Живая земля

специально для проекта «Сноб»

Никогда не писал я предисловий к своим книгам, но вот — приходится. Видимо, мое презрение к предисловиям, эпиграфам, посвящениям и прочим виньеткам было проявлением некоего ложного снобизма, от которого люди из проекта «Сноб» меня избавили.

В 2002 году я придумал роман про Москву, заросшую исполинской травой. И не просто исполинской, а съедобной. Зимой 2009-го я этот роман написал, озаглавил «Хлорофилия» — и продал. Книжечка вышла простая, веселая и галлюциногенная. Говорят, она стала бестселлером и нашумела.

Издатель сразу заказал продолжение, второй том, и вот он готов, называется «Живая земля». Придумывать второй том было просто: я взял хлорофильную вселенную и перевернул ее, поставил с ног на голову (или с головы на ноги; зависит от точки зрения). В первой книге общество погружено в изобилие и депрессию, во второй — все бедные, голодные и веселые. Собственно, продолжение напрашивалось, поскольку сама «травяная» фабула очень сильна и развивать ее, как любую другую сильную фабулу, можно до бесконечности. Хоть в двух томах, хоть в десяти. У всякой монетки бесконечное количество сторон, это очевидно.

Августовские события — всероссийский пожар, дым в Москве и последующее снижение температуры в течение двух суток с плюс сорока до плюс восьми по Цельсию (при таком перепаде лопаются камни) — показали нам, что апокалипсисы приходят и уходят, а люди остаются. Примерно об этом и книга.

Попутно мне хотелось по капле выдавить из себя сатирика, и роман «Живая земля» знаменует собой конец этого процесса. Мне не хочется больше делать сатиру, и я счастлив. По моему субъективному мнению, сатира в современной России полностью девальвировалась и век ее окончен. Посмеиваться и критиковать больше не хочется, а хочется предлагать ясные практические идеи. И подкреплять их действиями. Я утверждаю, что выброшенный мною в романе лозунг — «Делай вещи, а не деньги» — (парафраз классического хипповского девиза) — есть идея ясная и практическая.

Других идей, кроме ясных и практических, у меня нет. Предлагаю, что имею. Таков мой личный — если угодно, выстраданный — снобизм.

С уважением,

Андрей Рубанов

Живая земля

(Отрывок из романа)

Говорили, что приехать в Новую Москву — это как первый секс.

Или — как в первый раз сыграть в футбол над обрывом в триста метров.

Говорили, что под Куполом дома и тротуары имеют цвет человеческой кожи. Говорили, что каждому туристу вшивают микрочип прямо в аэропорту. Не согласишься — не пустят.

Все, что говорили, оказалось правдой.

Сначала был пропускной пункт. В толпе прибывших его называли «таможней» — но только в шутку. Какая может быть таможня, если страна одна и та же? И вне Купола, и под ним? Здесь Сибирь, Азия; там — Европа. Здесь Новая Москва, там — старая. А страна — одна и та же. Это понимает не всякий, и не сразу. Но кто это понимает — тот понимает все. Кто это понимает, тот понимает главный принцип жизнеустройства. Здесь — сухо, чисто, светло и пахнет сладкими духами, там — грязно, потемки и вши по спинам бегают. А страна — одна и та же.

После прыжка в стратосферу Денис был немного вялый и плохо реагировал на происходящее. Бывалые авиапутешественники — в основном бизнесмены разных степеней разложения — советовали ему дышать носом и даже поддерживали под локоть. В конце концов Денис разозлился на себя. Хорош молотобоец: на голову выше всех, а сам — бледный, потный и шатается. Стыдно. В итоге вошел в кабинет досмотра деревянной походкой, стискивая зубы и кулаки.

Чиновник в жемчужно-сером мундире — темные очки, холеные руки — проверил документы.

— Вам нужно дать согласие на имплантацию справки о правилах поведения. Даете согласие?

— Даю, — сказал Денис. — Где расписаться?

— Нигде, — усмехнулся серый, не потрудившись скрыть презрения к неотесанному провинциалу. — Просто кивните и подумайте о том, что даете согласие. Сенсоры все запишут. Если не умеете думать или у вас болит голова — произнесите вслух.

— Я умею думать.

Чиновник невозмутимо кивнул и скосил глаза на ремень Дениса.

— Отлично. Кроме обязательной справки, мы можем за небольшую плату имплантировать туристический пакет. Он включает семь экскурсионных программ и одиннадцать…

— Спасибо, не надо.

— Как угодно. Прошу заметить, что в первые минуты после имплантации возможны неприятные ощущения. Можете присесть в кресло. Дверь в туалет — рядом.

— У меня нет проблем со здоровьем, — сурово признался Денис, но тут процесс имплантации пошел и гостя столицы едва не вывернуло здесь же, прямо на жемчужно-серый мундир. Пришлось опереться о стену, и стена — действительно, телесного цвета — оказалась упругой и теплой. Чиновник отступил на шаг назад, однако молотобоец был крепкий парень и покинул кабинет, не опозорившись — тем же резким шагом, забросив за спину рюкзак с вещичками.

Спустя несколько мгновений он уже все знал. Справка о правилах поведения оказалась исчерпывающей. Правда, из-за небольшого системного сбоя файл закачался не целиком — последние разделы Денис не понял, но принцип работы активного информационного поля был изложен уже в первой главе. Разумеется, процесс имплантации не может не сопровождаться приступом рвоты. В голову человека вкладывается некий объем знаний, и организм протестует, исторгая содержимое желудка; одно входит, другое выходит, все уравновешено; в редких случаях возможны проблемы с кишечником и даже непроизвольная дефекация.

