Проект «Сноб». Четыре человека

Юрий Шевчук [ Санкт-Петербург ]

Сейчас есть куда торопиться

Рок-музыкант, гражданский поэт; один из немногих российских артис­тов, участвующих в «Маршах несогласных» и других акциях оппозиции: диалог Шевчука и Путина о цензуре и свободе слова на встрече творческой интеллигенции с премьер-мини­стром – возможно, самый яркий за последние годы эпизод традиционного противостояния художника и власти.

Что для вас значит слово «сноб»?

Cноб – это индивидуализм в кубе. Независимость мышления, когда ты полностью занят своими представлениями о мире. Два сноба при встрече наверняка должны сразу начать драться на дуэли. В этом смысле мне слово нравится.

Каким своим проектом вы гордитесь больше всего?

Слово «проект» – дурацкое какое-то. Если собственное нахождение на планете Земля считать проектом, то можно сказать, что проект «Юра Шевчук, музыкант» в меру удачен, в меру – нет. Вообще-то, мы это поймем, когда ласты будем склеивать, – хороший был проект или не очень.

Вы известнейший российский музыкант. Разве это не говорит о том, что проект – удачный?

Не знаю, во всяком случае, меня не пугает момент, когда меня забудут. Ничего в этом плохого нет. Забыты миллиарды. Строители египетских пирамид. Сочинители гениальных народных песен. Авторы красивейших наскальных рисунков. Думаю, они по этому поводу не слишком волнуются там, наверху.

Какие события вашей жизни вы считаете самыми важными?

Несколько уникальных закатов и рассветов, наблюдая которые я стоял, задыхался от их совершенства и в полуобморочном состоянии впитывал в себя эту божественную красоту. Я совершенно серьезно.

А где бывают такие закаты?

В разных местах. Один раз было в Афганистане. Один раз – в Чечне. В Новой Зеландии, Уфе, в Сибири, на Камчатке. Один раз было в Петербурге.

Если бы вы жили не в Петербурге, где бы вы жили?

Не знаю, много есть интересных мест. Очень понравился мне Париж, где я записывал альбом. Я снимал мастерскую на Монмартре. Мне казалось, что в ней жил еще Ван Гог. Внизу текла змея туристов. Я над этой суетой заваривал кофе, выходил по утрам в халате на балкон и кричал: «У меня все хорошо!».

В России вы так не делаете?

В России меня, к несчастью, знают, не поверили бы.

Вы хотите, чтобы вас знали на Западе?

Почему бы и нет. Мы на Западе выступаем, но завязаны с бывшими нашими соотечественниками, которые назначили себя промоутерами концертов. Как они работают, мне категорически не нравится. На концертах в основном бывшие наши – и нет ни одного аборигена. Местных англичан, немцев, французов, американцев…

Но англичане, немцы, французы ничего в ваших песнях не поймут…

Это все шоры! Группа Rammstein год колесила по Америке с немецким репертуаром. На Запад нужно приезжать со своими мыслями, оформленными театрально, то есть надо делать шоу. А нам о России и мире есть что сказать. Рок родился не в Рязани, так же как русский балет и русская опера, – все пришло с Запада, шустрого, нервного, талантливого, изобретательного. Но что Россия дала этим формам – ширь и глубину! Какие степи с монголо-татар­ски­ми нашествиями. Какой анархизм. Какие небеса. Какую слезу ребенка, в которой утонули целые поколения… Эта удивительная культура в нас осталась. Может, мы стали погрубее, но она кипит в нас на генном уровне. Конечно, Запад на дешевку не пойдет. Но если сделать хорошую программу, если это будет не «Макдоналдс» на сцене, а русская борода с гречневой кашей на ней и вечным вопросом «быть или не быть» – может, что-то и получится. Да и проиграть – тоже весело.

А вам это вообще зачем?

За державу обидно. У меня сын служил в морской пехоте, на военном судне «Перекоп». Они заходили в европейские порты и в военной форме бродили по городам. Я спрашиваю: «Твое впечатление, сынок?». Он говорит: «Папа, нас там ненавидят, просто плюют в нашу сторону…». Надо налаживать отношения. К сожалению, наша внешняя политика – это теория заговора. Кремлевские везде ищут подлости и провокации. Пугают Запад, боясь его. А я от этого подустал. Мне хотелось бы, чтобы у моей родины не оскал был, а улыбка пошире. И подобрее как-то. А для этого нам нужно освободить самих себя.

