Александра Джонсон: Венчурные инвестиции как хоккей — главное угадать, куда полетит шайба

Много лет назад Александра сделала настоящий «прорыв», перебравшись из Владивостока в Калифорнию, и стала одним из топовых игроков на этом рынке. За эти годы ей удалось построить «мост» между Кремниевой долиной и Россией, поднять первый российско-американский фонд DFJ-VTB Aurora, основать один из первых в Долине форумов по предпринимательству и инновациям Global Technology Symposium, привезти в Россию Арнольда Шварцнегерра, родить двух сыновей и сделать еще множество полезных дел для укрепления деловых российско-американских отношений и становлению многих предпринимателей как в Кремниевой долине, так и за ее пределами.

Об отношениях инвестора и предпринимателя

СНедавно произошло событие, о котором мечтает каждый инвестор: одна из твоих портфельных компаний — Grid Dynamics — сделала многомиллионный выход. Как удается определить будущих звезд?

У успеха всегда много «родителей». Когда что-то не получается, легко говорить, чья это вина, а когда получается — все, включая меня, будут говорить, как здорово мы выбирали компании. Правда же в том, что компанию строят предприниматели и в первую очередь это их личный успех.

Команда венчурного фонда оценивает предпринимателя с разных сторон: понимание рынка, видение, уникальность технологии и сделает ли команда людей то, что обещает. Самое главное — команда. Много примеров, когда технология уникальная и потенциал огромный, но существующая команда долго не продержится или будет конфликт с инвестором. Иногда лучше взять технологию второго плана, но с командой, которая «дойдет до конца».

В случае с Викторией Лившиц (основатель Grid Dynamics. — Прим. автора), когда 10 лет назад она ко мне обратилась, такого термина, как cloud computing (облачные вычисления), еще не было. А она уже создавала такую технологию. Я поняла, что у нее есть видение и потенциал.

СВ каком возрасте легче делать стартап?

Мы видели разные возрастные группы, которые добились успеха. Мне кажется, молодым это делать легче, потому что они не знают слова «нет». Хорошо при этом, если они еще кого-то слушают. Предпринимательский успех — это не про возраст, а про внутреннее состояние и желание довести дело до конца. Взять, например, хрестоматийную историю становления Google. Компанию строили молодые, творческие основатели, но Google стал Google, когда в него пришли опытные, сильные люди извне.

СПолучается, идеальная ситуация — когда есть молодой, талантливый предприниматель или команда. И для того, чтобы этот проект «полетел» нужен обязательно опытный человек рядом: инвестор, ментор или «2 в одном». Как построить здоровые отношения команды стартапа с венчурным фондом? Существует 2 противоположных «полюса»: когда венчурный фонд «отходит» в сторону и пассивно мониторит деятельность стартапа, не мешая видению основателей, в другой модели фонд оказывает давление на принятие решений.

Я сравниваю отношения инвестора и стартапа с отношениями родителя и ребенка. Никогда нельзя ни на кого давить — только предлагать свое видение. Иногда, если стартап еще очень маленький, можно обезопасить от чего-то. На тот момент, когда предприниматель пришел за деньгами, отношения с ним партнерские.

А вообще я говорю предпринимателям, что если у них есть возможность не брать венчурные деньги, то лучше пусть не берут. Как только вы взяли чужие деньги, компания уже вам не принадлежит, даже если у вас остался контрольный пакет. 

СКак «родительский» подход работал в отношении Grid Dynamics?

Я не могу сказать, что очень хорошо разбиралась в области, в которой у Виктории была технология. Но я знала, как работает рынок. Поэтому мы строили партнерские отношения: я доверяла ей путь в технологии, а она прислушивалась ко мне при построении стратегии.

Отношения предпринимателя и инвестора всегда должны быть горизонтальными и основанными на полном доверии. Предприниматель должен подходить к выбору инвестора так же, как мы к выбору компании: интервьюировать их, пока не найдется достаточный уровень взаимопонимания. В большинстве случаев на создание компаний уходит много лет. Поэтому не только кофаундеров, но и инвесторов нужно выбирать долго и очень аккуратно.

САбсолютно разделяю точку зрения, что отношения стартап-инвестор – это не «галочка» в списке «must do», а игра «вдолгую». Важно построить органически крепкие отношения, а непросто деньги привлечь. При выборе компании, когда уже понятна технология — по каким признакам можно оценить потенциал предпринимателя? Как это протестировать?