Некоторое время Денис озабоченно размышлял о непроизвольной дефекации — еще не хватало. Но постепенно обещанные чиновником неприятные ощущения исчезли, зато появились приятные: едва вышел из коридора в зал прибытия, как ему улыбнулась маленькая изящная девушка в ярко-красном; чтобы отвести взгляд, гостю столицы пришлось опять напрячь свою железную волю. Еще минуту назад Денис не подозревал, что такие яркие нежные девушки вообще существуют в природе.

Не только девушка — буквально все тут выглядели ошеломительно.

Никаких самовязаных свитеров, самокатаных валенок и самодельных волчьих шубеек, никаких штанов хаки, телогреек, лаптей, унтов, резиновых сапог и ботинок типа «Колхозник», фуфаек из грубого льна и даже дорогостоящих контрабандных китайских пуховиков — одежды столичных жителей были тонкие, необычные, элегантные и весьма на вид удобные. Сами граждане явно были достойны своих мерцающих комбинезонов, тонких рубах и легких туфель. Спокойные открытые лица, скупые жесты, негромкие мелодичные голоса. Почти все — в черных очках.

Он вышел на площадь, вдохнул — воздух был хорош — и огляделся.

Купол, разумеется, не был виден.

Над чередой аккуратных трехэтажных домиков реяли в воздухе полупрозрачные буквы, исполненные монументальным шрифтом:

ВЖИВЛЯЙ И ЖИВИ

Чуть в стороне и сбоку мерцал другой слоган, гораздо менее масштабный, но зато более веселый — слова меняли цвет и как бы флиртовали друг с другом.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ БЕСКОРЫСТНАЯ РОССИЙСКО-КИТАЙСКАЯ ДРУЖБА!

Тут гостя столицы потянули за рукав, он вздрогнул и увидел давешнюю миниатюрную красавицу в красном.

На груди ее был прицеплен значок: ярко-оранжевые буквы на ярко-фиолетовом фоне. БЕРОКО. Значок был красив, но грудь — еще лучше.

— Привет, Денис, — весело сказала красавица. — А я про тебя знаю.

— А я про тебя — нет, — ответил Денис.

— Хочешь — скачай. В смысле — имплантируй. Прямо сейчас. В моем файле и фотки есть, и видео, с запахами…

— Хочу. Только попозже, — Денис ощутил слабую головную боль. — Стой, погоди… Полина…

— Потерпи, — миролюбиво сказала Полина. — Я вживила тебе только имя.

— У вас тут со всеми так?

— Как?

— Ну… — Денис вздохнул и подумал, что выглядит глупо, ему не следует быть таким напряженным, а следует быть расслабленным и уверенным. — Идешь себе, никого не трогаешь, подходит девушка, ты ее впервые видишь, а она — хоп — и вставляет тебе в голову свое имя… И еще — пару картинок… в рискованных нарядах…

Полина тряхнула волосами и рассмеялась.

— Не со всеми. Но я не такая, как все. Я девушка прозрачная и бескорыстная. Просто ты мне понравился. Ты красивый. Только зря надел бамбуковый ремень.

— Почему «бамбуковый»? Кожаный.

Она погладила его по бицепсу.

— За что и люблю туристов. Они как девственники. Ничего не знают. Ладно, я потом тебе все вживлю. Или словами расскажу. Как захочешь. Ты, Денис, только в свой личный файл ничего пока не ставь. Кроме того, что есть. Имя, фамилия, откуда приехал, красная метка, зеленая метка — больше ничего не надо.

— Метки поставил не я.

Полина опять рассмеялась.

— Да знаю я. Зеленая метка — это возбуждает. А красная — тем более. Потом расскажешь, ладно?

— Ладно, — кивнул Денис. — А о чем?

— Кого ты убил.

— Я никого не убил. Это мой отец.

Полина, заметно разочарованная, кивнула.

— Знаешь, я прозрачная девушка, я тебе сразу скажу: у меня тоже была метка. Желтая. Почти два года. Но я очень старалась, и ее стерли.

— Желтая, — пробормотал Денис, застеснявшись. — Это значит…

— Да. Увлекалась. В старших классах. Но теперь все в прошлом.

— А почему ты сказала, что у меня бамбуковый ремень?

— Бамбуковый — значит «китайский». Сделанный в Китае. В нашем городе не любят бамбуковых вещей.

— А как же «российско-китайская дружба»?

Полина показала пальцем на свой значок.

— Это видишь?

— Вижу.

— Я член общества БЕРОКО. Бескорыстные российско-китайские отношения. Бескорыстные, понимаешь? Дружить — дружим, но одеваемся в свое. Понял, турист?

— Понял, — вежливо ответил Денис. — А теперь — извините, Полина. Меня встречают.

Площадь перед вокзалом украшала скульптура: адмирал Колчак в полный рост. Возле скульптуры маячил очень высокий, очень худой седовласый человек в нелепом обвисшем пиджаке, с лицом старика и движениями мальчишки — он прохаживался взад-вперед, как прохаживаются люди скорее энергичные, нежели нервные, то сутулясь и опуская глаза в мгновенной задумчивости, то распрямляя спину и плечи и всматриваясь в толпу прибывших; и когда распрямлял — становилось заметно, что плечи весьма широки.

Людей на площади было густо, но вокруг седовласого имелось некое свободное пространство, прохожие обходили, сторонились, иные, пройдя мимо, даже оглядывались с недоумением, поскольку седовласый курил сигарету.

Он увидел Дениса и просиял. Отшвырнул окурок, торопливо подошел, обнял. Сила рук его была велика, от складок морщинистой шеи пахло хорошим одеколоном.

— Вы тут единственный курильщик, — сказал Денис.

— Хо! — Гарри Годунов рассмеялся. — Мне по фигу. У меня есть разрешение. Добрался нормально?

