Андрей Наврозов: Всемирная мель интернета
В будущем году несогласные всего мира отметят столетие со дня рождения Маршалла Маклюэна. Если бы не эпиграмма, ставшая эпитафией, — «средства массовой информации суть информация», как нескладно, но точно можно перевести основополагающее высказывание канадского мыслителя, — имя Маклюэна кануло бы в Лету диссертаций по социологии. В свое время, однако, автор формулы так поразил западную общественность своей прозорливостью и скептицизмом, что даже такой скептик и умница, как Том Вульф, не удержался от панегирика Маклюэну, напечатав в 1965 году в журнале «Нью-Йорк» эссе, озаглавленное «А что если он прав?».
Конечно, после смерти провидца оставались его книги: «Механическая невеста» (1951), «Галактика Гутенберга», с многозначительным подзаголовком «Становление человека печатающего» (1962), «Понять медиа» (1964), пресловутая «The Medium is the Message» и «Война и мир в глобальной деревне» (1967) и «От клише к архетипу» (1970). Но так как, по его собственным словам, книжная культура человечества приказала долго жить уже в двадцатом веке, было бы в высшей степени нелогичным предположить, что в двадцать первом память об этом писателе должна держаться на его книгах. В самом деле, сегодня он как бы растворен в окружающем нас эфире, скорее притча во языцех, чем философ, чьи письмена глаголят вечные истины. Впрочем, Вольф сравнил Маклюэна с Льюисом Кэрроллом, автором «Алисы в стране чудес», так что факт, что биография в данном случае вылетает из истории вверх тормашками, не должен никого особо расстраивать.
Уже первая книга Маклюэна, созвучная работам таких интеллектуальных современников англоязычного парадоксалиста, как французы Ги Дебор и Жан Бодрийар, и отчасти их предвосхитившая, содержала в себе семена будущих бесчинств. Подобно «Обществу зрелища» Дебора (написанной в 50-х, но увидевшей свет лишь в 1967 году) и «Системе вещей» (1968) Бодрийара, «Механическая невеста» вскрывала потаенные механизмы управления «открытым» обществом. Причем делалось это с не меньшей отвагой, чем требовалось советским диссидентам, выявлявшим в ту пору скрытые от нескромных взоров посторонних пружины «закрытого» общества. Если Дебор и Бодрийар — это Платонов и Замятин феноменологии симулякра в западном обществе, то Маклюэн — это всемирно прославившийся популяризатор диссидентского взгляда на вещи, автор «Архипелага Гулаг» общества потребления.
Даже самый краткий перечень открытий Маклюэна и его французских единомышленников выходит за рамки этой статьи. Пандемическая фрустрация населения как необходимое условие прогресса в открытом обществе; обратная связь между культами полового возбуждения и технической инновации; знаковая ценность предметов потребления, противопоставленная их материальному назначению; необратимость воздействия средств массовых коммуникаций на массовое сознание; неизбежная атрофия способности к последовательному восприятию действительности; электрическая энергия как средство связи, не несущее смысловой нагрузки, однако создающее довлеющую над обществом иллюзию просвещения; псевдодемократический социум как спиритический сеанс, во время которого в любую минуту может зажечься свет; постепенное вытеснение реальных жизненных ценностей заведомыми фикциями, подобными театральному реквизиту, — все эти наблюдения принадлежат к интеллектуальной эпохе, восходящей к Анри Бергсону и популяризированной Маклюэном. И конечно, не следует забывать, что в глубоко циничном образе «глобальной деревни» великий популяризатор предсказал всемирную паутину интернета, хитросплетение — по крайней мере, в глазах скептически настроенного, живущего реальными ценностями и независимо мыслящего человека нашего времени, — подобное паутине советских концлагерей, многотомно описанной Солженицыным.
