Андрей Наврозов: Хлестаковщина

Предварив на полтора столетия на весь свет прогремевшее замечание самозваного художника Энди Уорхола о том, что отныне каждый в силах снискать 15 минут мировой славы, Гоголь сказал о своем герое: «Всякий хоть на минуту, если не несколько минут, делался или делается Хлестаковым». Мне думается, что историей заложен глубокий смысл в то, что именно Хлестакову западного искусства довелось воскресить мысль создателя «Ревизора». Если идеал человечества — это свобода, то свобода — это прежде всего свобода от духовной ревизии и последующего страшного суда. Иными словами, вечная хлестаковщина.

Некоторым покажется, что безапелляционностью суждений я напоминаю ленинградскую Фемиду, некогда приговорившую поэта Бродского к ссылке за тунеядство. Если помните, во время судебного разбирательства строгая дама спросила у окололитературного трутня, кто назначил его поэтом.

Отвечу, что безапелляционность суждений навязана нам современной жизнью, чьи события своей фантастичностью в сотни крат превосходят самые дерзновенные измышления гениев мировой литературы. Выдумывая никогда не существовавшего Хлестакова, Гоголь еще мог колебаться. Описывая же реально существовавшего Уорхола или практически любого другого современного человека в условиях хотя бы временной свободы от разоблачения и следующего за ним наказания, колебаться нечего, ибо все уже и так выдумано, так что какая разница?

На позапрошлой неделе герцогиня Йоркская, известная по кличке Ферги, так заморочила голову авантюристу, переодевшемуся шейхом и заманившему ее на роскошный ужин à deux, а затем в съемную квартиру для ведения переговоров, что бедолага не только расстался с 40 000 долларов, которыми бульварная газета финансировала очередную провокацию против «члена королевской семьи», но обещал немолодой болтунье еще полмиллиона фунтов. Объявленной целью провокации было знакомство водевильного шейха с бывшим мужем Ферги, принцем Эндрю, хотя какой шейх, и вообще какой в своем уме жулик, желающий познакомиться с человеком, понесет деньги его бывшей жене, непонятно.

Скрытой же целью провокации было разоблачение Ферги как личности неблагонадежной и склонной к стяжательству, и в самом деле во время переговоров герцогиня несколько раз намекнула, что в дороге она немного поиздержалась. Но, во-первых, в пьесе Гоголя взяточники — это действительно высокопоставленные чиновники, а не случайный прохвост, обмотавший голову полотенцем в клеточку по поручению скандальной газеты; а во-вторых, намеки Хлестакова — это действительно намеки, а не тошнотворные признания мещанки во дворянстве, в своем роде не менее нелепой, чем ее очередная бульварная Немезида.

Согласитесь, знаменитое хлестаковское «поиздержался в дороге» — это благородно. Самозванец он или нет, но герой Гоголя держит реноме, подобно принцессе в сказке, жалующейся на горошину. А доморощенная герцогиня жалуется доморощенному шейху, что «у меня нет даже горшка, чтобы пос…ть», и иллюстрирует идею будущих комиссионных следующей осложненной метафорой: «Посредник даст мне облизать его ложечку, а это спасет мой бекон».

Объяснение водевильному шейху бульварной герцогиней роли аристократии в современном мире столь самобытно, что не поддается переводу, и я процитирую его в оригинале: I’m a complete aristocrat. Love that, don’t you? I love it. It’s tremendously fabulous. But I’ve never admitted that to anyone, by the way. По сравнению с этим программным заявлением Хлестаков — златоуст, чье представление о политике не уступает его красноречивому современнику, премьер-министру Великобритании сэру Роберту Пилу.

Любопытно, что в «Замечаниях для господ актеров» к пьесе Гоголь внушает исполнителям роли Хлестакова, что «чем больше актер, исполняющий эту роль, выкажет чистосердечия и простоты, тем больше он выиграет». Эта черта остается крайне характерной и сегодня для всех, задумавших строить жизнь на хлестаковщине, как была характерна она и для Уорхола, с которым я был достаточно близко знаком в начале 80-х: мастер и в самом деле был до чрезвычайности «чистосердечен» в своей наглости и до идиотизма «простодушен» в своем самозванстве. Интеллигентные самодуры и лощеные хитрованы вроде Дюшана или Дали не имеют с этим типом простофили ничего общего. Скорее, он восходит к деревенскому упрямству Малевича и Родченко, к хрестоматийной невозмутимости мистификаторов публики от Месмера до Фрейда, к животному аутизму влиятельных юродивых от Микулы Псковского до Распутина.