От чего?

От дури у нас в башке. Которая говорит, что мы самые крутые. Что у нас уникальное национальное образование. Что у нас свой отдельный путь. Особый путь – зондервег – был лозунгом Гитлера. И что в результате этого особого пути? Как Германия умылась слезами! Нас история еще будет бить, пока мы не станем нормальной страной. Тогда мы поймем, что мы не особые инопланетяне, а нормальные люди. Такие же, как все. И добрые, и злые – всякие. И культура у нас есть. Не хуже, чем у других, но и не такая, чтобы прямо пам-парарам-пам-пам…

Главное, чтобы мы это поняли, умывшись слезами, а не кровью…

Поэтому надо петь.

А вы при этом отменили осенние концерты в Москве и Петербурге. Почему?

Потому что я понял, что новая программа недодумана. Нельзя торопиться. Хотя мои друзья-экономисты говорят обратное. Они были на последнем экономическом форуме в Питере. Главная мысль, которая там звучала: в современном мире не сильный будет пожирать слабого, а быстрый будет обгладывать медленного. Мне это понравилось. В этом смысле сейчас есть куда торопиться.

А о чем вы мечтаете?

Мечта – это светлая Россия. Простите за пафос. Мечта – чтобы люди со всего мира хотели сюда приезжать и здесь жить. Нам так и не удалось уничтожить пропасть между сословиями. До сих пор у нас те же самые князья и бояре, только они на «мерседесах», а не на тройках, и тот же тягловый народ, который их кормит. И главный вопрос: как эту яму между ними, эту траншею, эту черную дыру завалить чем-то хорошим, любовью, например. Уничтожать князей и бояр смысла нет: образуются новые. Надо менталитет менять. Делать всем какую-то культурологическую операцию.

Ваш разговор с Путиным – часть операции? Что вы хотели изменить этим разговором?

Я прежде всего менял свое сознание. И теперь как художник, наверное, смогу сказать об этом в песне – точно как Пушкин в «Борисе Годунове», который, кстати, тоже общался с императором.

Врага надо знать в лицо?

Искать врагов – это их прерогатива.

Чулпан Хаматова рассказывала, что вы с ней долго не разговаривали, когда увидели ее в Кремле… потом пошли разговаривать с Путиным. В чем разница?

Поймите, сейчас есть только два пути в стране. Один – встраиваться в систему, что делают многие режиссеры, певцы, рок-музыканты. Другой – не встраиваться в систему, быть в оппозиции, в альтернативе. Я предпочитаю второй, но почему бы не поговорить, если есть возможность. Многие люди, встроенные в систему, не вякают против влас­ти, но пытаются сеять разумное, доб­рое, вечное. Они увлечены теорией «малых дел». Это плюс. Другие жестко критикуют власть – это тоже плюс, потому что этот холодный душ нужен нашим бюрократам, которые заняты только самообожествлением каким-то. Эта беседа с Путиным должна была состояться. У меня тогда завершился цикл – фрагмент моей личной истории.

А когда он начался?

Когда я вышел на «Марш несогласных» после избрания Медведева. Ясным февральским днем надел старую куртку, убитые штаны, паспорт положил в карман. Взял рюкзак с водой. И пошел. Понимая, что будут мочить. Дошел до этого «Марша несогласных», где было пятьсот человек и две с половиной тысячи омоновцев. И выразил свое собственное негодование. Потом был протест против русско-грузинского конфликта. Я обзвонил грузинских, осетинских музыкантов. Я сказал: ребята, надо что-то за мир сделать, потому что опять эта дурь начинается. А я столько видел ее на разных локальных войнах. Сколько я видел этой крови… Блин, хватит уже. Я ездил по стране в девяностых. Я был в Чечне. Не представляете, какой я злой оттуда вернулся. Слово «демократия» из уст Бориса Николаевича вгоняло меня в ярость.

