Начало цикла читайте здесь:

Исправительная колония. В названии заложен смысл и определена основная цель этого заведения — исправлять осужденных. Название, однако, не только не соответствует задекларированным целям, но и имеет прямо противоположный смысл происходящему в нем. Чего здесь только ни делают, но только не исправляют. Побывав в этих местах, человек теряет последнюю веру в справедливость. Изрядно «наисправляв» зэков рабским трудом, прочно вбив в их головы мысль, что своим трудом денег не заработаешь, колонии выпускают толпы озлобленных, отчаявшихся, не приспособленных к нормальной жизни людей, большинство из которых возвращается обратно. Система выдает восемьдесят процентов брака. Не повод ли задуматься о состоянии системы, которая обходится бюджету в баснословные деньги? ФСИН поглощает средства, размер которых сопоставим с суммой, выделяемой на здравоохранение.

Для исправления заключенных в недрах системы изобретаются так называемые воспитательные мероприятия. Придумываются, разрабатываются и внедряются в жизнь разные забавы и игрища для осужденных. Песни, пляски, театральные постановки, КВН и спартакиады, бурно процветающие в колонии в Мелехово, не обошли стороной и меня.

Сжав зубы, я принимаю, какими бы идиотскими они ни казались, навязываемые правила игры и беру курс на условно-досрочное освобождение.  

За работу на промзоне осужденным дают поощрения в виде благодарности, дополнительного свидания или дополнительной передачи. Если у осужденного нет нареканий, то раз в квартал ему выписывают желаемое поощрение.

Я уже наслышан о судебной практике предоставления УДО. Судья может запросто спросить вкалывающего многие годы осужденного: «А почему в художественной самодеятельности не участвует? Не поет? Не пляшет? Ну поди, посиди еще».

Однажды дневальный нашего отряда бросает клич: «В колонии проводится конкурс хоровой песни. Желающие принять участие могут записаться! За участие — приз!» Под призом подразумевается  поощрение.

Петь я никогда не умел, да и особого желания это делать у меня тоже не было. У других осужденных, видимо, тоже. Желающих набралось совсем немного. Но тюремщикам ведь надо как-то оправдывать свое существование! Как же, под угрозой честь мундира! Осужденные не желают петь! Начальник отряда вызывает по одному к себе в кабинет отказников, коих набралось больше, чем пол-отряда. В их числе и я. Отстояв очередь, я захожу к нему в кабинет.

«Почему вы, Переверзин, отказываетесь принимать участие в воспитательных мероприятиях?» — строго спрашивает меня начальник.

«Я петь не умею», — честно отвечаю я.

«Поймите, это в ваших же интересах. Не пойдете — я в личное дело рапорт напишу, что отказались выполнять требования администрации, характеристика у вас будет плохая, на УДО не уйдете», — продолжает убеждать меня он. Понимая, с чем имею дело, я соглашаюсь. «Хорошо, — говорю я, — спою».

Запевалой был назначен осужденный за нанесение тяжких телесных повреждений Антон К., который в моем понимании неплохо пел. Нам же достался припев. После нескольких репетиций наш отряд в полном составе вышел на сцену клуба, пред очи людей в погонах.

Антон затягивает:

И пускай наше детство не кончится,
Хоть мы взрослыми стали людьми,
Потому что родителям хочется,
Чтобы мы оставались детьми.

Хор, состоящий из маньяков, убийц, насильников, грабителей, разбойников, террористов, путая слова, нескладно подхватывает:

Родительский дом, начало начал,
Ты в жизни моей надежный причал.
Родительский дом, пускай добрый свет
Горит в твоих окнах много лет.

Песню по очереди поет вся зона. Я не слышал, как пели другие отряды, но, видимо, настолько чудовищно, что, к моему величайшему удивлению, мы заняли второе место. Начальство колонии радостно отчиталось о перевоспитании осужденных. Из нас поощрение получил только отрядный запевала Антон, а мне удалось лишь избежать рапорта о нарушении.

Когда я рассказал жене о том, что пою в хоре, сначала она мне не поверила, подумала, что я шучу.  Потом, памятуя о полном отсутствии у меня слуха и голоса, долго смеялась. Смеялся и я, когда смотрел на серьезные лица сотрудников колонии, которые внимательно нас слушали и с умным видом оценивали наше выступление.

«Господи, куда я попал? — думал я в те минуты. — Это же настоящий дурдом!»

Как здесь не вспомнить эпизод из книги Алексея Толстого «Похождения графа Невзорова, или Ибикус». Вынужденные покинуть Россию после революции, герои открывают бордель в Стамбуле. На открытии полковник Ртищев просит Невзорова спеть.

«Но я же никогда не пел!» — отвечает граф.

«Я вам приказываю», — настаивает полковник.

Невзоров запевает. При первых словах Ртищев в отчаянии обхватывает голову руками, а пьяный деникинский офицер, сидевший неподалеку, говорит: «Расстрелять!»