Универсальной формулы нет. Основатели должны знать все в своей области и хорошо разбираться в конкуренции. Если люди приходят и говорят: «Такого ни у кого больше нет», — это плохо, потому что это значит, что и рынка тоже нет. Предприниматели, которые готовы поменять индустрию, — это самый лучший вариант.

В любом случае надо понимать, что человек сделает свой бизнес с тобой или без тебя — а ты думаешь, чем можешь быть ему полезным. Иногда попадаются очень интересные предприниматели, но из сферы, в которой у тебя нет никаких компетенций.

ССуществует распространенное мнение, что идеальная команда состоит из трех человек: программиста, веб-дизайнера и управленца или человека, который сможет продавать. Это действительно так?

Важно, чтобы в команде был лидер и кофаундеры такого же уровня, но с другими компетенциями. Они обязательно должны быть профессионалами с хорошей мотивацией. Если проинвестируешь в B-лидеров, то команда будет нанимать на работу тех, кто еще слабее. Поэтому нужно находить таких предпринимателей, которые смогут притягивать подобных себе сильных людей и выстраивать с ними отношения.

СДолжна ли быть готовая команда на момент инвестиций?

Необязательно. Это необходимо только в том случае, если человек не понимает рынка, у него уникальная технология, но он не знает, что с ней делать. Тогда естественным образом возникает потребность «плеча», человека, понимающего бизнес-составляющую. Потому что мы не научно-исследовательские проекты инвестируем, а компании, нацеленные на рост. А вырасти без понимания рынка невозможно.

О культовых фондах и портрете идеального инвестора

СЕсть ли фонды или отдельные личности, которые являются для тебя образцами?

Здесь я не буду сильно оригинальной — это Sequoia (Sequoia Capital — один из первых и самых успешных венчурных фондов мира. — Прим. автора). Уникальность этого фонда в том, что там всегда были яркие личности. Но никто никогда не говорил, что это фонд Майкла Морица или Дага Леоне. Это Sequoia — топовый бренд, который продолжает набирать харизматичных партнеров.

Основатель этого фонда Дон Валентайн — сильнейшая личность. Но, поняв, что выросли достойные партнеры, он уступил дорогу следующему поколению инвесторов еще в тот момент, когда был молод и активен, обеспечив таким образом Sequoia следующий виток развития.

СРедкая ситуация для топ-руководителя.

Да, не все фонды легко проходят этот этап. Появляются новые фонды с новыми моделями развития. Не хочу называть никакие другие имена, сравнивать. Но любой фонд в какой-то момент будет оценен по количеству компаний, которые он помог построить.

Бывают фонды, которые проведут одну хорошую сделку, а потом много лет о них ничего не слышно. Бывают прекрасные фонды, которые держат уровень, возвращают деньги инвесторам, но компаний-звезд у них не было, и тогда эти фонды не на слуху. Но это не значит, что они непрофессионально работают. Статистически только 10% фондов прибыльные.

СМне кажется, это отчасти происходит потому, что многие инвесторы недостаточно серьезно относятся к венчурному инвестированию. Не воспринимают это как деятельность, даже профессию, требующую наличия определенных компетенций, понимания правил игры, умения выстраивать отношения с проинвестированными командами.

В венчур люди приходят из самых разных областей. Если посмотреть на первую волну — у всех инвесторов было техническое образование. Приходили они из реального бизнеса. Потом прошла волна, когда инвестору обязательно нужно было иметь MBA. Мне всегда представлялось, что если инвестор не был «в ботинках предпринимателя», то отношения выстраивать очень сложно, но есть позитивные примеры. Например, Майкл Мориц, которого я упоминала раньше, был журналистом. Интересные партнеры сейчас пришли в Kleiner Perkins — люди, занимавшиеся аналитикой рынков. Но лучшие инвесторы — это те, кто понимает суть предпринимателя. С этим ничего не сделаешь.

СГде и как можно научиться венчурному инвестированию?

Этому можно научиться внутри фонда. Там есть два основных трека — аналитики, отбирающие компании, и люди, которые непосредственно занимаются сделками и которым разрешают быть «на бордах» (присутствовать при обсуждении управляющими партнерами — вкладывать в компанию или нет. — Прим. автора). Но для этого нужно быть в очень хорошем фонде. Бывает, что предприниматель построил и продал компанию, а потом пошел в фонд и не очень получилось. Потому что инвесторские качества отличаются от предпринимательских. Инвестор должен быть хорошим ментором. Партнером, тренером. Сложно работать с теми, кто навязывает компании свое мнение.

