14 января 2009 года

Дело было совсем недавно, на новогоднем сборище в дублинском пабе. Под звон бокалов в страшной сутолоке идет шумная гэльская попойка, двери не успевают закрываться — ребятки то и дело вываливаются наружу глотнуть благословенного зимнего воздуха, гаснут и вновь вспыхивают междоусобицы. Солодовый восторг и имбирное отчаяние, каждое в свой черед, ознаменуют двухсотпятидесятилетнюю годовщину того памятного дня, когда Артур Гиннесс впервые наполнил кружку своим бархатистым мраком.

Любопытная атмосфера: новые ирландские деньги поставлены на кон и проиграны; кельтский тигр поджимает хвост, пока застройщики и банкиры с мрачной тревогой посмеиваются над прошедшим годом и с мрачной же тревогой предвкушают год грядущий. Но тут из колонок доносится голос, заставляющий всех встрепенуться: Фрэнк Синатра поет My Way. Этому гимну своеволию исполняется в нынешнем году сорок лет, и люди подпевают ему, имея на то тысячи причин. Для меня в нем главное — отсутствие в голосе певца сентиментальности.

Не дает ли сухощавый кулак его голоса ключа к наступившему году? Как так получается, что голос Синатры звучит сигнальной сиреной среди тумана неопределенности, окутавшего твою профессиональную жизнь, твою любовную жизнь, твою жизнь как таковую? Откуда в беспокойные времена в нем такая надежность — не отнимающая драйва, но сбивающая у чересчур восторженных розовые очки с носа?

В нем — призыв к правдивости.

В этом голосе, который говорит: «Не надо мне врать».

Который говорит: «Дорогая, если что-то не так, скажи прямо сейчас».

Голос баснословный, но не басни рассказывает. Несгибаемо искрений.

Старый год выдыхается (а вместе с ним и многие гуляки), общий настрой в пабе мечется от надежды к страху, от упования к тревоге. К чему бы ты ни склонялся, голос Синатры тебе в подмогу.

***

А теперь у себя дома в Дублине я открываю бутылку хорошего вина, ему не миновать стать уксусом, если родным и друзьям будет уже слишком — сам я к этому близок. Передо мной на стене рядом с баром — желтое видение, картина, которую Фрэнк прислал мне после того, как в 1993 году мы с ним записали для альбома Duets песню I’ve Got You Under My Skin. Он собственноручно изобразил это безумное желтое сплетение концентрических кругов, вьющихся на фоне плоской пустыни. Фрэнсис Альберт Синатра, художник-модернист.

У него дома в Палм-Спрингс мы завороженно смотрели на пустыню и холмы, где на многие мили ни клочка тени. Музыка Майлза Дэвиса и нескончаемые разговоры о джазе. Тогда-то он и показал мне картину. Я решил, что круги — это раструбы труб, и сказал ему об этом.

«Картина называется “Джаз”, и она ваша».

Я сказал, что мне говорили, будто он сильно на Майлза Дэвиса повлиял.

Синатра был лаконичен: «Я редко привечаю мужчин с серьгой в ухе».

«Майлз Дэвис, знаете ли, не потратил на дураков ни единой ноты, ни единого слова».

«Джаз — это про “сейчас”. Быть современным — значит, смотреть не в будущее, а в настоящее».

Я думаю об этих его словах теперь, в новом году. Потрясения в поп-музыке убеждают меня в важности сиюминутного, в необходимости чаще менять холст и слишком не усердствовать с отделкой картины. Интересно, что бы он подумал, если бы узнал, сколько времени мы с моими музыкантами возимся над своими альбомами, — всем известно, как его раздражали дирижеры, продюсеры и вообще все, кто суетится вокруг музыканта. Уверен, он прав. Именно полное погружение в настоящее на те краткие мгновения, что пролетают после нажатия кнопки «запись», приносит записанной вещи бессмертие. При условии, если ты, подобно Фрэнку, поешь как в последний раз. Если, подобно Фрэнку, поешь так, как никогда до сих пор не пел. Если…

***

Если захотите услышать, как изменяет себе самый несентиментальный голос в истории поп-музыки, отыщите на диске Фрэнка Duets его гимн бессоннице One for My Baby (and One More for the Road). Прослушайте его до конца, и вы услышите, как надламывается великий человек, на рыдании выпевая строчку It’s a long, long, long road. Я это на полном серьезе.

Голос Синатры — так же как Боба Дилана, Нины Симон и Паваротти — становился лучше со временем, с годами выдержки в старых, пропитанных виски дубовых бочках. Но для передачи голосом смыслов певцу недостаточно просто попадать в ноты.

Певцы в большей мере, чем прочие исполнители, зависят от того, как много они знают — и сколького не знают — о мире. И хотя умножение знания чревато издержками — например, утратой своеобразной энергетики непосредственности, — интерпретаторские возможности обычно возрастают по ходу непростой жизни.

Хотите пример? Пожалуйста. Сравните два исполнения Синатрой песни My Way.

Первый вариант был записан в 1969 году, когда Председатель сказал написавшему для него эту песню Полу Анке: «Я ухожу из бизнеса. Надоело. Бросаю к чертовой матери». Тут слышна бравада — не того, кто приступает к делу, а выходящего из игры. В ней воплощена вся мужественность приятия когда-либо совершенных ошибок.

Ко времени второй записи Фрэнку исполнилось 78. Аранжировка Дона Косты та же самая, слова и мелодия в точности такие же, но на сей раз он с пронзительной тоской оплакивает поражение. От гордости певца не осталось и следа. (Другой певец, то есть я, бессильно разводит руками.) Он поет о раскаянии.  

Почему так? А потому, что все двойственно и непросто. Я счастлив, что мне довелось петь с человеком, который сознавал двойственность вещей, которому достало таланта углядеть в одной песне два противоположных смысла и мудрости раскрыть каждый из них в подходящий момент.

Что же в данный момент слышим мы?

В новогоднем пабе грянул оглушительный хор: I did it my way. В хрестоматийном американском хите мне и всем этим ирландским бузотерам различимы оба облика певца и оба смысла песни, слышны гордость и смирение.