Искушения настоятельницы
Француженка Аннетт Мессаже — самая великая из живущих женщин актуального искусства. Художник, конструктор, коллекционер, театральный декоратор, кукольник, швея-мотористка и вязальщица в одном лице. Мессаже и нам не чужая из-за постоянного ощущения дежавю, возникающего при виде ее работ. Впрочем, это ощущение обманчиво: так часто бывает, когда с первоисточником знакомишься позднее, чем с цитатами из него.
Говоря о Мессаже (р.1943), начинать следует с 70-х. Тогда в совершенно маскулинный мир современного искусства странным образом прорвалась женщина. Причем эта женщина по силе высказываний и склонности к обсуждению насилия, расчлененки и секса ничуть не уступала самодовольным самцам. Мессаже закрашивала глаза сфотографированным деткам в знак отказа от навязанной обществом и СМИ роли женщины-матери. Снимала крупным планом ширинки, высмеивая мужскую привычку пялиться на женские выпуклости. Или показывала бородатых женщин: женское лицо было нарисовано внизу ее собственного живота, а борода естественным образом росла, ну, вы понимаете где. (При всем этом она замужем за художником Болтански, что, несмотря на повсеместное педалирование темы «мы друг к другу в мастерские не ходим, работы не обсуждаем», обстоятельство несомненно важное, еще более героизирующее француженку. Шутка ли — жить и заниматься одним делом с самым уважаемым современником.) С годами феминистические страсти в творчестве Мессаже поутихли, зато размах работ, их показная театральность и удручающий месседж, напротив, усилились. Аннетт увлеклась тотальными инсталляциями и пространственными конструкциями. В 2005 году даже получила за такую «Золотого льва» Венецианской биеннале: это была страшная история про Пиноккио и детские страхи — с разбросанными плюшевыми внутренностями ожившего деревянного человека, с тележкой-катафалком, трупом героя и алыми тканевыми волнами-утробой.
Для московского зрителя, привыкшего наблюдать планомерных отечественных художников, пытающихся углублением одного выбранного метода зарезервировать место в вечности, многогранное творчество Аннетт Мессаже — удивительная штука. Претендующая прежде всего на широту охвата, в каждой из тем Мессаже сразу нащупывает прием, который многие наши художники ищут и разрабатывают годами.
Три надувных ружья на входе, исколотые значками с различными частями тела — точь-в-точь Дмитрий Цветков. Маленькие картиночки, закрученные спиралью в следующем зале («Спираль любви», 1991), напоминают экзерсисы Леонида Тишкова. Детские гробики-шкафчики для платьев («История платьев», 1989-1990) — это ФНО (Фабрика найденных одежд). Потрошеные плюшевые зверюшки («Шкурки», 1997-1998) — военные-трофеи из меха розовых зайчиков и желтых медвежат — заставляют вспомнить лауреата премии Кандинского-2009 Евгения Антуфьева. Черный вздымающийся шелк, под которым блуждают неясные предметы («На ветру», 2004), отсылает к надувным тканевым объектам Ирины Наховой. Кинетическая инсталляция с Пиноккио, медленно едущим по квадрату и мечтающим о человеческих телесных атрибутах («Загон для марионетки», 2005), ассоциируется с аналогичным героем у Игоря Макаревича. Аналоги можно найти и крылатым пенисам, и зубастым ножницам, и разрезанным на глаза, рты, гениталии, уши, стопы человеческим телам.
Но виноваты ли художники в общности приемов и даже, местами, в дотошной похожести конечного продукта? Обвинить можно скорее всех тех, кто влияет на развитие художника и формируют запрос на определенные приемы и темы. Тогда как Анетт Мессаже в одиночку выявляет наиболее характерные симптомы современности, преподнося их по-женски мягко (вяжет, шьет), по-мужски конструктивно-масштабно (занимает целые комнаты, заставляя объекты надуваться и двигаться), по-детски бесхитростно (использует значки, куклы, цветные карандаши), по-французски театрально (создает перенасыщенное пространство, отсылая к очень страшной комедии масок), отсюда и возникает обманчивая догадка, что привезенная в Москву француженка — единственная прародительница всех современных художественных форм и способов их подачи, что совсем не так, разумеется.