Странным образом одним из первых спохватился клуб «Солянка», до самого недавнего времени оплот хипстерства (главного слова 2008 года) и сопутствующих ему цветных лосин, нью-рейва и ломографии. Клуб решил несколько поменять политику и пригласил в качестве арт-директора диджея и журналиста Игоря Компанийца: первой выдумкой его на новом месте стала организация почти домашней пати с участием Максима Семеляка и Станислава Ф. Ростоцкого. Семеляк — музыкальный критик и редактор Tatler — ставил любимую музыку, а кинокритик Ростоцкий показывал на большом экране любимые фильмы: «Глена и Гленду», ужастики с Белой Лугоши и самые странные фантастические ленты всех времен.

Эта акция стала первой ласточкой перемен: по словам Компанийца, клуб устал от своей привычной публики — шумных детей, изобретательно одетых в «Топшопе», и с марта намеревается перейти на формат 5+2: два дня в неделю «Солянка» остается дискотекой, остальные пять — работает в жанре «Солянка-бар» и надеется на совсем другую публику: более взрослую, остепенившуюся (и платежеспособную). Попробовать решили уже сейчас, устроив вечеринку «Семель плюс Рост» — не сказать, чтобы неудачную. В большом зале, где обычно устраивали танцы и, как пела группа «Секрет», «пол ходил ходуном», расставили кресла, раскидали подушки, и под Аркадия Северного и французский поп 60-х там мирно выпивали промоутер Тарасов, спортивный журналист Андреев, режиссер Брашинский, кинокритик Маслова, фотограф Пустовалов, журналист Мальцев. Многие из них пришли в «Солянку» впервые и искренне радовались тому, какое, оказывается, в Москве есть хорошее место. Даже Митя Борисов, который был, кажется, везде, признавался, что в «Солянку» заходил всего один раз — в тот вечер охрана клуба сломала ему кадык, и понять про место он так ничего и не успел. Так что теперь он с некоторым удивлением повторял «А хороший клуб-то какой, а?»

Мероприятие выглядело как домашняя вечеринка в немного улучшенном сквоте 90-х — такой формат, очевидно, более отвечает духу времени, чем бодрые, но бессмысленные и явно выходящие из моды солянковские танцы.

Надо заметить, что разговоры о кризисе после Нового года приобрели новую, едва заметную оптимистическую интонацию: стало понятно, что не все еще умерло, и, может быть, даже и не все умрет в ближайшем будущем. Люди стали меньше ходить в рестораны — но вот ресторатор Борисов утверждает, что на его бизнесе это пока не отразилось. В киноиндустрии рецессия — но режиссер Брашинский, тем не менее, запускает свой новый фильм «Анталия» под крылом Елены Яцуры и не опасается про это рассказывать. Продажи билетов в кинотеатрах сократились на 45 процентов — однако премьера нового фильма Михаила Калатозишвили «Дикое поле» по сценарию Петра Луцика, случившаяся в среду, собрала полный зал — не в последнюю очередь благодаря тому, что на премьеру отправился весь наличный состав Высших режиссерских курсов и приличное число вгиковских студентов. Премьера в результате превратилась в обсуждение того, будут ли в ближайшие пару лет снимать такие фильмы, как «Дикое поле» — тихие, интеллигентные и не афиширующие свои огромные бюджеты. По субъективным ощущениям, оптимистов в числе будущих кинодеятелей гораздо больше, чем пессимистов.

На некоторые вопросы о том, чего ждать от кризиса среднему классу, должна была ответить лекция социолога из «Левада-центра» Алексея Левинсона, прошедшая в «Билингве» в четверг. Она так и называлась — «Средний класс и кризис» — и тоже собрала полный зал: многие слушали Левинсона с лестницы, причем в зале присутствовала самая разная публика — от политологов до «огишных» девочек, от парламентских корреспондентов до искусствоведа Екатерины Деготь. Лекция, однако, не отличалась оптимизмом — Левинсон приложил особые усилия, чтобы показать, что социологи пока не пришли к консенсусу по вопросу, что считать российским средним классом и есть ли он в стране вообще. В средний класс безоговорочно верят только те социологи, которые зарабатывают маркетинговыми исследованиями — потому что иначе непонятно, кого они, по большей части, исследуют. Те же ученые, которые исследуют политические воззрения граждан, в средний класс верят куда меньше — поскольку никакой либеральной партии этот класс не создал и вообще проявил себя по минимуму.

Впрочем, сам Левинсон уверен, что средний класс в России существует, что сформировался он после наполеоновских войн, когда в России жила мадам де Сталь, и для него характерно обладание тремя важнейшими позициями — домом, поместьем и лошадью. Эта триада со временем менялась: у разночинцев поместье преобразовалось в дачу, а экипаж — в возможность взять извозчика, у советской элиты — в казенную квартиру, казенную дачу и машину с шофером, в послебрежневскую эпоху средним классом стали те, кто обладал собственной квартирой, шестью сотками и «жигулями», а в 90-е — домом в коттеджном поселке, иномаркой и квартирой с евроремонтом. Однако отчасти нефтяное изобилие, отчасти вымывание из среднего класса собственно предпринимателей (которые были его костяком в 90-е) и замена его бюрократией и «офисным планктоном» привели к тому, что средний класс размылся окончательно — сейчас, по опросам, к нему себя причисляют до 80 процентов населения. Причем если предприниматели (о которых исследователь Левинсон говорит с невероятной нежностью — «когда я их опрашивал, на меня словно озоном тянуло») на вопрос, что их отличает от других, на первое место ставили образование, то нынешний «средний класс» более всего ценит уровень доходов — и это, конечно, печальная тенденция.

Единственное, что внушает Левинсону осторожный оптимизм, — это то, что во время опросов самых разных слоев этого условного среднего класса все говорили о кризисе буквально одно и то же: ничего не будет. Ничего хорошего ждать не приходится, но и ничего ужасного не будет тоже. Все будет, как есть. «Можно видеть в этом узость мышления или страх, — заключил Левинсон. — А можно — признак того, что средний класс выполняет свою естественную миссию: укреплять и примирять. Люди подсознательно уверены, что если им дадут жить, то и всем будет нормально. Все как-то само устроится». И действительно — если такое количество разных людей верят в одно и то же, то, очевидно, именно так все и будет.