45-я параллель
Николя родился в горах Дагестана, в крохотном селе, примостившемся у самого края пропасти. Если подползти на животе и посмотреть вниз, в бездну, видно, как синие воды глубокой реки уносят печаль. Родной саманный дом был теплым и просторным, но мальчику хотелось играть на природе.
— Осторожно, Насух, — предупреждала бабушка Ула. — Заглядишься, утянет вниз…
В том времени Николя звали Насух.
— Почему? — удивился мальчик, которому едва исполнилось пять.
Каждый раз, когда он оставлял руины каменных башен на вершине горы и спускался в ущелье, к пропасти, его сердце начинало ликовать. Он испытывал необъяснимую радость, божественную страсть к реке, едва различимой с высоты.
— Будешь долго смотреть в пропасть, она влюбится в тебя и заберет у нас, — то ли шутила, то ли пугала старая Ула. — Что буду делать я без внука? Не ходи туда!
Ула казалась Насуху древней и неповоротливой. Она была частью их родной земли, незыблемым хранителем традиций и веры. Она помнила притчи о воинах, защищавших старинные крепости, и о смотрителях сторожевых башен.
В теплом длинном, до пят, халате бабушка таскала воду из колодца и хлопотала по хозяйству. Ее голову всегда покрывал белый платок, привезенный отцом из Мекки. Отца Насух видел редко. Всего несколько раз в год. Его приезд воспринимался как праздник. К нему долго готовились, резали барашка, накрывали столы.
— Вкусный шашлык! — хвалил отец.
Бабушка Ула ждала своего сына долгие месяцы. Она старалась его хорошенько накормить и рассказать новости, которые случались у самого неба: сколько кур пропало, много ли молока дает корова, что уродилось на грядках.
По традиции Насух не мог заговорить с отцом первый или без разрешения поднять на него глаза. Выглядывая из-за бабушкиного халата, он терпеливо ждал, позовут его или нет. Это случалось редко. Всего два раза за пять лет. Поэтому оба раза Насух запомнил, а затем поведал о них пропасти.
В первый раз отец подозвал его, когда нужно было зарубить курицу для супа. Насуху исполнилось четыре года, и его брат Эльдар, приехавший с отцом откуда-то из нижнего мира, где круглый год была работа, сказал:
— Я в четыре года умел резать кур!
Эльдару исполнилось пятнадцать, и он, бросив школу, помогал отцу строить коровники и сараи. Тем и жили.
Может быть, старший брат приврал насчет умения убивать домашнюю птицу в таком раннем возрасте, но отцу, любившему крепкое вино и тщательно скрывавшему данный факт от соседей, идея с курицей понравилась.
Поймали Тату — пеструю любимицу Улы. Эльдар принес нож и вручил Насуху.
— Мы ее подержим, — наставлял старший брат, — а ты руби по горлу! Затем суп баба сделает.
— Покажи нам, мужчина ты или нет! — Отец хлопнул Насуха по плечу.
Понимая, какой чести удостоился, Насух не мог подвести отца. От волнения он двумя руками поднял нож, словно меч.
Тата, лежа на пне, внимательно смотрела на мальчика. Пень был специально принесен для такого случая, его уже не раз использовали как плаху для домашних птиц. Перышки Таты переливались в лучах палящего солнца. Отец ждал, покуривая сигарету, брат крепко держал курицу. Но в этот момент странное ощущение, что убивать неправильно, поразило Насуха.
— Папа, а может быть, мы ее отпустим? — неожиданно сказал мальчик. — Пусть бежит!
— Что? — кашлянул отец.
Брат расхохотался:
— Я же говорил тебе, что он другой. Кишка у него тонка!
— Другой не другой, он мой сын. Приказываю тебе, Насух, руби курицу!
Насух зажмурился, размахнулся, и на минуту ему показалось, что все, дело сделано.
Тата подняла голову и вскрикнула.
Сердце застучало, но не от радости, а от страха, и Насух выронил нож.
— Позор! — заявил отец.
— Позор! — повторил Эльдар.
Брат и отец были похожи между собой: чернобровые, глазастые, с грубыми горскими чертами лица и жесткими густыми волосами. От тяжелой работы их руки огрубели, стали сильными, а Насух с худенькими ножками и ручонками, как спички, выглядел как блеклая тень.