СТы говоришь, что инвесторские качества отличаются от предпринимательских. В чем именно заключаются качества и компетенции инвестора класса «A»?

В нашем «инвестиционном мире» мы называем деньги smart money. И хотя многие заявляют, что они smart, на деле это не всегда так. Что обязательно нужно от инвестора? Огромные связи, везде. Если ты работаешь в определенной области, то должен знать, что делают подобные компании у других фондов. Невозможно быть экспертом во всех сферах, поэтому хорошие фонды имеют разного уровня партнеров, которые помогают оценивать компании, могут привести в стартап новых людей. Инвестор обязательно должен обладать этой «золотой книгой» контактов.

Должно быть понимание, как работает внутри компании «человеческий механизм», чтобы не приводить людей, которые могут поломать существующую культуру.

И конечно, важно иметь репутацию. Когда приходит предприниматель и просит подписать NDA (non-disclosure agreement — договор о неразглашении технологического ноу-хау — Прим. автора). Это самое дорогое, что есть у инвестора. Если ты хотя бы раз обошелся с предпринимателем некорректно, к тебе как к инвестору больше никто не придет. И неважно, сколько у тебя денег. Это саморегулируемая индустрия.

СЕсть ли особенно острые моменты, когда необходимы компетенции smart-инвестора?Помимо роли великолепного психолога, обладателя широкого нетворкинга и понимания рынка?

Да — когда компания расширяется. Десять человек в команде — это совсем не то же, что сто. На этом этапе часто требуется замена CEO. И порой инвестор может войти в эту роль. Обычно, если новый CEO еще не найден, это делает член совета директоров. Мне пару раз тоже приходилось это делать — но с пониманием того, что это временно. Потому что компания, которая долгое время управляется не предпринимателем, а «бордом» или инвестором, — это не очень хорошо.

Об инвестиционных культурах, next big thing в венчуре и хоккее

СDraper Venture Network (раньше Draper Fisher Jurvetson — Прим. автора) охватил, по-моему, все ключевые рынки от Америки до Азии. Что ты можешь сказать о культуре и различиях венчурного инвестирования в Штатах, России, Китае? В Китае, например, только компания Tencent в 2015 году проинвестировала как вместе взятые Apple и Google.

Десять лет назад, когда мы пришли на российский рынок, венчурной индустрии здесь не было, то есть целая индустрия была стартапом. Это большое отличие от Долины, где рынок формировался десятилетиями, с 50–60-х годов. Первые венчурные фонды Долины в основном были сделаны государством через предоставление заемных средств. Но тем не менее государство было пассивным участником процесса. Здесь, в России, оно играет более активную роль — в этом главное отличие. Так сложилось по понятным причинам: в России не было частного капитала для создания фондов.

Второе существенное отличие: в Долине инвесторы не любят идти в сделку в одиночку, инвестируют в основном через синдикаты. Безусловно, мы все конкуренты и сражаемся за стартап до последнего. Условия игры жесткие. Но, несмотря на это, все друг с другом работают коллегиально, уважительно. Ни один фонд про другой ничего плохого говорить не будет. И если вы уже пошли в сделку вместе, то присутствует некое джентльменское соглашение, предполагающее, что вы работаете одной командой. В начале развития русского венчура была большая секретность — «моя сделка, не показываем ее никому». Предприниматели отказывались раскрывать условия сделки и какой фонд в них вошел.

Третье отличие: мы в Долине понимаем, что мы — обслуживающая часть предпринимательского бизнеса. У нас главный герой — предприниматель. Выстраивая с ним отношения, я воспринимаю его желание со мной работать как привилегию. В начале становления российской венчурной индустрии часто было наоборот: «Я инвестор, у меня деньги, и я буду рассказывать тебе, как и что делать», — и обязательно инвесторы требовали контроля. То есть предприниматель всегда был в роли «дайте мне, пожалуйста, денег». В Долине наоборот: даже если компания в самом начале пути, но у нее уже есть заметный потенциал — предприниматель выбирает инвестора.

СЧто сейчас изменилось в российской культуре инвестирования?

Российские инвесторы много изучают опыт передовых инвестиционных фондов, и отношение к предпринимателям постепенно меняется. Даже госструктуры, которые продолжают играть существенную роль на этом рынке, начинают с уважением относиться к только что созданным компаниям. Поэтому сейчас уровень российского инвестирования не сильно отличается от передового опыта Долины.