— Да.

— Пошли. Машина за углом. Как мать?

— Отлично.

— Не ври, — велел знаменитый писатель. — Я сегодня ей звонил, она выглядит неважно. Ты плохо заботишься о матери, пацанчик. За это получишь от старого дяди Гарри в лоб. Но позже.

Денис оглянулся — приятная девушка Полина смотрела на него и махала рукой. Пришлось тоже махнуть, из вежливости, и вообще.

— Пойдем, пойдем, — проворчал Годунов, сжимая плечо Дениса железными пальцами. — Она никуда не денется. Привыкай, тут бабы сами будут на тебя прыгать. Дикари из Европы — в большой моде. Особенно молодые и красивые. Только ремешок на штанах поменяй.

Знаменитый писатель открыл дверь крошечного двухместного электромобильчика; Денис подумал, что вдвоем они просто не поместятся в почти игрушечный экипаж, однако ошибся.

Годунов ловко вырулил на дорогу, но вдруг шепотом выругался и резко затормозил, как и два десятка соседних машин, поскольку по осевой линии со свистом промчалась кавалькада ярко-алых лимузинов.

— Видел? — усмехнувшись, спросил он.

— Нет, — сказал Денис. — Не успел. А что это было?

— Это, брат, проехал очень большой человек. Кстати, отца твоего старый знакомый. Директор-распорядитель Нулевого Канала. Господин Пружинов Никита Никитович. Фильмы про Буслая смотришь?

— Бывает, смотрю.

— Это он их делает, — нежно произнес Годунов. — И не только фильмы. Книги, сериалы, журналы. Трехмерные видеокомиксы. «Буслай и битва за независимость Аляски». «Буслай и волшебная золотая ксива». «Буслай и великий бамбуковый поход»... — Писатель поднял узловатый палец. — И справку о правилах поведения в столице нашей родины имплантировали в твою башку с его сервера. Это он решает, какую мысль вставить тебе в голову, а какую — нет. Но не будем о нем. Я его уважаю, — Годунов цыкнул зубом, открыл окно и сплюнул. — Очень.

Он вдруг коротко простонал и выкрикнул:

— Да идите вы на хуй!

Повернулся к Денису.

— Извини, пацанчик. Мне только что напомнили, что плевать на проезжую часть нельзя. Триста червонцев штрафа.

Дорога плавно нырнула в тоннель, на стенах его Денис успел заметить плохо закрашенное граффити: «Петросяна — в Мавзолей».

Машинки в соседних рядах катились небыстро, все на одной скорости, дорога освещалась неярко, но приятно, и предупредительные огни загорались тоже неярко, но приятно, и когда Годунов вырулил, наконец, на поверхность, на бульвар, засаженный кленами и соснами, — все показалось Денису неярким и приятным. Тротуары цвета топленых сливок, стены цвета кофе с молоком — дамский, кондитерский уют, бери ложечкой и кушай.

— Смешно, — сказал Денис. — Все такое… игрушечное. Узкие дорожки, маленькие домики.

— Хо! — усмехнулся Годунов, вращая миниатюрный руль. — Ясный палец, смешно. У вас там башни до неба, а тут не строят дома выше трех этажей. Чтоб у граждан не возникало болезненных ассоциаций с прошлым. По той же причине нигде не используют зеленого цвета. В Пип-Сити любят телесный цвет. И еще — красный. Надеюсь, ты понял, почему.

— Нет.

— Потому что красный и зеленый — это цвета-оппоненты. Как желтый и синий, оранжевый и фиолетовый. Ничего зеленого, ни в коем случае. У меня вот в личном файле — зеленая метка, потому что я когда-то употреблял мякоть стебля, и еще серая метка, потому что меня судили за употребление мякоти стебля и дали срок. Так что меня не везде пускают… И тебя, кстати, не везде пустят.

— Знаю, — сказал Денис. — Мне загрузили справку. Я сын родителей, употреблявших мякоть стебля, а значит, сам склонен к употреблению. Это зеленая метка. Мой отец убил человека, а значит, я тоже склонен к насилию. Генетически. Это красная метка. Мне нельзя приближаться к детским садам, школам и административным зданиям ближе чем на сто метров. Мое имя, фамилия, род занятий, место рождения и особые метки находятся в общедоступном файле, файл является собственностью Нулевого Канала и свободно пребывает в активном информационном поле. Любой гражданин в любой момент времени в любой точке города может загрузить себе мой файл и выяснить…

— Хватит! — с отвращением воскликнул Годунов. — Я все это и без тебя знаю. Только это полная херня. Активное информационное поле — это как масло масляное. Или мокрая вода. Информация всегда активна. Или даже агрессивна.

— Здесь — может быть, — сказал Денис. — А у нас с этим порядок. Даже реклама запрещена. Кстати, та девочка, в красном… Она почему-то сказала, чтобы я в свой файл ничего не ставил…

Годунов кивнул.

— Правильно сказала. А что ты туда поставишь? Какую информацию? Сведения о том, что тебя возбуждают исключительно рыжие толстые бабы с размером груди не меньше пятого? Или свой портрет на фоне личного вертолета, причем вертолет — подрисован? Не трогай свой файл, пацанчик. Чем меньше туда напихаешь всякой всячины, тем тебе будет проще… — Годунов помедлил. — И еще одно. Тут не говорят «загрузить». Никому никогда так не говори — могут обидеться. И даже дать по морде. Хотя… — старик с удовольствием оглядел фигуру Дениса, — тебе дать по морде проблематично. Но все равно, говори только «имплантировать». Или лучше — «вживить». Культурные люди говорят «вживить». Например, ты хочешь сказать: «пошел на хуй!» — Годунов проделал выразительный жест, — но вместо этого говоришь: «вживите себе немного стыда, уважаемый». Так ведут себя в Пип-Сити воспитанные люди. А «загрузить» — это оскорбление. Загружают в компьютер. Который — мертвый и железный. А в человека — «вживляют».