После выступления в хоре мне было уже ничего не страшно, и я совершенно добровольно записался в участники спартакиады, приуроченной к 23 февраля. Я подал заявку на участие сразу в нескольких дисциплинах — жим гири, перетягивание каната и биатлон: по хорошо знакомой мне по маршировкам аллее надо было пробежать на лыжах и снежками сбить мишени — поставленные на столы пустые бутылки.

Председатель спортивной секции — Андрей, осужденный за изнасилование и убийство, — бросает на меня оценивающий взгляд. Я пополнел за годы нахождения в тюрьме, и моя фигура не внушает ему доверия. Но, уступая моему напору, почесав голову с вытатуированной мишенью на затылке, он нехотя включает меня в состав участников.

Администрация колонии со всей серьезностью подходит к подобным мероприятиям. Для их освещения (и прославления начальства) приглашается местная пресса. Журналистам в диковинку смотреть на дрессированных, бегающих и прыгающих зэков, которые моментально забудут об исполняемых ими трюках, едва их выпустят из клетки. Зрелище это привлекает толпы зевак из сотрудников колонии и осужденных, которые яростно болеют за команды из своих отрядов. Крики, шум и веселье царят в этот день в колонии.

Получив видавшие виды лыжи и палки, надев чудом подошедшие мне ботинки, я выхожу на старт. Трасса начинается от локального сектора адаптационного отряда и идет по аллее в горку. Надо пробежать вверх, там развернуться, вернуться вниз и поразить приготовленными снежками цели. Все готово к эстафете, но погода подвела. Снег подтаял, и на аллее очень скользко. На старт выходит несколько участников сразу, но по команде «На старт, внимание, марш!» они не могут тронуться с места. Пробуксовывая на месте, они валятся друг на друга. Поднимаемые заботливыми товарищами, они встают на ноги и падают опять. Наблюдая за этой кучей-малой, я сам едва не падаю от смеха. Хохочет вся зона, наблюдающая эту комичную картину. Кое-как встав на лыжи, зэки с трудом, по многу раз падая и вставая, преодолевают аллею и опять, падая и вставая, возвращаются назад. Судья из числа осужденных с секундомером в руке беспристрастно фиксирует результаты. Наступает моя очередь, и я выхожу на старт.

«Главное — увернуться от падающего соседа и оторваться на несколько шагов от конкурентов, — разрабатываю я стратегический план. — Ну а дальше — дело техники!»

Мой папа был тренером по лыжным гонкам, и я с детских лет много времени проводил в расположенном неподалеку от дома Битцевском лесопарке, где наматывал круги на лыжных трассах. Привычку эту сохранил в зрелые годы и не бросил ее после освобождения. Меня и сейчас можно встретить в том же парке, на тех же трассах. С мыслью «Ну сейчас я вам покажу, как надо ездить», я сжимаю зубы и что было сил рву вверх по аллее коньковым ходом. Пролетев аллею на одном дыхании, я мигом возвращаюсь назад и, поразив снежками несколько целей, устанавливаю местный рекорд. Это был мой звездный час!

Зрители немеют: от меня никто не ожидал такой прыти. Мой стремительный марш-бросок не остается незамеченным приглашенными журналистами. Они осветили это событие в местной газете, напечатав статью с моей фотографией под названием «Вместо Куршавеля — Мелехово». Из надежных источников мне стало известно, что эта статья имела большой резонанс в местных кругах и стала предметом обсуждения на коллегии и планерке УФСИН Владимирской области. Для меня статья обернулась профилактической беседой с сотрудниками оперативного отдела колонии, после которой я всегда обходил стороной многочисленных журналистов, полюбивших приезжать в нашу образцово-показательную колонию. К большому недовольству начальника оперативного отдела, его вызывали на ковер и ругали за то, что Переверзину в колонии курорт устроили! После такого разбора полетов количество недоброжелателей у меня увеличилось на еще одного человека, очень опасного и влиятельного.

Но мой рекорд вызвал уважение среди осужденных и поднял мой авторитет в колонии. Андрей скажет мне, человеку, полжизни прозанимавшемуся борьбой: «А мы думали, что ты бумажный человек. Тяжелее ручки ничего не поднимал…»

Еще долго зэки говорят мне: «Ну, Иваныч, ты даешь! Молодец!» — и жмут руку. Каждый день  приносит мне новые знакомства, порой очень интересные. Я обрастаю связями в криминальном мире. Сотрудники колонии, напротив, мне кажутся все на одно лицо, и я долго не могу запомнить, кто есть кто. Я путал режимника с оперативником, начальника воспитательного отдела с пожарным, и долго приставал к Роме Е.: тыкая пальцем через решетку локального сектора в проходящих мимо людей в форме, я не уставал  его спрашивать: «А это кто? А это?»

Мой рекорд был отмечен поощрением в виде дополнительной посылки или передачи. Получив заслуженную награду, я вернулся на производство, где меня ждали другие рекорды.