Эта ночь отличалась от всех других ночей. Мы лежали на низкой кровати, в его маленькой студии на первом этаже уродливого бетонного дома начала 1960-х. После основания Государства Израиль продвинутая архитектура баухауса уступила в Тель-Авиве место таким вот функциональным коробкам — прибывавших самолетами и пароходами людей надо было куда-то расселять.

Три часа назад нас отпустили из приемного покоя больницы Ихилов с наказом лежать тихо. Что мы сейчас и делали.

Двенадцать часов назад мы лежали на этой земле. Я снизу — он толкнул меня так сильно, что хмурый русскоязычный врач в Ихилове, увидев позже снимок моей головы, долго не хотел отпускать меня домой. О. дал гарантию, что с моей головой ничего не случится, и сейчас держал ее у себя на плече — выше его собственного, зашитого и забинтованного ранения,  аккуратно подложив мне ладонь под затылок.

Если бы О., выходивший из кафе за мной, не толкнул меня в спину и не закрыл мне голову широкими ладонями — неизвестно, что бы случилось.

Сначала чувствуешь толчок, потом слышишь звуки. Потом, посмев приоткрыть глаза, видишь то, что вокруг. Я почти не видела — потому что О., сначала шептавший мне сверху, в ухо: «Лежи, не двигайся, лежи», вдруг замолчал. Я пошевелилась и почувствовала, что у меня по щеке течет его кровь.

Осколок стекла вонзился ему в руку повыше локтя. Я медленно выкарабкалась из-под его знакомого мне до последней клеточки тела и села рядом, положив его голову себе на колени. Он был без сознания — болевой шок, как потом выяснилось. Вокруг была пыль, битое стекло, погнутые стулья. Выли сирены.

Это кафе «Апропо» было за углом от его дома — в ту пятницу О. не надо было в армию, мне — в университет, и мы почти до полудня провалялись в постели. В той самой постели, где лежали сейчас. Тихо, как и было велено.

Мы уже расплатились за салаты и кофе, и О. прошептал мне на ухо что-то такое, что заставило нас обоих быстро собраться и пойти. Ходу было ровно четыре минуты, а добирались мы девять часов.

Это было 21 марта 1997 года. Мы лежали полуодетыми: О. в своей военной форме, я — в джинсах, и молчали. Меня рвало всю дорогу до Ихилова, в больнице и по дороге обратно. Врач сказал, что это симптом сотрясения мозга и что это пройдет. Главное — лежать тихо. Чем мы и занимались.

И вдруг я почувствовала, что не могу. Не могу лежать тихо. Не могу смотреть в потолок, ощущая рядом дыхание человека, который двенадцать часов назад спас меня. Это был тихий, очень тихий секс — никогда еще, наверное, люди, им занимавшиеся, не двигались так медленно и осторожно. Конечно, это был шок.