Денис воспитанно кивнул.

— Понял. А вы… это все серьезно?

Годунов улыбнулся и хлопнул гостя по плечу.

— Нет, конечно. Шучу я, сынок. Хочешь послать кого-то на хуй — посылай смело. «Вживлять», «имплантировать» — я сам в этом путаюсь. Проще и надежнее на хуй послать.

— Согласен, — сказал Денис, гордый тем, что взрослый человек, сам Гарри Годунов, разговаривает с ним, как с равным, и даже учит посылать на хуй.

— А почему «Пип-Сити»? — спросил Денис.

— Потому что это прозрачный город, — объяснил Годунов. — Власть прозрачна. Бизнес тоже прозрачен. Мы тут живем прозрачной жизнью, пацанчик. Нет ни секретов, ни тайн. Активное информационное поле — это когда каждый знает все про каждого… Вот и мой домик. Приехали. Ты как насчет выпить?

— Нормально.

— Тогда сразу двигай на кухню и наливай. Себе и мне. После стратосферы выпить — это первое дело. Сразу полегчает. На бардак не обращай внимания.

Беспорядок в доме писателя Годунова был тотален; не обратить на него внимания значило упустить что-то очень важное. Постепенно Денис пришел в восторг. Особенно понравились грязные носки, служившие закладками в книгах. Об экран телевизора неоднократно тушили сигареты и даже, вероятно, сигары. Зеркало в ванной комнате украшала надпись, исполненная губной помадой, печатными буквами, по-женски четко и округло: «Годунов, ты — сволочь!» В спальне пахло, как в конюшне, на кухне — как в библиотеке. Денис без труда отыскал алкоголь и с трудом — чистые стаканы. В одиночку пить не стал. Заглянул в кабинет: на стене висела огромная катана, а под ногами хрустели огрызки карандашей. Зато здесь был прозрачный потолок и живые цветы в вазах, целых три огромные вазы, три букета роз. На огромном столе лежала большая фотография: портрет молодого мужчины, круглое, сытое лицо, полные розовые губы, пот на лбу, в глазах — страх и вызов.

— Эй, — позвал Годунов. — Ты налил или нет?

— Налил, — ответил Денис. — А кто вам дарит цветы?

— Сам себе дарю. Я злой дядя, а цветы делают меня добрым.

— Понимаю, — сказал Денис. — А что за рожа на столе?

— Понравилась?

— Да.

— Мой новый герой, — объяснил Годунов, звеня посудой на кухне. — Некто Геннадий Суховлагин. Сейчас его судят. Шумный процесс, большой резонанс и прочее. А старый дядя Гарри подписался настрочить беллетризованную биографию злодея. Халтурка, короче говоря.

— А что он натворил?

— Государственное преступление. Крайней опасности. Посягнул на самое святое. На первую статью конституции. На принцип прозрачности жизни гражданина.

Денис вернулся на кухню, и они выпили. Хорошо выпили — стоя, без закуски, приязненно глядя друг на друга.

— Спать будешь там, — старый дядя Гарри показал куда-то себе за спину. — Только надо купить новые простыни. Жрать в доме нечего, но тут недалеко есть приличная забегаловка. На вот тебе денег…

— У меня есть, — сказал Денис.

— Возьми, возьми. Тебе еще надо шмотки купить, тут в таких свитерах не ходят.

— Вообще, я по делу приехал, — сказал Денис, но тут Годунов метнул предупреждающий взгляд — как будто факелом взмахнул — и быстро почесал переносицу указательным пальцем, а затем, мгновенно сдвинув палец вниз, приложил к губам. Денис понял и кивнул.

— И что, — спросил он, — накажут его? Этого вашего злодея?

— А как же.

— И наказание, естественно, — высылка?

— Хо! — воскликнул Годунов, сгребая со стульев и швыряя в мусоропровод пластиковые тарелки. — Не угадал. Из Новой Москвы никого не высылают. Как ты вышлешь человека, если в него деньги вложены? Его растили, его учили. На него рассчитывали. Его защищали от морозов. Ему сделали дороги, чтоб он по ним ездил. Наконец, в него имплантировали информацию, а информация — это, друг мой, самое дорогое. Купол над твоей головой стоит триллион юаней, но даже он — чепуха по сравнению с суммой информации, вложенной в голову каждого местного жителя. И что теперь — взять такого парня и просто отправить на все четыре стороны? Ты, Денис, плохо думаешь о властях Пип-Сити. Тут все продумано. Тут все очень строго. Тут, если ты провинился, тебе все посчитают, до копеечки. Ты на каком языке думаешь?

— На русском.

— И говоришь тоже на русском?

— Конечно.

Старый дядя Гарри развел руками.

— Тогда плати. Государству. За сбережение языка. За Тредиаковского, за Державина и Пушкина Александра Сергеевича. Они этот язык создали, а ты на халяву пользуешься. Или живи, как все, по закону и пользуйся продуктом Александра Сергеевича бесплатно — или, если не уважаешь законы, верни деньгами. Кутузов победил Наполеона — верни должок. Рокоссовский взял Берлин — ты торчишь денег стране, родившей Рокоссовского. Гагарин в космос полетел — вся страна радовалась. Что это значит?

Денис пожал плечами.

— Это значит, — строго сказал Годунов, — что на радостях твой прапрадедушка заделал твоей прапрабабушке ребеночка! А потом, через три поколения, и ты появился на свет. Плати за Гагарина! И за Королева, который его ракету построил! Хочешь уйти из города — верни должок и отваливай ко всем чертям.

