Андрей Наврозов: Зуд седьмого года

Жена в отъезде, где-то в гари торфяников, в угарном дыме тлеющей эпохи, Аталантой в костюме пожарного преследуемая делами и заботами по буреющим лугам и лесам Подмосковья. Так что вчера вечером я подумал: а не заглянуть ли мне в «Аспиналл»? Не заказать ли в «Зеленом баре» рюмочку аглицкой горькой да не предаться ли воспоминаниям? Не взяв с собой денег, конечно. Впрочем, вот уж семь лет как у меня их и нет.

«Аспиналл» — частный игорный клуб, первый в Лондоне после отмены запрета на азартные игры начала 60-х, реформы, восстановившей в праве на самоуничтожение повес времен Регентства, некогда оптом проигрывавших первородство в «джентльменских клубах» Сент-Джеймса. Открытый на Беркли-сквер великим комбинатором по имени Джон Аспиналл, к моему приезду в Англию в 80-х закрытый клуб переместился в особняк на Керзон-стрит, напротив посольства Саудовской Аравии. В то время я безумно гордился, что стал первым русским, принятым в «Аспиналл», хотя в глубине души и знал, что за гордыню придется поплатиться.

Старый адрес клуба был результатом пожизненной дружбы г-на Аспиналла с другим великим комбинатором «нового Регентства» 60-х, основателем ночного клуба «Аннабель», и поныне царствующего над злачными местами светского Лондона, ныне, увы, под управлением новых владельцев. Когда в 1962 году «Аспиналл» разместился в знаменитом архитектурой парадной лестницы георгианском особняке на Беркли-сквер — Николаус Певзнер, автор «Зданий Англии» в 46 томах, назвал узорную лестницу «величайшей лестницей ХVIII века в Англии», — его университетский товарищ Марк Бирли выкопал подвал под свое заведение в том же доме, построенном в 1745 году для кузины лорда Берлингтона. Прожигавшим жизнь гулякам достаточно было подняться по позолоченной лестнице, чтобы отыграться за выпитый «Дом Периньон», или наоборот, спуститься вниз, чтобы запить им проигрыш. Изначально членство было ограничено до 600, среди которых насчитывалось 5 герцогов, 5 маркизов и 20 эрлов. Простых лордов в ту пору никто не считал.

Новый адрес «Аспиналла» отражал подспудные перемены, произошедшие за два десятилетия в светской инфраструктуре столицы.  К середине 80-х Средний Восток, Малайзия, Гонконг, не говоря уже о тэтчеровских выдвиженцах в стоящих колом галстуках дерзкой расцветки, потеснили даже лордов среднего звена за ломберными столами. «Аспиналл» оставался частным клубом, с г-ном Аспиналлом мне еще доводилось обедать, и нередко за рулеточным столом, где я со смаком проигрывал, еще всплывала та или иная физиономия, которую я опознавал по светской хронике, а иногда и по фотографиям в утренних газетах, однако центр тяжести хозяйского волчка неприметно сместился. Тем не менее здесь я проводил едва ли не каждый вечер на протяжении чуть ли не десяти лет, и каждая шерстинка зеленого сукна на столах в этой зале мне знакома, как одна из тех семейных реликвий, которых у меня никогда не было.

Иными словами, Золотого века я не застал, но мне с избытком хватало и золоченого. Контраст с казино, коими являлись прочие игорные дома столицы, слывущие «клубами» лишь в соответствии с требованиями «Закона об азартной игре 1960 г.», доставлял мне неимоверное наслаждение. Я ходил в «Риц», «Крокфорд» и «Амбассадорз», как девушка, влюбленная в бедного поэта, ходит на свидания с банкирами или плейбоями — чтобы бесплатно поужинать, а заодно и увериться в своей мудрости, которая ее товаркам представляется безумием. В Венеции, где я провел четыре года, я ни разу не навестил лас-вегасское чудище в пещерообразном, пахнущим пролитым пролетариатом пивом «Палаццо Вендрамин».

Иными словами, если рулетка — это зависимость, то я зависел скорее от «Аспиналла», чем от рулетки. Я висел на последней паутинке, связывающей азартную игру с культурным наследием Лондона, с задором доктора Джонсона и благонамеренностью Бозвелла, с иезуитством Шерлока Холмса и профессионализмом доктора Ватсона, с аморализмом Уайльда и капризностью его спутника, увы, не доктора... Такой неразлучной парой были Аспиналл и Бирли, вместе создавшие в Лондоне последнюю в истории энциклопедию разврата, достойную целомудренного чтения.