СКакая будет next big thing в венчуре? Какие тренды зарождаются? О чем рынок узнает через пять лет?

Я периодически бываю на встречах с талантливыми экспертами, которые пытаются предсказать, куда пойдет технология через два года, через пять лет. Эти прогнозы сбываются редко. Только что я вернулась из Казани, где была венчурная ярмарка вместе с Tech Tour 2017. По традиции в конце инвесторы играют там в хоккей во главе с президентом Татарстана. Эта игра напоминает мне венчурное инвестирование. В хоккее что главное? Угадать направление, куда полетит шайба, — и быть там. Когда ее уже пульнули, поздно за ней бежать. Венчурный инвестор — такой же «хоккеист».

О Кремниевой долине и Global Technology Symposium

В 2016 году у меня была уникальный опыт жизни в Кремниевой долине — с ее высоко конкурентной средой, круговоротом стартаперских мероприятий и необыкновенно красивой природой. Там же я помогала Саше организовывать и проводить 13-й Global Technology Symposium (GTS), Президентом которого она является. На протяжении нескольких лет на GTS приезжали целые делегации из России во главе с ведущими институтами развития, инвесторами, предпринимателями. Уникален сам формат: и слушатели и спикеры — все находятся в одной аудитории, сидят за одними столами, общаются на равных, и это в сопровождении контента самого высокого качества. Получается уникальный опыт общение и настоящее погружение в среду Долины.

С13 лет назад ты основала Global Technology Symposium — один из первых в Долине форумов по инновациям, технологиям и предпринимательству. Что будет в этом году?

<История симпозиума началась еще раньше, 15 лет назад, но первые два года он существовал как российско-американский. Потом стало понятно, что в Долину стекаются люди со всех концов земли и нужно строить международную платформу.

К спикерам симпозиума я предъявляю самые высокие требования, главное из них — рассказать что-то такое, чего нельзя узнать в интернете, услышать в массах. Все спикеры после своих выступлений обязательно остаются и общаются с участниками, слушают презентации других. Многие после GTS открывают компании в Долине, привлекают инвестиции. У нас были участники из Европы, Азии, Африки, стран СНГ. В этом году будут гости из Абу-Даби. Мы будем говорить о «Секретах Кремниевой долины». Думаю, за 15 лет мы узнали все об этом месте, поэтому будет очень интересно.

СВ мире принято говорить о Кремниевой долине позитивно: талантливые люди, передовые технологии, изобилие венчурного капитала... Но у каждой монеты есть обратная сторона. Какие «темные стороны» есть у Долины?

Долина — место необыкновенное. Впрочем, как и все интересные места в мире. Прожив там больше года, ты получаешь заряд, который заставляет тебя сделать что-то предпринимательское — или переехать туда, где можно спокойно жить. Оставаться там, не имея отношения к предпринимательству, очень сложно. В Долине появилось новое поколение, для которого предпринимательская деятельность — это образ жизни. Здесь огромная конкуренция, постоянное перетягивание талантов. И пропасть между людьми технологическими и остальными жителями Долины все шире. Преподавателям, пожарникам, людям из других индустрий очень сложно здесь выживать — цены в ресторанах заоблачные, а комната, похожая на будку, стоит тысячу долларов.

В то же время это самокорректирующаяся система. Похожая ситуация была в Долине в 2001 году, до этого — в 98-м. И все понимают, что нынешнее положение в Долине не очень устойчивое, но когда она поменяется, сложно сказать.

Мне очень нравится жить в Долине, но я стараюсь не игнорировать остальной мир. Для меня прошедшие президентские выборы стали важным показателем, что вся Америка — это не Долина, там другой менталитет. И готовиться нужно ко всему.

СКак все это сказывается на венчурной среде?

Когда я училась в институте, все хотели быть инвестбанкирами, потом — предпринимателями, сейчас все хотят быть инвесторами. Венчурная индустрия меняется. Много фондов исчезает, появляются новые категории. Если раньше были в основном фонды раннего инвестирования, потом по стадиям, то сейчас раннее инвестирование плавно перетекло к бизнес-ангелам. Теперь фонды раннего инвестирования вкладывают по 10–15 млн долларов. А следующие фонды уже выглядят как private equity, потому что фонд в 3 млрд долларов — это совсем другая система. Последние раунды того же Facebook, Uber и других компаний — огромные чеки в 100 миллионов долларов — уже писали или суверенные фонды или огромные инвестиционные дома типа Goldman Sachs, которые тоже пошли в эту игру. Активно появляются корпоративные фонды. Любая корпорация хочет иметь инвестфонд.