— Круто придумано, — искренне сказал Денис.

— А ты думал! Преступнику Суховлагину предъявят счет на несколько миллионов червонцев — пусть башляет. Отберут имущество, оставят пару штанов и рукавички рабочие, переселят с респектабельной улицы Трахтенберга куда-нибудь на окраину, под стенку. Потом имплантируют стыд, сожаление и муки совести. Большую дозу. Мужик будет месяц плакать и рвать на себе волосы, а потом — в ассенизаторы, пожизненно. Не отдаст — дети отдадут, внуки. Насчитают штрафные санкции, сделают поправку на инфляцию, и вперед… Весь род Суховлагиных будет ассенизировать, до пятого колена, и проклинать своего предка… Это Новая Москва, пацанчик. Самый серьезный город на всем белом свете.

— И что он сделал, этот Суховлагин?

Годунов осмотрелся. Кухня все еще не походила на место, где готовят пищу, но уже не походила на нечто среднее между читальным залом и свинарником.

— Продавал секретную информацию. Расписание регламентных работ сервера Министерства Внутренних Дел.

— А что такое…

— Это тебе знать не надо, сынок. Тебе надо знать, что слово «регламент» является в Новой Москве ругательным, ты его не употребляй, а если при тебе произнесут это слово — разворачивайся и молча уходи. Или можешь в лоб дать.

— Лучше в лоб, — ответил Денис. — Только… Ну, мне не все понятно. Как можно имплантировать стыд и муки совести?

Годунов посмотрел внимательно, пожевал бледными губами.

— Сам поймешь, — сказал он. — Присаживайся. Чаю попьем. Правда, его еще найти надо…

— Насчет халтурки понятно, — произнес Денис, набравшись смелости. — А вообще, что пишете?

Годунов недоуменно пошевелил бровями.

— В смысле?

— Ну… — Денис изыскал дополнительную смелость, — настоящую новую книгу — пишете?

Старый дядя Гарри печально ухмыльнулся.

— Не задавай глупых вопросов. Откуда мне знать? Вчера не писал, сегодня тоже не буду, а завтра оно ударит в голову — и напишется. Или не напишется. Или напишется, но не то. Сначала придумать надо. Ну, то есть… Сначала надо решить, чем думать. Потом придумать. А уж потом написать. А бывает — пишешь, не думая, потом перечитаешь, — Годунов сделал страшные глаза, — и говоришь: ничего себе! Такую мощную штуку захочешь — не придумаешь!

— Я не понял, — сказал Денис, — а что значит «решить, чем думать»?

Годунов улыбнулся.

— Это значит, — сурово сказал Годунов, — что ты, например, сейчас ничем не думаешь. Если бы думал хотя бы головой, то обратил бы внимание, что минуту назад старый дядя Гарри посоветовал тебе не задавать глупых вопросов.

Денис кивнул и поспешно изобразил уважительное послушание: вскочил с табурета, вытянул руки по швам и плотно сжал губы. Годунов помолчал, улыбнулся.

— Думать можно чем угодно. Обычно люди думают головой. Но лучше не думать головой — это тухлое дело. Головной мозг — дурацкий инструмент. Как гитара: у всех есть и все, типа, играть умеют. Бренчат кое-как на три аккорда и довольны... Понимаешь?

— С трудом.

— Ну, поймешь со временем. Лучше всего думать сердцем. Или спинным мозгом. Но это трудно. Я тебя научу. Молодежь вроде тебя часто думает… сам знаешь чем. Старики думают теми органами, которые у них болят. Очень многие думают желудком или, допустим, задницей. Военные люди, например, глазами думают. Посмотри на портрет любого генерала — там такие глаза, огнем горят… А самые крутые ребята думают любой частью тела. По желанию. Сидишь себе и думаешь мизинцем на левой ноге — очень удобно. И мизинцу польза, и голова отдыхает… Чего ты улыбаешься?

— Вы так со мной говорите, как будто мне пятнадцать лет.

— А сколько тебе?

— Двадцать.

— Хо! — улыбнулся Годунов. — Эх, пацанчик. Мне — семьдесят. Для меня что пятнадцать, что девятнадцать, что тридцать пять — никакой разницы. Я для тебя динозавр, а ты для меня — дите малое. Только не обижайся.

Денис улыбнулся на все свои солидные двадцать лет и ответил:

— Не волнуйтесь. Я не обидчивый.

— Это хорошо. Это ты в мать, наверное. А вот отец твой был обидчивый парень.

Денис вдруг с изумлением увидел, как высокий седовласый человек торопливо вытер большим пальцем глаза — сначала один, потом другой.

— Гарри, — сказал Денис, — а почему вы — один?

Годунов замер, с чашками в руках.

— В каком смысле? А, понял. Слушай, я всегда один. Если ты про женщин — у меня их было несколько. Хорошие женщины, но они… В общем, они как-то сами появляются, а потом исчезают, тоже… как-то сами… Одну я даже любил. Или двух. Не помню. Одну — точно любил. И сейчас, наверное, люблю. Давно, много лет. Но у нее своя жизнь. Муж, сыновья, хороший дом, хорошая работа. Зачем я ей? Я пьяница, у меня судимость. Вдобавок книжки сочиняю, а это еще хуже судимости… Со мной ей будет плохо.

— Моя мать говорит, что за любовь надо биться.

— Правильно говорит. Надо. Только за чью?

— За свою.

Годунов улыбнулся и покачал головой.

— Нет, друг мой. Я не привык биться за свое. За чужое — могу, а за свое не умею. Я бы за твою любовь побился с удовольствием. До крови, до смерти. А за свою… Моя любовь всегда при мне, чего за нее биться?

— Но вы несчастны.

