Кирилл Рихтер vs Павел Карманов: Мы играем музыку собственных шестеренок в мозгу

Кирилл Рихтер: Ну вот, оказались с тобой на одном фестивале. Снова на одной сцене.

Павел Карманов: Да! Но хочу отметить, что Зеленый театр ВДНХ — не первая сцена на воде. Я уже участвовал на мероприятии скрипачки Елены Ревич и Дома Булгакова на Патриарших прудах, и там тоже была построена большая сцена на воде.

Рихтер: С одной стороны, вода очень хорошо передает акустику: на одном берегу реки играешь, а на другом слышно. С другой — в плане работы с аппаратурой есть некоторые нюансы.

Карманов: Звукоусиление давно вошло в повсеместную практику.

Рихтер: Хотя есть такие поборники традиций, которые возмущаются: «Какой ужас, акустические инструменты усилять!» Когда Бартоломео Кристофори создал современную версию фортепиано, почему тогда не говорили «используйте клавесин»?

Ɔ. Как посторонние шумы влияют на звучание?

Рихтер: Это же жизнь.

Карманов: Мы любим Джона Кейджа, который считал, что мир вокруг нас и есть та самая музыка, которую надо слушать.

Ɔ. Какая у вас программа?

Карманов: За мою уже некороткую творческую жизнь написано много произведений, для исполнения которых потребуется несколько вечеров. Поэтому на моей сцене будет сборник вещей, играть которые удобно общим составом. Это будет квинтет, 4 струнника и фортепиано. А я, как говорящая голова, буду рассказывать о произведениях.

Рихтер: Я всегда стараюсь добавлять что-то новое, тем более на сольных концертах. В Зеленом театре будет работа, которая ни разу не исполнялась на сцене: музыка, написанная для постановки хореографа Мариинского театра Ильи Живого. В целом первая часть будет чисто фортепианная, а во второй мы выступим в составе трио с виолончелистом Августом Крепаком  и скрипачкой Аленой Зиновьевой. Это будет своего рода антологией моих работ на текущий момент.

Карманов: Лично меня смущает название мероприятия, на котором мы будем участвовать: «Неоклассики». Это название несколько неверное, потому что неоклассика в музыке имела место в середине прошлого века.

Рихтер: Например, когда Прокофьев написал свою неоклассическую симфонию.

Карманов: То, что представляет собой наша музыка сегодня, нельзя назвать неоклассикой, так как эта эпоха давно закончилась. А мы, наверное, просто постминималисты.  

Рихтер: Ну, минимализм — тоже такой журналистский термин.

Карманов: Слово «минимализм» придумал британский композитор Майкл Найман. Спасибо ему за это.

Рихтер: Для меня проблема таких терминов, как минимализм, импрессионизм и романтизм, в том, что они заимствованы из области изобразительного искусства. К музыке он, конечно, применим, но все же это совершенно разные языки.

Карманов: Да, наверное, ты прав. Я недавно был в Музее современного искусства на выставке художника-минималиста Александра Юликова. Мы с ним разговаривали и пришли к общему выводу, что связать минимализм в живописи с музыкой сложно. К тому же этот жанр у каждого композитора звучит совершенно по-разному. Я, например, нахожусь под влиянием любимых мной авторов-импрессионистов Равеля, Дебюсси, Стива Райха и Стравинского. А в консерватории меня ругали за то, что я не писал авангардной музыки.

Рихтер: А там требуют?

Карманов: Да. Честно говоря, не понимаю, как вообще можно преподавать композицию. Некоторых из нас заставляли писать по 10 фактур, 10 басов, 10 мелодий еще в Центральной музыкальной школе, где я учился. У меня это всегда вызывало недоумение. К тому же были преподаватели, с которыми мы сильно расходились во мнениях. Но были и более лояльные наставники.

Ɔ. Кирилл, кто ваш наставник?

Рихтер: Для меня наставники — те люди, с которыми я работаю. Например, я приношу несколько версий одного и того же фрагмента на репетицию, прошу сыграть, с разными штрихами и акцентами. Так я могу понять и выбрать тот вариант, который лучше всего звучит и передает смысл сочинения. Это огромное счастье иметь возможность сразу услышать, как звучит твоя музыка.

Карманов: Общение с исполнителями занимает особое место и отнимает много времени. Их мнение очень важно.

Рихтер: Чем удобнее им играть, тем красивее музыка. Хотя Шостакович извинялся перед струнниками и говорил: «Знаю, неудобно. Но сыграть надо».

Карманов: Я тоже часто пишу сложные для исполнения вещи. Есть заблуждение, что музыку минималистов играть легко. Зачастую она сложнее, чем авангардная. Нот как будто меньше, и на виду все малейшие погрешности.  

Рихтер: В авангардной музыке, как говорит пианистка Ксения Башмет, главное во время игры делать одухотворенный вид (смеется). Тогда композитор будет доволен.

Карманов: Минималистам свойственно сдерживать себя в проявлениях показных страстей и излишнем пафосе. Наоборот, все должно быть строго и скупо. Таким образом мы добиваемся нужного аскетичного и медитативного результата.