Что получится в результате? Многие фонды в очередной раз исчезнут. Когда «единороги» (быстрорастущие компании. — Прим. автора) лопнут, выяснится, кто по-настоящему сильный игрок. И это нормальный процесс.

О покорении Санкт-Петербурга и Кремниевой долины и новых горизонтах

СМы достаточно поговорили о венчурном мире — давай поговорим о тебе. Когда-то давным-давно ты приехала в Кремниевую Долину, совсем одна. Что заставило тебя выбрать именно это место?

Я родилась во Владивостоке. Мы с родителями путешествовали по всей стране с самого детства. Я много всего видела, и, безусловно, это повлияло на мое мировосприятие.  Когда я окончила университет и аспирантуру, понимания, чем я хочу заниматься в жизни, если честно, не было. Осознав, что я не готова к выбору профессии, и при этом разбираясь блестяще во всем, от химии до литературы, я решила попробовать открыть свое дело. Тогда, в 80-е годы, предпринимательство как раз зарождалось в форме кооперативов. Я пошла регистрировать нашу маленькую компанию в местном райкоме — там сидел сотрудник, который, увидев меня, сказал: «Как вы будете заниматься бизнесом без бизнес-образования?» И тогда, как человек, всегда относившийся к делу серьезно, я стала выяснять, где можно получить лучшее бизнес-образование. Это событие совпало с визитом очередной делегации из Калифорнии, для которой я была переводчиком. Мне посоветовали Стэнфорд, Беркли. В те времена о бизнес-школах в России еще никто не знал. Но я решила ехать в Калифорнию. Я понятия не имела, что за бизнес-образование нужно платить. У меня никогда в жизни не было долларов. Да и самолеты тогда из Владивостока почти никуда не летали.

Друзья помогли собрать мне 300 долларов. Я приехала в Калифорнию, подала документы в Стэнфорд и Беркли. Ни там, ни там русскоговорящих студентов не было. В Беркли отозвались сразу — сказали сдать экзамены, и потом посмотрим. Здесь меня тоже ждал сюрприз: оказалось, что сдавать экзамены нужно было в определенное время, а потом полгода ждать результатов. Я говорю: «Я не могу ждать полгода, приехала поступать, готова начать учиться!» А они мне: «В Америке так не бывает». В результате пришлось остаться, так как виза у меня была туристическая, туда-сюда ездить нельзя.

СИ ты поступила в Беркли? Без подготовки и с первого раза?

Того, что вложили в меня в обычной школе во Владивостоке и потом в университете в Санкт-Петербурге, хватило для того, чтобы я получила достаточно высокий балл GMAT, сочинение написала, а с английским проблем не было. Вот такой был уровень образования в Советском Союзе. Все, что я сделала, — купила книжечку по GMAT, и все формулы как-то сами вспомнились.

СКак проходила интеграция в американское общество?

Когда я приехала в Калифорнию, я с первого дня попала в среду топовых игроков и не оглядывалась назад, а всегда смотрела вперед. Мне было важно, чтобы то уважение, которое мне оказали, сохранялось. Это означало, что я должна была быстро разобраться в американской жизни, в ее основах. Я посмотрела все детские мультики, все фильмы, перечитала культовые книги, на которые ссылались мои друзья. Разобралась в спортивных терминах, часто звучащих в американской речи, заставила себя понять бейсбол. Я изучила глубинный культурный уровень страны, чтобы при разговоре с американцами точно знать, что меня понимают.

Интеграции в американское общество предшествовала интеграция в питерское. Когда я училась в университете, у меня великолепно шли все предметы, кроме истории английского языка. Ужасный был предмет для меня — сухой, сложный. Так вот, я заставила себя писать по нему финальную работу и благодаря этому попала в аспирантуре к ведущему преподавателю по истории английского — Ирине Петровне Ивановой, основателю этого курса, светлейшего ума человеку, пережившему блокаду, гениальному профессору. На тот момент ей было 83 года. Когда она меня увидела, она сказала: «Деточка, вы у меня последняя аспирантка, и мы должны написать лучшую работу». И я поняла, что придется. Что я должна буду выйти на этот уровень. После этого я вписалась в нормальную питерскую жизнь, меня приняли питерские семьи, и это был очень важный для меня этап.

СКакие качества помогли не останавливаться, не вернуться обратно?

