В военных и послевоенных советских фильмах война уже была легендой, но зрители хорошо ее помнили. Это была история духа, история великой Победы, и слова «великая Победа» еще были наполнены живой, только что пролитой кровью. С течением времени война откатывалась все дальше, становилась сначала воспоминаниями отцов, потом дедов, легенда бронзовела, переставала дышать. Фильмы начали говорить уже не о духе, а о замерзших и горящих душах, о конкретных маленьких историях, ставших частью большой легенды о войне. Для плоти в фильмах почти не было места.

Чаще всего плотские отношения в советском кино о войне — это быстрые, случайные объятия, это мимолетные встречи и невстречи, это советская лирика: долгие прогулки по березовым рощам и разговоры о любви. «Теперь, когда столько разлук на свете, теперь с любовью шутить нельзя», — декламируют герои духоподъемного мюзикла «В 6 часов вечера после войны».

Секс в советском киномифе — это грозовое признание в фильме «Летят журавли», когда Вероника в ответ на «люблю» бьет Марка по лицу, а потом лежит, запрокинув голову, и вдруг удивленно приоткрывает губы. Секс — это страшный, поэтический поцелуй Маши и Холина в «Ивановом детстве», когда Маша висит в руках Холина над траншеей. Это все встречи, невстречи и недовстречи, это острое ощущение последнего или первого раза — каждый раз. Это объятия героя Урбанского с женой в «Балладе о солдате», это «девочки только что уехали, суп не остыл, поешь горяченького, а?» в «Жене, Женечке и Катюше». Секс — это припухшее и счастливое лицо Гурченко в «20 днях без войны», темные, неразличимые объятия. И там же — яростный монолог героя Петренко, когда камера не отрывается от его лица, а он исповедуется, рассказывает о своей жене, которая ему изменила, а он вернулся на побывку и не убил ни ее, ни ее хахаля: «И не жил я с ней ни разу за это время».

«Жить» — слово, которое уже не употребляется сегодня в этом смысле. Да и во время войны было важнее другое «жить».

Отношения мужчины и женщины в фильмах о войне были столь поэтичными и целомудренными не только потому, что секс в принципе считался частным делом и не приветствовался в истинно советском кино. Советский миф о войне рассказывает о взаимоотношениях между человеком и Родиной, а не человеком и его природой. Родина-мать зовет, ждет и любит, и в этом мифе плотская любовь лишняя. Не зря в советских фильмах о войне существует два главных женских образа: мать (в крайнем случае жена, то есть будущая мать) или невинная девушка. А плотская любовь — это для мирной жизни, это для «20 дней без войны».

Но в 70–80-е годы война в кино внезапно облекается в плоть. Федосеева-Шукшина в «Они сражались за Родину» игриво бьет по рукам пристающего к ней Шукшина: «Я таких глупостей не люблю». В классическом «А зори здесь тихие» цветные мечты девушек переходят от шампанского сразу к появлению младенца, зато есть сцена в бане — эротическое потрясение для советского кино. Но и здесь секс — что-то «из другой жизни», и по-настоящему сексуальный эпизод, в котором Ольга Остроумова купается почти без одежды, а Андрей Мартынов к ней пристает, — это всего лишь спектакль, разыгранный для немцев. Только в фильме «Аты-баты, шли солдаты» о сексе разговаривают впрямую. «Теперь все можно, — говорит девушка, прижимая к себе возлюбленного, — потому что вас убивают. А мы остаемся». Так кинематографическая Родина-мать превращается в Родину — будущую мать. Великий эпос «Иди и смотри» уже весь о плоти, точнее, о ее распаде, а потому — о величии духа. И Родина — это мальчик, ставший стариком, и сумасшедшая девочка, над которой надругались, и кровь течет по ее ногам.

Сегодняшний поворот к «Надиным сиськам» — это просто новое отношение к Родине. Речь не о духе и даже не о душе. Родина — уже не мать, а женское тело. Хочешь — используй, хочешь — так смотри.