Ɔ. Разве это не ограничивает?

Карманов: Меня нет. Наоборот, я к этому стремлюсь.

Рихтер: Ты не думал, что это иногда мешает быть лиричным? Я недавно задумался: почему бы этот целибат иногда и не нарушать?

Карманов: Я борюсь с проявлениями пошлости. Чрезмерная лиричность и эмоциональность — это не всегда хорошо. Возьмем музыку Филиппа Гласса, которому в этом году 80 лет: она вся несколько отстраненная и надмирная. Она не о человеческих страстях и кухонных переживаниях. Она о чем-то большем.

Рихтер: Музыка машин, механизмов мироздания.

Карманов: Мы играем музыку собственных шестеренок в мозгу.

Рихтер: Мне Катя Букина сказала, что моя музыка звучит депрессивно.  

Карманов: По-моему, даже если у тебя минорная композиция, то она все равно брызжет какой-то молодостью и радостью. Я не уверен, что знаю все твои вещи. Но те минорные, что я слышал, достаточно бравурны. Они скорее о чем-то серьезном, но не о мрачном. Правильно я говорю?

Рихтер: Я всегда вкладываю надежду. Мне кажется, что в моей музыке есть момент, когда возникает чувство отчаяния, но оно не тянется до самого конца — в финале остается вопрос.  

Карманов: Вопрос обязательно должен быть.

Ɔ. Возможно, мне музыка Кирилла показалась депрессивной из-за особенностей моего мировосприятия.

Карманов: Тогда оно у вас очень трагическое. Хотя чему нам, собственно, радоваться? Судя по последним событиям в стране и культуре, мы живем в театре абсурда. Вот идет несколько лет спектакль известного прогрессивного режиссера, афиши есть, рецензии про него пишутся, а его, оказывается, нет. Люди ходят в отупевшем состоянии по городу, не понимая, во сне они или наяву. Это я немножко о наболевшем.

Ɔ. Кирилл, вы окончили институт ядерной физики с красным дипломом, затем решили стать дизайнером и поступили в Британскую школу. Вы планируете и дальше заниматься музыкой?

Рихтер: Да, пока да. Я готовлю себя к оркестровым вещам и потихоньку подбираюсь к этому. Я бы хотел писать для кинематографа: думаю, моей музыке всегда сопутствует какой-то видеоряд, нарратив. Мне уже довелось поработать в кино. Это была авторская работа Андрея Таратухина «Я закрываю глаза», про девушку в аллегорическом образе балерины, которая уходит из жизни. Для этого фильма я написал свое первое соло для скрипки. Но у Паши, конечно, гораздо больше опыта: фильм «Большой» недавно вышел в прокат.

Карманов: Да, мои вещи там звучат вместе с музыкой Анны Друбич и Петра Ильича Чайковского. Для меня большая честь работать с Валерием Тодоровским. Мое участие там было обусловлено тем, что друзья-исполнители порекомендовали режиссеру одно мое произведение, созданное для Ксении Башмет. Я его полностью переделал и оркестровал новые фрагменты для фильма, был записан прекрасный оркестр в 60 человек на «Мосфильме» c прославленным звукорежиссером Геннадием Папиным.

Рихтер: Знаю, она так ругалась! Дескать, почему не написал мне в ре-мажоре любимом.  

Карманов: Потому что это грустная музыка. Кирилл, у меня такой вопрос: каким образом ты проник в западную звукозапись? Читал, что у тебя готовится диск, кажется, в Бельгии.

Рихтер: В Швеции.

Карманов: Через соцсети на тебя вышли?

Рихтер: Я выложил свои записи в SoundCloud. А потом мой приятель и коллега Илья Бешевли показал шведам мою музыку. У 1631 Recordings есть своя особая система отбора, потому что я не попадал ни в какие плейлисты, но они меня нашли.

Ɔ. Насколько для вас важно зарабатывать на ваших музыкальных проектах?

Карманов: Музыка давно не является для меня хобби, как для многих. Я нигде не работаю. У меня нет богатых родственников и нет квартир в таком количестве, чтобы их сдавать. Я зарабатываю заказами на свои произведения. Их получить сложно, но помогают друзья и знакомые. Если бы музыка была хобби, то все было бы веселее и интереснее. Жизнь диктует свои условия, но мне заработок важен так же, как и удовольствие от процесса.

Рихтер: Если вопрос о мире материальном, для меня важнее не столько заработок, сколько фидбэк аудитории. Было бы очень тяжело, если бы музыка не получала отклика. Это всегда дает силы на новые сочинения. У тебя так же?

Карманов: Да. Аудиторию бывает жалко на сложных концертах, поэтому ее надо либо подготавливать, либо заботиться и уважать. Отпускать людей домой в подавленном состоянии я не люблю.

Ɔ. То есть подстраиваться под публику все-таки приходится?  

Карманов: Композитор сам выбирает, что и как ему делать.

Рихтер: Мне кажется, мы занимаемся музыкой из несколько эгоистических соображений.

Карманов: Это хороший эгоизм, второе имя ему — самовыражение.Ɔ.