Один ресторан чего стоил. Сейчас клуб переделали, и от того, чем я любовался в 80-х, остался лишь «Зеленый бар», но воспоминание об огромных картинах, украшавших столовую, по сей день приводит меня в состояние созерцательного экстаза. Картин было две, в жанре, подходящем для изображения превратностей судьбы и знакомом русскому читателю по полотнам Перова и Федотова. Одна, слева, изображала торжество усатого игрока, разбрасывающего золото и купюры перед восторженными куртизанками и невесть откуда набежавшими прихлебателями. Картина справа изображала того же игрока, все еще усатого, но на сей раз в угрюмом одиночестве, заряжающим револьвер, с фигурой женщины в белом пеньюаре, очевидно, многострадальной жены, стоящей в проеме полуоткрытой двери. Если бы сегодня, всего четверть века спустя, такой недвусмысленно жуткий memento mori поместили в фойе банка или отеля, не говоря уже о казино, я думаю, в ответ на жалобы посетителей помещение бы немедленно опечатали при участии особого антитеррористического отряда Скотланд-Ярда.

Да, один ресторан чего стоил. Овощи для витаминизации игроков выращивали на особой ферме, принадлежавшей г-ну Аспиналлу. Услаждением игроков домашними десертами занимался его личный повар, по вечерам привозивший торты и пирожные в ресторан в хозяйском «роллс-ройсе». Одурманиванию игроков послеобеденным «Икем» посвящал себя его управляющий, старик итальянец, полюбивший меня за считаные фразы родного языка, которые я варьировал по мере моей недюжинной изобретательности.

Для метрдотеля, для повара, для официанта в этом удивительном заповеднике риска не было ничего невозможного: каприз игрока имел всю силу закона в мусульманской стране, а его стол — все волшебные свойства скатерти-самобранки. Если бы игрокам вручали счета, они бы в десять раз превысили цены самых дорогих ресторанов мира, но счетов никто не приносил, дабы не испортить нам настроение. Даже теперь, когда прошло столько страшных лет и все на свете, подобно портрету героя в нравственном ужастике Уайльда, столь безобразно изменилось, за вылаканную мною в «Зеленом баре» аглицкую горькую мне не принесут счета. Как бывший завсегдатай, я — герой рулетки, ее ветеран и калека. Я — почетный пенсионер Фортуны.

Любопытно, что такова была сила любви владельца к игрокам, которыми он играл словно разноцветными фишками — поглаживая, теребя и перебирая их, как драгоценные камни, нежными пальцами большого ценителя, — что его клуб напоминал скорее храм, нежели вертеп, скорее собор Св. Марка, чем венецианское ридотто. Пока г-н Аспиналл был жив, наркотики, проститутки, сутенеры, словом, все те вульгарные проявления человеческой слабости, что липли к лондонским, а впоследствии и не только лондонским, казино, отпугивались от наших дверей силой его всепобеждающего пуританизма. Рок, не порок, владел им — а через него и его паствой. Страсть, которой он всю жизнь приторговывал, была так же эксклюзивна, как «Аннабель» его друга Бирли, по крайней мере в те баснословные 60-е, когда кризис среднего возраста еще не обуял Средний Восток.

Но и сегодня наследие г-на Аспиналла живо.

— У меня нет других пороков, — виновато сказал в суде сириец, которого я помню по клубу, игрок по кличке Толстяк. — Я понимаю, что так проигрывать деньги нехорошо, но всякий, кто хоть раз побывал в «Аспиналле», меня поймет.

В ходе судебного разбирательства выяснилось, что с октября 1994-го по апрель 2006-го Толстяк побывал в нашем клубе 600 раз, приобретя фишек общей стоимостью 92 миллиона фунтов и проиграв из них 22,5 миллиона. Клуб подал в суд, когда он отказался выплатить очередные 2 миллиона по векселю, мотивируя это разногласиями с администрацией относительно перемены крупье.

— За двенадцать лет всего 600 раз, — воскликнул я, когда Паскуале в «Зеленом баре», с тоской в глазах по навеки утраченным чаевым, показал мне газетную вырезку. — Тоже мне, игрок называется!