В конце будущей недели на прилавки книжных магазинов Великобритании ляжет небольшое, но интереснейшее исследование, предисловием к вести о котором и являются только что начертанные мною апофегмы о непреходящей актуальности старика Маклюэна, его отважных соратников и давно забытых миром собратьев. Один пояснительный подзаголовок к книге Николаса Карра (The Shallows: How the internet is changing the way we think, read and remember — «Мель: Как интернет влияет на то, как мы мыслим, читаем и запоминаем») уже не оставляет сомнений, что перед нами продолжатель дела Маклюэна. Когда несколько месяцев тому назад «Мель» была опубликована в США, один рецензент сравнил книгу с «Беззвучной весной», шедевром социальной критики американского биолога-расстриги Рейчел Карсон, основоположницы экологического движения, бравой шестидесятницы и коллеги Маклюэна по антиобщественному ясновидению.
В отличие от автора «Мели», я не хочу попадаться на зуб фанатам новейших коммуникационных технологий — термин, который в том уютном мирке, где я вот уж который год таюсь от современности, подразумевает телеграф с телефоном, не говоря о радио, телевидении и пультах управления кондиционерами воздуха в номерах иногда посещаемых мною гостиниц. Кроме того, спор, в котором одна сторона надрывным фальцетом визжит в адрес розовощекой посредственности «Обмельчали! Читать разучились! Ни стыда, ни совести!», а другая, как бы обращаясь к библиотекарю на пенсии, кричит «Тормоз прогресса! Старый хрен! Луддит!», не имеет ни начала, ни конца. Если бы не книги вроде ныне опубликованной Карром, то подобный обмен репликами был бы совершенно бессодержательным и скорее воспринимался бы как возрастной конфликт, нежели как реальный спор. Мое дело не столько принять участие в перебранке, сколько привлечь внимание читателя к традиции социальной критики, восходящей к Бергсону, чьей главной мишенью на заре двадцать первого века не мог не стать интернет.
Не читай я «Мели», я бы, возможно, сказал, что дебаты о новейших коммуникационных технологиях начались в 1955 г. с заявления Дэвида Сарнова, основателя американской компании телевещания РКА, согласно которому «не в технологиях дело, а в том, как они используются». В ответ Маклюэн обозвал феноменально преуспевшего в США выходца из дореволюционной России «сомнамбулой», заметив, что содержание электронных медиа «всего лишь кусок мяса, которым вор сбивает с толку сторожевого пса разума».
Вместо этого Карр заходит издалека, начиная свое повествование в 1882 г., когда Фридрих Ницше приобрел пишущую машинку датской системы Маллинг-Хансен, на которой вскоре научился печатать слепым методом. «Не исключено, что новый инструмент может привести вас к новым идиомам, — писал философу его друг, композитор Генрих Кезелиц. — Моя мысль в музыке зачастую зависит от свойств пера и бумаги, с помощью которых я ее излагаю». В машинописных идеях Ницше, предполагал Кезелиц, «будет больше железа».
Любопытно отметить, что, начиная с «Механической невесты», стиль Маклюэна — с чем только его не сравнивали: с мозаиками Помпеи, с лоскутными одеялами, с пульсированием лазера — стремился отразить фрагментарность описываемой им технократической действительности, расплывчивость ее очертаний, оттеняющей молниеносность ее ударов по сознанию. По словам одного российского социолога, «для исследования своего предмета — массовой культуры и массовой коммуникации — Маклюэн использует его язык и стиль». На деле это нередко означало, что высказывания Маклюэна напоминали загадки придворного шута, коммерческие мистификации Энди Уорхола и многозначительный абсурд из уст Питера Селлерса в известном фильме «Будучи там».
Карр, напротив, стремится к ясности изложения, настаивает на линеарности повествования и полагается на поступательный ход мысли, иными словами, культивирует как раз те вечные добродетели сознания, утрата которых благодаря тоталитарной власти демиургов электронной вселенной над нашими мозгами, по его мнению, неминуема. В результате на первый взгляд несколько неестественный, словно созданный упрямым усилием воли слог книги придает тезису автора необычайную остроту. А тезис автора в том, что, подключаясь, мы тупеем.
Книга Карра — письмо в бутылке с корабля современности, сравнительно недавно севшего на мель. Оно заслуживает внимания, уважаемый читатель, даже на задворках моей никогда не доверявшей ни интернету, ни Интерполу прекрасной Сицилии, не говоря уже о твоем, дотла развращенном самыми разномастными иллюзиями культурном пространстве, называемом постсоветской Россией.