Как я женился на женщине

Цветного металла валторны хватало человек на двести, окошечек было лишь три, но не в этом дело. В кармане пиджака у меня лежал паспорт, ограждавший подателя сего от бедности, болезни и тоски «третьего мира» именем Ее Британского Величества. Меня беспокоил эпитет, рифмующийся в английском языке с «Титаник» как бы с намеком на уязвимость корабля государства.

В отличие от сенегальских и прочих охранных грамот — тех, от которых стоявшие в полицейском участке мечтали избавиться, как начинающая пить, курить и сквернословить студентка хочет избавиться от родимого пятна на груди, — расположение королевы английской не давало мне права получить вид на жительство. То есть право на жительство в Италии оно мне давало, но права на обладание документом, это право подтверждающим, у меня не было и быть не могло. Англичанин? Живи здесь сколько хочешь, хоть до самой смерти от злоупотребления дешевым континентальным алкоголем (участь многих знакомых мне понаслышке, бежавших в даль социализма Евросоюза верноподданных британской короны).

Вид на жительство был необходим, чтобы жениться. Незадолго до событий, мною описываемых, я познакомился с моей будущей женой, открыв для себя заново риторическую фигуру, которая среди «меньших елизаветинцев» именовалась блазоном. Итак, по сравнению с ней женщины моего прошлого казались мне коллекцией недавнего выпуска марок, оживленной то проглядывающим сквозь папиросную бумагу билетом в кинотеатр, то открыткой двусмысленного свойства, то глянцевым фантиком от шоколадки «Ундина».

Неожиданным препятствием оказалось русское гражданство возлюбленной. Оно состояло в немом конфликте с ларами и пенатами избранной в надежде на личное счастье страны, не разбазаривавшей сердобольность на бледнолицых обитателей ядерных держав, но берегущей ее для сирых и малых, для торгующих батарейками и ремнями, для трудящихся прачечных и пляжных пиццерий. Я постеснялся разъяснять суть конфликта товарищам, готовым помочь разобраться в любом столкновении с бюрократией как местного, так и общенационального значения. Идея, что человеку, пользующемуся монаршим расположением в форме неподдельного паспорта всамделишного королевства, содержащего в себе Пикадилли и магазин «Хэрродз», нужен какой-то дерьмовый вид на жительство в стране, где королей майдана ежечасно притесняют римские ханжи и крючкотворы, показалась бы этим ребятам не в меру забавной. Поэтому обивать пороги присутственных мест приходилось без благословения слева и, что называется, по собственной инициативе.

Решение вступить в брак было заговором contra omnes с целью свержения царившего в жизни самозваного безлюбья. Вообще, если разобраться, история — это сплошной заговор, потому что людям свойственно сговариваться. Разве брак — не заговор? Разве дружба — не заговор? Только тоталитарный страх разливает их водой леденящих подозрений. Да разве народ в целом — не заговор говорящих на одном и том же языке?

В ту пору я представлял собой истрепанного, зачитанного до дыр моими собственными и чужими романами писателя без материальных средств, в том числе видимых средств самовыражения. Когда я встречал ее, приехавшую в Палермо разделить со мной сдобную фокаччу изгнания и спелый помидор любви, моим первым признанием была полная финансовая несостоятельность. Точнее, карман говорил за меня, рассуждая о своей пустоте голосом вечно голодного чревовещателя, а я, подобно обшарпанной и усталой марионетке, виновато кивал и поддакивал, время от времени театрально разводя руками: дескать, что поделаешь, нам с ним уже под пятьдесят, тебе же нет и тридцати, так что откуда ж тебе знать, милая моя, почем фунт лиха? Впрочем, карман был сшит на заказ миланским кудесником Карачени лет за двадцать до этого, и, несмотря на недавнюю штопку, подобное красноречие ему, безусловно, шло. Приехавшая весело улыбалась.

С отрывистостью настенного календаря добавлю, что нет на свете любви более настоящей, чем забота о здоровье возлюбленной. А здоровье означает спокойствие. Поэтому с момента нашей встречи в аэропорту я начал беспокоиться об ее спокойствии, в том числе о еде, постельном белье, протекающей крыше и необходимых для вступления в законный брак документах. Эта составляющая великого чувства и привела меня в дворик квестуры, расположенной на окраине города.