Я не умею сдаваться. И если посмотреть назад — это был не первый раз, когда все в жизни менялось. Когда меня спрашивали уже во время обучения: «Как проходил культурный шок?», наверное, ждали, что я отвечу про небоскребы Нью-Йорка. Но культурный шок у меня был, когда я приехала из Владивостока в Санкт-Петербург учиться в аспирантуре. А то, что со мной произошло, когда я приехала в Америку, — это не культурный шок, это все равно что оказаться на другой планете. В России на тот момент не было ни чековых книжек, ни ATM-машин. В университете я изучала историю марксизма, ленинизма, а в Америке погрузилась в одну из самых серьезных программ, где нужно было знать макроэкономику, микроэкономику, статистику. Много раз хотелось сдаться. Много раз я спрашивала себя: «Зачем я это делаю?» У меня не было ни выходных, ни каникул, ни понимания, на каком свете я нахожусь. На чем я держалась? Наверно, на том, что я была первым русскоговорящим студентом, и мне казалось, что если я не вырвусь на тот уровень, к которому я привыкла, то по мне будут судить страну! Знаю, звучит пафосно, но я решила, что, как барон Мюнхгаузен, буду себя вытаскивать из болота за волосы. Провалила в первый раз бухгалтерский учет, но решила, что девушка я упертая — прошла еще раз курс и сдала.

СКак получилось, что ты стала заниматься венчурным бизнесом?

Когда я вспоминаю, как это все начиналось, страшно сказать, как я перешла в категорию ветеранов.. (смеется). Когда я училась в бизнес-школе, про венчурный бизнес не знала ничего. Так получилось, что познакомилась с некоторыми венчурными инвесторами практически с первых месяцев пребывания в Америке. Но себя там не видела. На тот момент, когда я училась в Беркли, топовыми направлениями был международный консалтинг и инвестиционный банкинг. И я хотела работать в большой корпорации, потому что в моей голове сложилась картина, что успешные люди работают в крупных компаниях. О стартапах тогда никто не говорил. Прошло лет 8-9, когда я окончила образование, уже прошла через стартап (компания Libritas Inc – прим. автора). Это случилось органически.. Все, что я знала – мне должно быть интересно.

И сейчас, когда я вхожу в проекты, никогда не спрашиваю о финансовой компенсации. Поэтому предпринимателей выбираю таких же, которые увлечены своим делом. А финансовая компенсация случается потом.

СКак ты выбираешь, в каком направлении двигаться?

Если посмотреть мое резюме, покажется, будто я все спланировала, шаг за шагом. Ничего я не планировала. Все выстроилось на том, что мне нравится работать с разными культурами, разными индустриями. Я не хотела быть поверхностным человеком, поэтому периодически прогоняла себя по разным отраслям.

Одно время я всерьез изучала психологию, потому что мои друзья работали в этой области. Они мне сказали, что ребенок знает, кем он будет, в четыре года. Я хотела быть послом СССР в Америке, а потом — капитаном дальнего плавания, как папа. Он для меня во многом главная ролевая модель. Еще мне всегда нравилось быть с decision-makers. Вот чего я точно не умела, так это работать под менеджерами среднего звена. Я всегда подсознательно выбирала сильных игроков и смотрела, чем могу быть им полезна. И всегда это делала.

Могу привести еще один пример. Много моих друзей занимаются скалолазанием, и они мне рассказывали, как это происходит: закидываешь крючоки подтягиваешься. Так вот, я всю жизнь подтягиваюсь. И на данном этапе я не считаю, что дошла до вершины. Есть у меня новый проект, куда я уже «закинула крючок» и теперь буду тянуться.

СНовый проект связан с формированием фонда?

Не уверена, что это будет формат фонда. Смотрю на индустрию и понимаю, что сейчас там толпа, а я толпу не люблю. Я была в венчурном капитале, когда там не было женщин, не было интереса за пределами Долины к глобальным рынкам. Я построила мост, и по этому мосту прошло и проходит огромное количество людей, чему я очень рада. Теперь этой сфере в Долине много талантливых, интересных русскоговорящих людей, которые называют себя венчурными инвесторами. Поэтому я теперь буду открывать новые горизонты.

Я уверена, что венчурные инвесторы, по крайней мере частично, вполне заменимы роботами: робот может проинтервьюировать, все просчитать, построить формулу. Проект, над которым я сейчас работаю, связан с тем, что должен делать человек, чтобы оставаться конкурентоспособным в мире, где будет управлять искусственный интеллект.