— А мне по хую, — печально ответил старик. — Я сегодня стою на вокзальной пощади, курю себе, дебилы мимо проходят, рожи кривят — я несчастлив. Вдруг вижу в толпе сына своих друзей, парня хоть куда — и меня таким счастьем накрывает, что голова кружится. Зыбко все это, пацанчик... Я за счастьем не бегал. Я за своей звездой шагал. Так и прожил свои семь десятков. Две книги полезных написал и две вредных. Детей не родил, но это неважно. Зато мой лучший и единственный друг, Савелий Герц, родил сына, хорошего парня, красивого и умного… И теперь, если этому парню, младшему Герцу, надо — он приходит ко мне. Я ему и отец, и дед, и брат. Советчик, подельник и собутыльник. А если сын моего друга не придет — пусть приходит любой другой. Каждый чей-то сын, правильно? Пусть приходит, кто хочет. Я ведь, Денис, дверь в своем доме не закрываю. В настоящем доме у человека дверь всегда должна быть настежь. А если на ней замок — стало быть, человек не совсем человек, и дом — не совсем дом… Давай, пацанчик, пей чай. А я буду водку пить.

— Тогда и я буду водку.

— Ты совсем не похож на отца.

— Мама говорит — похож.

— Нет. Савелий был осторожный, мирный мужик. А ты — дерзкий, уверенный… — старик подмигнул Денису. — Крутой парень.

— У нас все такие, — ответил Денис.

Годунов выпил еще рюмку и вдруг ударил Дениса по плечу.

— Хо! Я знаю, что тебе нужно. Иди-ка ты и налей себе хорошую горячую ванну. Когда последний раз в ванне лежал?

— Не помню. Может, вообще не лежал. У нас моются только под душем или в бане…

— Знаю, — сказал Годунов. — Знаю я все. Иди, погрузись. Тебе понравится.

Он лежал в голубой воде, почти счастливый. Нажал ногой на какую-то педаль — вода забурлила. Испугался, но понял, что это некий специальный эффект. Нажал другую педаль — откуда ни возьмись, появилась обильная невесомая пена, она пахла фиалками. Вот так люди и разлагаются, подумал молотобоец, смеживая веки.

Через несколько минут Годунов приоткрыл дверь и просунул голову.

— Там к тебе пришли. Зовут Полина, красоты неимоверной.

Мокрый, голый по пояс, в прилипших к ногам штанах Денис выбежал на улицу. Полина стояла с независимым видом, рассматривала носки собственных туфель.

— Привет, — пропела Полина. — Хочешь посмотреть город?

— Конечно, — пробормотал Денис. — Но…

— Твой адрес есть в твоем файле. Извини, что я внезапно…

— Не извиняйтесь, леди, — провозгласил Годунов из-за спины Дениса. — Он дикий парень из Европы, перед ним не надо извиняться.

Денис неуверенно посмотрел на старика — тот ухмыльнулся.

— Давай, давай. Волосы обсуши — и двигай… Вечером я тебя найду.

— А как вы…

— Не волнуйся, пацанчик, — сказал старик. — Ты под Куполом. Тут про всех все известно.

Ее одежду он не понял. С голых плеч ниспадало усыпанное блестками, вроде бы абсолютно прозрачное, но вместе с тем лукаво мутнеющее в области груди и ниже живота, и был еще легчайший шарфик — словно ветерок сгустился вокруг шеи. Находиться рядом с таким великолепием, не имея на себе как минимум смокинга, было совершенно невозможно, и молотобоец загрустил. Мужчин в смокингах он видел только по телевизору, их проблем не понимал, а сейчас вот понял. Есть моменты, когда смокинг насущно необходим.

Тем временем нереальная девушка Полина продемонстрировала ум.

— Поедем, — пропела она. — Тебя надо переодеть.

За ее спиной он увидел такси с забавными маленькими колесиками. Беспилотное.

Через четверть часа стало ясно, что дом Гарри Годунова находится в бедном районе. Как здесь говорили, «под стеной», то есть у самого края Купола. По мере приближения к центру города здания становились не выше или красивее, но как бы жирнее, и кондитерская архитектура уступила место хай-теку. По первым этажам сплошь пошли вывески ресторанов и дансингов (неяркие, но приятные). Появились самодвижущиеся тротуары, торговые аркады, фонтаны, скульптуры, рекламы (приятные, но неяркие), офисные центры с прозрачными стенами, теннисные корты, паркинги, трехмерные афиши фильмов, в том числе третьего «Буслая», с Лерой Грин в пуленепробиваемом бюстгальтере (средний план, полупрофиль, очень неярко и приятно). Долго ехали вдоль здания центральной конторы корпорации «Русский Литий», чьи аккумуляторы обеспечивали электричеством каждого четвертого жителя планеты Земля. Над главным входом мерцали цифры: ежесекундные колебания цены на самый дорогой в истории металл, трансляция онлайн со всех основных биржевых площадок, от Чикаго до Джакарты.

Свернули на тесную пешеходную улочку, здесь было не протолкнуться, женщины ходили, задевая друг дружку пластиковыми пакетами и коробками.

— Тут мы купим все, — заверила Полина. — Пойдем. Я сама выберу, а ты не возражай.

Молотобоец дисциплинированно кивнул и проследовал, влекомый за руку, в магазин одежды, где его спутница, хищно сузив глаза, нырнула в самую чащобу, точными движениями выхватывая то одну, то другую шмотку, и вернулась спустя каких-нибудь полчаса, возбужденная и торжественная.

— Вот это возьми, — сказала она. — Или это. И вот еще курточка классная.

Денис заколебался.

— Плюс двадцать четыре, зачем мне курточка?

— Как хочешь. Вечером будет прохладно.