Герой нашего времени — Иванушка-дурачок, в одинаковой мере баловень судьбы и ее жертва. Непреходящий идеал Запада, как бы эта идея ни ужасала наших славянофилов, — Емеля на печи, хотя с недавних пор эта рашн сказка на тему сошиал мобилити и переименована в Америкэн Дрим. А с еще более недавних пор, к еще большему недоумению наших славянофилов, герой обновленной госбезопасностью Православной России — Мальчик Мотл и прочие действующие лица «Счастье привалило!». Позвольте, для пущей выпуклости, цитаточку. «Знаете, пане Шолом-Алейхем, уж коль суждено счастье, оно само в дом приходит! Как это говорится: "Если повезет, так на рысях!" И не надо при этом ни ума, ни умения. А ежели, упаси Господи, наоборот, так уж тут говори не говори, хоть разорвись — поможет, как прошлогодний снег! Как в поговорке: "Сладу нет с худым конем — ни умом, ни кнутом!" Человек трудится, надрывается, хоть ложись — прости Господи! — да помирай! И вдруг — не знаешь, отчего и почему, — удача прет со всех сторон...»

Опубликованные на этой неделе мемуары литературного прилипалы Пола Джонсона содержат интересное описание его знакомства с невесткой Ферги, принцессой Дианой. «До всего этого я мечтала стать стюардессой, — призналась Диана задолго до развода с наследником престола. — Но я знала, что на такое дело у меня никогда не хватит мозгов». Ну, чем не Иванушка? Ну, чем не Мальчик Мотл? А как характерна эта мечта о вечном движении, впаренная американским Емелям как «Модель Т» еще Генри Фордом! Не случайно в свете событий позапрошлой недели один обозреватель «Таймс» назвал герцогиню Йоркскую «дурой в свободном полете».

«Диана не знала ровным счетом ничего из того, что обыкновенно подразумевается под знанием, — пишет Джонсон. — В день чуть ли не нашей первой встречи она спросила меня, кто такой принц-регент. “Почему о нем всегда говорят? Почему в его честь назвали Риджентс-парк? Он что, был важной персоной? И что вообще значит слово «регент»?”»

Тем не менее Джонсон вспоминает «волшебство» Дианы, ее «инстинктивный гений» и сверхъестественную способность «заглянуть в душу». Ибо как только Емелина печь, неожиданно даже для самого самозванца, тронулась в путь, а секундомер, отсчитывающий мгновения славы, запущен, все кому не лень видят новое платье на Короле, восхищаются гением в «Черном квадрате» и узнают ревизора в Хлестакове.

Моя лондонская приятельница Алисон Джексон прославилась сериями фотографий знаменитостей, «фотопьесами», в постановке которых используются их двойники. Таким образом, голливудские кинозвезды (недавно она «нашла удивительную Анжелину Джоли в Ньюкасле») или главы государств («Обама, которым я теперь пользуюсь, лавочник в Таиланде, и когда он приезжает в Лондон на съемки, мне приходится нанимать ему переводчика») могут вести себя как им вздумается, то есть «как мне вздумается».

На самом деле к творчеству моей знакомой можно отнестись лишь с состраданием, как к поведению человека, собравшегося в Тулу со своим самоваром. Фальшивей, абсурдней и унизительней, чем оригинал, ни ей самой, ни ее высокооплачиваемым самозванцам повести себя не удастся. О какой провокации может идти речь, если в современном обществе кухарку не отличить от герцогини, а принцесса мечтает стать стюардессой? «Санди Таймс» описывает, как Алисон приехала на Капри, где в отеле мимо нее прошел двойник американского актера Николаса Кейджа.

«Я к нему сразу пристала, мол, я фотограф, поработайте со мной, а он мне ответил грубостями. Вечером я засела в баре отеля и увидела его за соседним столиком, причем, кроме нас, в баре не было ни души. Он подошел и начал извиняться, и на этот раз я ему ответила грубостями. Только когда он ушел, меня осенило, что никакой это был не двойник».