Между тем вы, как и другие рок-музыканты, его на выборах поддерживали…

Не надо ля-ля. ДДТ – единственная группа, которая не участвовала в программе «Голосуй или проиграешь». Нам предлагали сто двадцать тысяч долларов. Я сказал: мало! А сколько хочешь? Нискока! Я как раз вернулся после Чечни, где на руках у меня дети умирали в результате недалекой, мать ее, политики на Кавказе. У меня было собрание с группой, я сказал: «Ребята, демократию, конечно, надо спасать, но я лично против этой ее концепции». И мы не поехали.

Вы сказали, что после разговора с Путиным для вас началась новая история. Какая?

Теперь все знают, что я Юра Шевчук, музыкант. И нужно отвечать за слова. Много накопилось музыки и слов. Мы с друзьями, музыкантами группы ДДТ, пытаемся выразить все, что родилось за это время. Заполнить пустоту. Ее сейчас очень много. А пустота ничего не рождает. Может, я зря это говорю, но одна из мыслей нашей новой программы заключается в том, что любая свобода требует жертвы. Нельзя лежа на диванчике пользоваться плодами свободы. Это не прокатывает – все равно пострадаешь. Жертва необходима. И Россия на протяжении многих лет жертвует, жертвует, жертвует…

А свобода-то?

А свободы до сих пор нет. Такая у нас дорога.

Ольга Слуцкер [ Москва ]

Дело в том, что я ненавижу врать

С детства профессионально занималась фехтованием, а когда поняла, что в России для взрослых-любителей нет нормальных условий для занятий спортом, создала первую в стране сеть фитнес-центров. Когда ее лишили возможности видеть собственных детей, она стала пытаться изменить семейное законодательство. Сейчас обещает изменить школьную программу по физкультуре.

«Никто не может быть уверен в том, что он не сноб. Такая высокомерная уверенность сама по себе – уже снобизм». Согласны ли вы с этим утверждением?

Наверное, да. Я, к сожалению или к счастью, не могу сказать, что я не сноб. Но я со своим снобизмом борюсь.

Каким своим проектом вы по-настоящему гордитесь?

Созданием сети World Class. Когда я открыла первый клуб, ко мне, конечно, скептически относились те, кто в девяностые олицетворял в России фитнес-культуру, – бодибилдеры. Но я верила и верю, что фитнес – это не только качалка, это возможность исполнить мечту и изменить себя к лучшему. Я с детства профессионально занималась спортом, и мне хотелось передать свою любовь к спорту всем.

Тогда можно сказать, что вы достигли своей цели: фитнес стал массовым явлением – в клубы ходят практически все, даже те, кто вроде бы совершенно далек от спорта.

Чтобы это стало не просто модой, а действительно массовым явлением, фитнес-клубов недостаточно. Надо изменить по всей стране уроки физкультуры – это очень серьезная история. Фактически с пяти лет и до окончания школы дети занимаются физкультурой из-под палки, уроки не менялись со времен наших бабушек: прыгнул, пробежал, отжался. А надо же учить человека правильно двигаться, питаться, отдыхать, надо научить любить себя и бережно относиться к своему здоровью.

У вас сейчас идет очень тяжелый бракоразводный процесс. Вы обращались к президенту с просьбой ускорить внесение поправок в Семейный кодекс. Что это за поправки?

По нашему законодательству детей старше десяти лет разрешено приглашать в суд, чтобы ребенок сказал на суде, с кем он хочет жить. А я детей не видела с 3 июня 2009 года, когда меня охрана не пустила домой. Слышала один раз Аню по телефону и старшего, Мишеньку, видела перед одним из судебных заседаний, но не говорила с ним. Когда судья спросил, хочет ли мой сын увидеть маму, он сказал: «Нет, не хочу. Она же сама ушла однажды и никогда не пришла». То есть он думает, что мама его бросила. Те люди, которые находятся рядом с ним, конечно, его в этой уверенности укрепляют. Получается, что на плечи десятилетнего мальчика взваливается вся ответственность.

Со мной все это уже произошло, но чтобы такое не происходило с другими, надо изменить закон и привлекать детей к суду с более позднего возраста. В Европе это четырнадцать лет, в США – шестнадцать лет.