— Прохладно — это как?

— Ну… Двадцать.

— Это прохладно?

— Конечно.

— Понял, — пробормотал Денис. — А как быть со штанами?

— Штаны оставим, — решительно распорядилась Полина. — Это настоящие дикарские штаны. Сразу видно — парень из Европы. Все с ума сойдут.

После некоторых колебаний молотобоец облекся в рубаху без воротника и рукавов прекрасной льняной ткани. Цена его смутила: примерно такая же шмотка в магазине «Все свое» стоила в пятнадцать раз дешевле. Ладно, подумал он, это входит в правила игры.

Выданные Годуновым узкие твердые туфли Полина велела выбросить (причем немедленно, сказала она) и рекомендовала невесомые веревочные сандалии. Накануне, перед самым выездом в аэропорт, Денис дальновидно постриг ногти на ногах и сейчас мысленно похвалил себя. Хотел спросить, что бы случилось, объяви он, что у него нет денег или (еще позорнее) что деньги есть, но их не хватает, но потом вспомнил, как заполнял в аэропорту декларацию. Его финансовые возможности отражены в личном файле. А файл — в открытом доступе. То есть любой прохожий, при желании, может составить мнение о содержимом его карманов.

— Отлично, — сказала Полина, оглядев его, вышедшего из примерочной. — Только ты очень мутный. Расслабься немного.

Ты мутных не видела, подумал Денис, немного задетый за живое. Настоящие мутные живут у нас в Москве на четвертом уровне. В глаза не смотрят, не здороваются, чем промышляют — непонятно. Но завтракают строго в «Литиуме».

— Я сам не смогу, — небрежно ответил он.

— Что?

— Расслабиться. Мне для этого женщину надо.

Полина тонко улыбнулась.

Протягивая загорелому кассиру плотные сотенные билеты, молотобоец поймал себя на странном чувстве. Неделю назад он рисковал жизнью в обмен на несколько таких купюр — а сейчас отдает чудовищную сумму за какую-то рубаху и пару легкомысленных лаптей, и тому и другому красная цена — пять целковых; отдает — и ничего не чувствует. Денег не жалко. Я по-крупному играю, я прилетел рассказать, что найдено семя стебля, при чем тут деньги, к черту деньги.

В приятном осознании своей миссии он ступил на теплый тротуар, сделал несколько шагов, чтобы опробовать непривычную обувь, а через мгновение Полина догнала его, улыбнулась, повисла на руке, и оба немедля отразились в ближайшей витрине: сногсшибательные мальчик и девочка, он — атлет, плечищи, кулачищи, интересный нос, челюсть бойца, походка пирата, она — рискованные каблуки, карамельные глазки, фруктовые грудки, взрослый рот, легкие волосы, голая белая шея; вся — как вода, подвижная, не схватить, пока сама не захочет, а захочет — захлебнешься.

Через три минуты у Дениса заболела голова. Музыка неслась из-за каждой двери, разная и незнакомая. Шалея, гость столицы прислушивался и недоумевал: где аскетичный Симон Горский, с его аккордеонами? Где Тихон Бес, с его атональными фортепианными переливами? Отовсюду стучало, гремело, звенело нечто оригинальное, вроде бы лихорадочное — но одновременно беззаботное. Над толпой витал дух расслабленности, Денису казалось, что он идет по залу отдыха в общественной бане: многие одеты легко, небрежно, какие-то шорты, свисающие майки, и у всех без исключения — легкая обувь, сандалии, тапочки, тонкие туфли на босу ногу. Нет, не баня, решил он, больше похоже на то, как если бы все вдруг выбежали из своих квартир за сигаретами, в домашних затрапезных прикидах.

Ни одной компании, ни одной беседующей на ходу парочки, каждый сам по себе, все молчат, многие — в темных очках, а кто не в очках — смотрит либо себе под ноги, либо поверх голов. Почти все улыбаются, но не друг другу, а скорее — своим мыслям; какая-то деваха в бриллиантовых серьгах вдруг сняла очки, подмигнула Денису и сделала ему знак, но он уже проходил мимо и не стал оглядываться, чтобы не обидеть Полину. Видимо, дикарские штаны действительно производили на местную публику особенное впечатление.

Общая безмятежность показалась Денису подозрительной, но потом на углу приятнейшего, цвета сливок, здания он увидел явно расстроенного чем-то человека, безо всяких очков и улыбки, и не в мягких шортах, а в дешевом пластиковом пиджаке и дурно повязанном галстуке — человек вдруг громко вздохнул, сплюнул, сказал кому-то «да идите вы в жопу» и исчез за углом; Денис сразу успокоился. Здесь было то же самое. Страсти, переживания, досада, печаль, произнесенные в сердцах ругательства, мелкие некрасивые поступки — люди как люди, нормальные, свои, граждане России, только очень спокойные. И еще — закрытые, ушедшие в себя.

— Куда мы идем? — спросил он.

— Тебе понравится, — пообещала Полина. — Ты только ни на кого не смотри. Особенно не смотри на женщин. Тут такие есть — с полувзгляда вживят какую-нибудь ерунду неприличную, потом не отвяжешься…

— Ты меня не знаешь, — сказал Денис. — Я сам вживлю, кому хочешь. По самые помидоры.

Полина засмеялась.

— Ты не сможешь никому ничего вживить. Здесь только входящие — бесплатно. А за исходящие надо платить. У тебя есть девушка?

— Была.