От стыда за себя и жалости к Тате Насух залился слезами.
— Он точно мой брат? — спросил Эльдар. — Смотри, как чудит!
Отец, которого Насух побаивался, схватил курицу и мгновенно отсек ей голову. Голова Таты упала прямо под ноги Насуха. Увидев это, мальчик вскрикнул и отвернулся. Его затошнило. И словно этого было мало, как только отец положил тушку курицы на землю, она вскочила и забегала по двору.
— Шайтан! Шайтан! — закричал старший брат, отпрянув.
— Недолго ей мельтешить, — заявил отец. — Через пару минут упадет.
Насух продолжал рыдать, ему показалось, что раз курица Тата не хочет умирать, ее можно спасти.
— Давайте приделаем ей голову обратно, — сквозь слезы просил он.
— Вот дурачок! — Отец сплюнул. — И мать его была дурочкой, да простит ее Аллах и примет душу. Тоже всегда жалела животных.
— Аминь, — ответил Эльдар, стоя на куриной плахе двумя ногами.
Тата без головы побегала несколько минут и упала. Затихла.
В это время от колодца пришла бабушка Ула, сгибаясь под тяжестью ведер.
— Что делаете? — спросила она и, строго посмотрев на сына и внуков, покачала головой: — Зачем Тату зарубили?!
— Бабушка, она не хотела умирать, — сказал Насух.
— А кто же хочет? Ладно, несите курицу, будет обед, — ответила Ула.
Маму Насух не помнил. Но иногда во сне к нему приходила молодая женщина с черными косами и лучистым взглядом. Она была одета в широкое платье-рубаху из шелка, украшенное позументом. Платье было цвета реки в светлый безоблачный день. Наряд дополнял нежный платок, расшитый золотой нитью.
— Меня зовут Афият, — приветливо улыбалась женщина.
И он догадался, что это мама.
Афият брала его на руки и пела песню, в которой были всегда одни и те же слова на родном языке. Голос мамы звучал мелодично и приятно.
Насух понимал, что она поет о дальних землях и других людях, живущих по иным законам, о которых в их строгом мусульманском селе никогда не узнают. Еще мама пела о том, что не даст его в обиду и придет в самый трудный час, чтобы биться со смертью, если та захочет забрать ее мальчика.
После этих снов Насух просыпался, чувствуя себя счастливым. Он помогал Уле складывать на зиму дрова, следил за печью, выложенной из кирпичей прямо в доме, и поддерживал огонь.
В следующий приезд отец привез продукты, которых не было на вершине горы. Он достал лекарства для Улы, хворающей, после того как подвернула ногу.
— Ты уже взрослый, — сказал отец Насуху, лежа на софе. — Скоро я заберу тебя в город. Будешь нам помогать. Научишься строить.
— Мы изучаем буквы. — Насух показал старенький букварь. — Я пойду в школу?
— Пойдешь, — пообещал отец.
От отца пахло вином, и Насух вдыхал этот запах, чарующий и запретный, который не должны были учуять соседи, иначе бы они стали сплетничать и позорить семью.
— Где мама? — спросил Насух.
Отец резко привстал, и глаза его сверкнули.
— Иди отсюда, — сказал он сыну.
Насух, вжав голову в плечи, ждал. Но отец еще раз повторил:
— Убирайся!
Слово отца — закон. Насух на цыпочках выбрался в коридор, оттуда во двор и, выглянув за ворота, увидел Улу у пропасти. Она сидела и смотрела на долину, где пастух пас стада овец, объезжая их на коне. За пастухом бежал верный пес, едва различимый с высоты.
— Бабушка, — сказал Насух, подойдя к Уле, — где мама?
Ула вздохнула и посадила внука рядом с собой.
— Когда ты был зернышком и сидел в животе у мамы, пришлось сделать выбор. Выбирать всегда нелегко. Хочешь ты рис или шашлык? Хинкал или кюрзе? Доктор сказал, нельзя, чтобы жили двое. Или мать, или дитя. Отец сделал выбор.
— А как же мама?
— У тебя есть я. Чем плохо? Иди сюда, мой внучек любимый! — Бабушка его обняла.
От ее слов на душе стало спокойно.