В результате суд вынес решение, что дети будут жить с отцом, но пятьдесят процентов времени они могут проводить с мамой. По идее, я уже могу поехать и увидеть своих детей, но меня не пускают.

А как же постановление суда?

Проблема в том, что за нарушение права родителей общаться с детьми никакого наказания не предусмотрено. И об этом я тоже говорила Медведеву. Президент сказал, что он сам когда-то писал учебник по семейному праву, и обещал проанализировать предлагаемые поправки. Но это надо делать срочно. Вы знаете, сколько у нас разводов за 2009 год? Мы абсолютно лидируем в мире, первое место держим – семьсот тысяч разводов в России за 2009 год. Из них сто двадцать тысяч дел, где рассматривалось определение места жительства ребенка, то есть спорных. Это не личный вопрос Ольги Слуцкер, так получилось, что я публичный человек и я должна попытаться изменить ситуацию.

Удивительно, что вы так открыто и подробно говорите о вашем разводе.

Дело в том, что я ненавижу врать. А если я вру, меня можно спросить в лоб – и я тут же расколюсь.

Спрошу в лоб. Зачем вы вступили в партию «Единая Россия»?

Расскажу зачем. Не стыдно сказать. Все затем же – чтобы попытаться что-то изменить. Если хочешь, чтобы в стране было другое отношение к физической культуре или другое отношение к правам детей и родителей, без политической поддержки не обойтись. Вот сейчас мы делаем очень важный проект.

Что это за проект?

Мы объявили конкурс на лучшую новую программу школьного урока физкультуры. Участвовать могли и учителя, и фитнес-тренеры, и воспитатели в саду – у нас были и такие. Только мы сразу решили, что ни в коем случае не будем привлекать местные партийные ячейки. Вместо этого собрали комиссию из лучших специалистов, профессоров, опытных учителей физкультуры, инструкторов, методистов. Волновались, что работ будет мало, что людей отпугнут бюрократические преграды. Но в итоге мы меньше чем за месяц получили больше 1700 анкет. Жюри все отсмотрит и выберет шесть финалистов. Я и сама смотрю – это очень интересно. Все заявки будут вывешены на сайте, чтобы люди могли пользоваться этими работами. А из работ финалистов мы сформируем пакет предложений для Министерства образования и будем пробивать в министерстве идеи современного, нового урока физкультуры. А то сейчас так много говорят об инновациях, а в школах все по-старому. Это все равно что в XXI веке до Петербурга добираться на телеге, а не на скоростном поезде.

Какие события вы считаете самыми важными в своей жизни?

Рождение детей. Я ведь восемь лет практически ежедневно ходила по врачам. И, когда в Америке с помощью суррогатной матери родились мои дети, я поняла, что должна всем в России рассказать о такой возможности. А другое важное событие – это развод, но что уж теперь об этом говорить.

Виталий Комар

Все наше общество существует благодаря соавторству

Первым придумал не противопоставлять социалистическому реализму поп-арт, а объединять их – в соц-арт. Совместные работы Комара и Александра Меламида были унич­то­же­ны на «бульдозерной выставке» 1974 года; позже творческий дуэт эмигрировал в Нью-Йорк. С 2004 года Виталий Комар работает один.

«Никто не может быть уверен в том, что он не сноб. Такая высокомерная уверенность сама по себе – уже снобизм». Что для вас понятие «сноб»?

Я думаю, что сноб разговаривает с разными собеседниками, не меняя интонации. Как в свое время русские аристократы в эмиграции гордились тем, что одинаково беседовали и с таксистами, и друг с другом. Они просто избегали той интонации, которая предполагает отношение к собеседнику свысока или, наоборот, снизу вверх.

Расскажите о самом удачном проекте в вашей жизни.

Не могу забыть свой первый проект, несмотря на то что он был неудачным. Это было года за два до того, как я окончил Строгановское училище. Проект назывался «Ретроспективизм». Сейчас я уже понимаю, что он возник из-за недостаточной моей информированности о том, что творится в мировом искусстве. Я предполагал, что абстрактное искусство формально никак не связано с классическим. И я пытался объ­единить изображение абстрактных форм, трехмерных, с техникой Ренессанса или голландцев XVII века. Позже я понял, что такое направление разрабатывалось на Западе. По каким-то причинам оно не получило резонанса.

