Сейчас вообще очень интересная ситуация сложилась. Когда я начинал заниматься журналистикой в начале 90-х, я работал в «Независимой газете». Она и сейчас есть, но это уже совсем не та газета, в которой я работал. А в то время «Независимая» была такой газетой мнений. Уже был «Коммерсантъ» — журналистика фактов, и вот появилась «Независимая» — журналистика мнений. И в начале 90-х имело значение то, что там написано, были люди в правительстве, которые читали все эти дискуссии, обсуждались вещи, от которых что-то зависело. И я как-то привык к этому. А однажды с удивлением обнаружил, что этого больше нет.

Я понял, что дискуссия, размышления, интересные взгляды — все в какой-то момент исчезло. Появилась какая-то реальность, но специализированного толка — у каждого в своей области. А вот такого, чтобы был нормальный, нерадикальный взгляд, критичный, но не до крика, — такого нет. При этом я обнаружил, что огромное количество людей застряли как раз в ситуации крика: как с ними ни начнешь говорить, они сразу начинают кричать. Видимо, такой дефицит общения у людей или ощущение, что их не слышит никто. Отсюда и радикализация в обществе. Мы не ограничены темами. Единственное, мы не очень обидно освещаем политику. Ну просто потому, что мы не обязаны этого делать. И мы этого не делаем. Иногда мы пишем вещи, которые могут быть интересны для нашей аудитории, но мы старательно избегаем какой бы то ни было радикализации.

Я не вижу сейчас себя оппонентом власти. Все так медленно происходило, так понятно все, что произошло, и столько раз можно было по этому поводу высказаться. Вот я и высказался: написал книгу, устраивал демонстрации. А потом вспомнил замечательную молитву: «Господи, помоги мне изменить то, что я могу изменить, дай терпение смириться с тем, что я не могу изменить, и дай мне мудрость отличить одно от другого», и понял, что меня на самом деле масса вещей вообще не волнует, а волнуют меня те вещи, которых вообще никто не понимает. Мне и тогда не нравилось, как жили, мне и сейчас не особо нравится, как живут. Но сейчас я вижу больше возможностей. Потому что вещи, которые меня волнуют, они действительно сейчас более реалистичны.