— Пришли, — объявила Полина, плотнее ухватила его за предплечье и повлекла в дверной проем; Денис посмотрел по сторонам, но вдруг подумал, что ему не следует слишком активно вертеть головой, это несолидно. В конце концов, он не турист, он по делу прилетел. Заведение было просторным, но уютным, музыка плотная, но не мешающая разговору, запахи странные, приятные, как если бы дыню разрезали посреди парфюмерного магазина. В углу крутился трехмерный видеокомикс, политическая сатира с элементами легкой эротики, Денис даже смутился. Спутница провела его вдоль череды глубоких ниш, где на диванах полулежали, элегантно питаясь и распивая алкоголи, группы расслабленных аборигенов, — чем дальше от входа, тем позы были свободнее, а лица — веселее. Наконец, в одной из ниш восторженно завизжали и несколько разбитных полуодетых баб бросились к Полине, чтобы изящно облобызать; Денис не удивился, такое он и у себя в Москве видел: днем расстаются, вечером созваниваются, а утром ведут себя так, словно пять лет не виделись.

— Это Денис, — объявила Полина. — Только утром из Европы.

Бабы округлили глаза и ахнули в унисон. Судя по жестам и взглядам, все были немного старше Дениса, лет двадцати пяти — двадцати семи, это польстило гостю столицы.

— А я смотрю — какие-то у вас брюки странные, — пропела одна, блондинка в красивых ресницах, браслетах и кружевах.

Денис присел и подумал, что жизнь идет в гору. Девки поедали его глазами. Полина сияла.

— Настоящий мужчина из-за гор, — продекламировала она. — По этому поводу я немного выпью.

— И я, — немедленно заявила блондинка и посмотрела на Дениса, как на пирожное. — А вы к нам надолго?

— Не знаю. Не от меня зависит.

Загорелая соседка блондинки деловито уточнила:

— Вы не турист?

— Нет. Командировка.

— А правда, что в Европе все едят только морковку?

— Неправда, — сказал Денис. — Не только. По четвергам — рыбный день, хвост кильки. В воскресенье — праздничный обед: кочерыжки в свекольном соусе. Очень вкусно и полезно для здоровья.

Загорелая фыркнула. Блондинка поперхнулась коктейлем.

— Какой ужас! А я думала — врут. И что, вы там ездите на собачьих упряжках?

— Не все. Только бедные. Богатые — верхом на лосях.

В углу дивана сидела четвертая, тощая, в огромных черных очках. Перед ней стоял бокал красного.

Блондинка взмахнула ресницами.

— А еще, знаете, я слышала, в день восемнадцатилетия каждый мальчик должен лично застрелить волка и снять с него шкуру.

— Почему «застрелить»? — удивился Денис. — Что за чепуха. Волка положено придушить немного, потом сунуть руку ему в пасть, по локоть, нашарить прямую кишку, вырвать и съесть, горячую. А уж потом снимать шкуру.

Девки ахнули. Денис приосанился. Ему было хорошо.

— Только, — сурово добавил он, — в последнее время они умные стали, волки. Догонишь его, соберешься кишку вырвать — а он сам с себя шкуру снимает, бросает тебе и убегает, голый. Волчий закон: задница дороже шкуры. Шкура нарастет, а задница — на всю жизнь одна…

— Кошмар! — воскликнула блондинка. — Значит, и про медведей все правда. Про то, что они ходят по Красной площади. У меня знакомый ездил к вам в Европу — говорил, что встретил возле Мавзолея голодного медведя и еле убежал.

— Врет ваш знакомый, — усмехнулся Денис. — От голодного медведя не убежишь. Медведь, если кушать хочет, в три раза быстрее человека бегает. Пятьдесят километров в час. Это, кстати, не шутка.

Неожиданно девки притихли и переглянулись.

— Я не поняла, — с обидой сказала загорелая. — А про волков и кочерыжки — это, значит, была шутка?

— Конечно, — сказал Денис, улыбаясь. — А что?

Бабы вздохнули и выпрямили спины. Блондинка надула губы, загорелая опустила глаза, тощая хмыкнула.

— Денис, — нежно произнесла Полина. — Мы девушки прозрачные, и разговоры у нас прозрачные. Я забыла предупредить, что шутить здесь не принято.

— Неужели у вас в Европе до сих пор все шутят? — спросила загорелая.

— А здесь — нет?

— Здесь прозрачное общество, — отчеканила тощая и сняла очки, оказавшись обладательницей колючих серых глазок. — Здесь прозрачная экономика и прозрачные общественные отношения. Частная жизнь тоже прозрачна, до определенного предела. Если вы, Денис, хотите что-то сказать — говорите прямо. Без шуток, намеков, без двусмысленностей. Говорите то, что подразумеваете. Иначе вас неправильно поймут. Если хотите, я могу вам вживить представление о некоторых… нормах поведения. Чтобы не тратить время на разговоры.

— Спасибо, — пробормотал Денис. — Не надо ничего вживлять.

— Я все тебе вживлю, — пообещала Полина, придвигаясь. — Позже.

— Слушайте, я не хотел никого обидеть.

— Ерунда, — величественно ответила загорелая. — Скажите, а как вы там живете, в старой Москве? Шуточки, сказочки… Никого нельзя понять, все мутные, все недоговаривают… Если вы мутный человек, вам здесь будет трудно.

— Никогда не считал себя мутным, — искренне сказал Денис. — А как тут можно заказать рюмку коньяку?

— Я закажу, — быстро ответила блондинка. — У меня скидка на исходящие.

— У меня тоже скидка, — сказала Полина. — Не лезь, дорогая.

Молотобоец деликатно отвернулся, но фрагмент стены напротив был зеркальный, и он все увидел:Полина взглядом пообещала блондинке большие проблемы, а блондинка показала язык — кстати, прекрасный язык, проворный, узкий и влажный. Нет, подумал Денис, ничего особенного нет в этой их Новой Москве, несмотря на Купол в триллион юаней, прозрачность отношений и передачу мыслей на расстояние. Все то же самое.