Это был очень интересный первый эксперимент, это была попытка создать течение, точнее – создать метод не только для меня одного, но и для многих других.

Почему вам так важно было создать течение?

Я думаю… я думаю, это чувство ужасного одиночества и изолированности, которое я испытывал в те годы. Вы знаете, все-таки цензура и контроль советский – они определяли твое поведение. Я, например, очень редко свободно разговаривал, даже в кругу друзей. Потому что меня родители учили: «Пожалуйста, не произноси в школе то, что ты сейчас иногда слышишь дома, иначе мы можем все пострадать». И, я думаю, стремление к течению было стремлением к общению, я таким образом пытался преодолеть ужасное депрессивное одиночество.

То, что вы расстались с Меламидом и начали заниматься собственными проектами, – это уход от течения? То есть теперь вы, наоборот, стремитесь к одиночеству?

Очень правильный вопрос. Но я не думаю, что перестал работать в соавторстве, просто я стал понимать соавторство гораздо шире. И вдобавок я осознал одну возможность, которую ни Алик, ни я не использовали, – это развитие индивидуальных направлений. Это как будто вторая жизнь. И мы оба – и Алик, и я – испытали огромное облегчение, когда стали делать индивидуальные работы.

Что значит, что вы стали шире понимать соавторство?

Я думаю, что вообще все наше общество существует благодаря соавторству. Мы должны учиться этому. Вот у водопоя звери не трогают друг друга, тигр не пытается перегрызть горло лани, если они все вместе пришли к водопою. Наша планета – это водопой, мировая культура – это водопой, и не надо грызть друг другу горло. Надо сосуществовать, быть в соавторстве друг с другом, и с прошлым, и с будущим.

Каким проектом вы занимаетесь сейчас?

Последний мой проект – это развитие соц-арта, поиск его концептуальных связей с символизмом. Дело в том, что я стал по-другому смотреть на мирное сосуществование разных идей, в частности духовных. Кто-то называет Бога одним именем, кто-то – другим, кто-то его же считает законом природы, но и то, и другое, и третье в равной степени таинственно. И почему из-за терминологических расхождений нужно обязательно устраивать кровавые столкновения?

Я думаю, что визуальное искусство может смягчить эту трагедию на уровне создания символа – такого, в котором соединились бы разные веры и духовные концепции, но не в кровавом конфликте, а сосуществующие – каждый на своей территории. Конечно, не нужно ничего смешивать – ведь это хорошая традиция, когда дети наследуют веру своих родителей. Но я пытаюсь найти символы, которые были бы понятны людям разных духовных убеждений.

Почему вы живете там, где живете?

Сначала я приехал в Иерусалим и прожил там год. Но потом в связи с выставкой я попал в «большое яблоко», в Нью-Йорк, и понял, что художник должен жить здесь. Тогда это был центр искусства. Сейчас этих центров два: Нью-Йорк и Лондон.

Вы чувствуете себя русским художником?

Вы знаете, я чувствую себя многомерным художником. Вот точка движется – получается линия. Вот линия движется – получается квадрат. Если квадрат двигать – получается куб, третье измерение. Я чувствую себя и евреем, и русским, и американцем, и художником. И мне это дает ощущение многомерности. Я думаю, тот художник, который ориентируется только на свои национальные традиции, делает большую ошибку. Он уплощает себя. Я бы этого очень не хотел.

Вам помогло или помешало то, что вы выросли в России?

Безусловно, помогло! Россия – страна уникальная, и, как сказал Чаадаев, может быть, миссия России – стать уроком человечеству. И, я думаю, то, что произошло после 1905 года, после 1917 года, – все это действительно стало большим уроком для всего человечества. Очень важным уроком.

Как бы вы хотели, чтобы относились к людям из России в Америке?

Естественно, все мечтают, чтобы их любили. На моих глазах менялось отношение к людям из России. И главное, я помню, что к нам относились как к героям. И вообще к России относились как к героической стране. Это не значит, что это мнение наивных, сочувствующих коммунистам людей. Нет-нет, они понимали, что русские люди страдают, что цензура, ГУЛАГ. Но русские люди – альтруисты, они живут для будущих поколений. Вот коммунизм – это попытка построить рай на земле. Это альтруизм, самопожертвование. Так это понимали когда-то на Западе.