С сердцем, замирающим от сознания собственного бессилья, как стыдящаяся своей способности перегореть лампочка, я поднялся на второй этаж, где находились кабинеты начальства. Часовой, стоящий у двери в коридор, меня пропустил не глянув, так как белый человек, хоть, возможно, и злоумышленник, никак не мог оказаться одним из тех толпящихся во дворике просителей, от нашествия которых он был поставлен охранять святую святых, несколько несуразно пахнущую не миррой и ладаном, а жареным на оливковом масле сладким белым луком. Время шло к обеду, как оно всегда идет на Сицилии, пока не смеркается и пока об ужине думают одни многодетные матери.

Я прислушался. В кабинете звучали женские голоса. Взглянув на табличку, я убедился, что святая святых в самом деле принадлежала не жрецам, а жрицам. Их оказалось две: одна очень полная и представительная, а другая невысокого роста, очень худая и немолодая. Я сразу понял, что главной была полная, и обратился к ней.

Иногда кажется, что всякий народ выделяет в своем сознании то животное, которое он больше всего напоминает, табуируя его или, наоборот, провозглашая его священным. Так, русские, например, относятся к медведю, чьи повадки их поведение воплощает в глазах прочих народов, евреи и немцы по разным причинам — к свинье, а индусы — к покорной, в меру бодливой корове. Не знаю, какое животное представляется итальянцам культовым, но изобилие бездомных кошек и собак на улицах сицилийских городов связалось у меня с восприятием полной полицейской как о кошке, раскормленной на обрезках рыбного рынка, а ее подчиненной — как об оголодавшей дворняге. Лениво мурлыкнув в ответ на мое приветствие, главная приказала мне обождать и занялась скоросшивателем, в то время как подчиненная нервно перебирала содержимое своей сумочки, чахлой и даже как будто пыльной, под стать ее обладательнице.

После нескольких минут скорого сшивания главная задала мне вопрос, в котором, с учетом его тона, я услышал эхо нашей эпохи.

— Вам чего, мужчина?

— Хочу жениться, — грубо перевел я мое желание на итальянский, ощущая себя Митрофанушкой до мозга костей.

— Жениться? На ком?

— На женщине, — сказал я с достоинством, чувствуя, однако, что теряю очко в неведомой мне игре.

Они расхохотались. Я не сказал «рагацца» или «фанчулла», я сказал «донна», и это прозвучало как знаменитый на всю Италию вопль из фильма Феллини: «Волио уна-а донна-а-а!» Набрав воздуха в легкие, я взялся распутывать нить, связывавшую свидетельство о браке с видом на жительство, но меня прервали на первом же узелке.

— Вы можете принять итальянское гражданство, — сказала главная. — Тогда и женитесь, сколько влезет.

Они переглянулись, не то что бы конспиративно, а скорее как кошка с собакой, когда хозяин режет себе колбасу.

— Но я — гражданин Великобритании! — сказал я.

— Вот и выбирайте, — сказала главная, — что для вас важнее, ваша страна или ваша... женщина! — Тут она сделала особо смешное лицо, и подчиненная прыснула от смеха, выронив пудреницу.

Без товарищей было не обойтись. Я откланялся и в тот же вечер сидел в гостиной Джованни, обставленной под советский уют 60-х, с горкой, с накрытым кружевной дорожкой пианино и даже с ритуальной кошкой из черного богемского стекла на подоконнике.

— Так и так, — взмолился я, — что делать? Я только что из квестуры. Не дают вид на жительство, а без него нельзя жениться!

— Жениться? На ком?

— На женщине, — на этот раз я чувствовал, что очко в мою пользу.

По моему выражению лица Джованни понял, что в данном случае женитьба на женщине — не причуда иностранца, а житейское дело, такое же, как сотни важных человеческих дел, которые разбираются в его гостиной. Поэтому он попросил оставить у него на хранение папку документов, с которой я ходил в квестуру. Это было в пятницу.

В понедельник вечером ко мне на дом явился майор федеральной полиции и протянул мне вид на жительство. Вне себя от счастья, я помчался к Джованни.

— Как я могу его отблагодарить, — спросил я майора.

— Не беспокойся, — сказал Джованни, — я его уже отблагодарил. Понимаешь, тут недавно у одной важной дамы угнали машину, а я подсказал ему, где ее найти. Вот он и стал майором.

— А откуда же ты знал, где ее найти? — полюбопытствовал я.

— Ну как откуда? Где я ее поставил, там она и стояла, — ответил Джованни, не поняв вопроса. — Его скоро переведут в Болонью. Он из тех краев. У нас ему жарко.

Так я женился на женщине. Единственным неприятным последствием этой очень местной истории было мнение, возникшее среди всех без исключения знакомых нашей семьи, что, родись у моей жены сын, имя Джованни не будет последним в списке возможных имен младенца. Впрочем, соглашались они, сойдет и Иван.