Можете ли вы назвать три самые главные для вас ценности?

Это сложный вопрос. Три – это действительно магическое число. Мы живем в трехмерном мире. Три основных цвета существует – желтый, синий, красный, все остальное – смеси этих цветов. Три времени – прошлое, настоящее и будущее. Три – это простейшая семья, основное звено семьи. Стол на трех ножках не качается. Три – это таинственное число. И именно поэтому мне трудно выделить три моих убеждения.

А одно?

Одно… Одно убеждение, я думаю, могу назвать. Я очень не люблю агрессивность по отношению к людям. Но, к сожалению, это определение от противного.

Лев Гржонко [ Нью-Йорк ]

«Я всеми принят, изгнан отовсюду»

 Президент крупной интернет-ком­пан­ии AdoTube, финансист Лев Гржонко окончил Беркли и работал в нескольких североамериканских корпорациях, оценивая финансовые риски и управляя активами. Забросил корпорации, снимал кино, вел передачи на канале RTVi. Много лет посвятил изучению гипноза, может без устали цитировать Сирано де Бержерака, говорит, что так же, как он, любит жизнь во всех ее проявлениях.

«Никто не может быть уверен в том, что он не сноб. Такая высокомерная уверенность сама по себе – уже снобизм». Вы согласны с этим утверждением Теккерея?

Полное отсутствие снобизма означает отсутствие вкуса – такой человек не разбирается ни в чем. Я не лишен некоторого снобизма, но должность человека, наличие у него власти, количество денег меня совершенно не волнуют.

Какие из своих проектов вы считаете наиболее успешными?

Я обычно считаю самым успешным то, что я делаю сейчас, а самыми лучшими – людей, рядом с которыми сейчас нахожусь. В данный момент это компания интернет-рекламы AdoTube. Началось все как хобби, а теперь тут работают около ста человек. Идея такая: по­явились видеосайты (вроде YouTube), где куча народу смотрит фильмы, клипы, телепередачи, и, естественно, этим сайтам надо как-то зарабатывать деньги. Они это делают с помощью рекламы. Но люди ненавидят рекламу, особенно если она тупая и навязчивая. Есть пять основных вещей, которые делает наша компания: креатив, покупка рекламных площадок, обеспечение технологиями, с помощью которых можно показывать правильную рекламу правильной группе, статистические исследования и комплексная аналитика. Мы работаем с лучшими рекламными агентствами, с самыми крупными веб-сайтами, среди наших клиентов и компании типа Porsche, BMW, Ford, MTV, McDonalds, ATT, Volkswagen, и голливудские фильмы, и многое другое. Большинство рекламы дается наложением на основной видеопоток, но бывает, что делаем в виде ролика. Или, можно сказать, мини-кино.

А вы же сами снимали кино? Как это получилось?

Абсолютно случайно. Когда-то давно я был риск-менеджером в одной из финансовых компаний на Уолл-стрит, вставал в полшестого утра, работал по семьдесят часов в неделю. А жил в доме, где все люди были творческих профессий. Я до этого никогда не сталкивался с их миром и тут узнал, что есть люди, которые живут иначе. И я решил тоже попробовать. Начал с нуля. Когда я снимал свою первую короткометражку, то не знал ровным счетом ничего, даже на съемочной площадке до этого не был. Тогда я гордился своими короткометражками, они даже попали на какие-то фестивали, но сейчас признаюсь, что это был эксперимент, который стоит оставить в прошлом. Но у меня еще осталась мечта о полном метре, надеюсь в ближайшие пару лет ее реализовать.

Финансист, режиссер, телеведущий, рекламщик – неожиданный набор профессий. Какие у вас еще интересы?

Я много занимался гипнозом. Сейчас еще решил на гитаре научиться играть. Мне скучно заниматься чем-то одним. Наверное, в этом есть свои минусы. Считается, что для успеха надо на чем-то сфокусироваться. Но я в какой-то момент понял: мне скучно делать что-то одно, я с этим боролся и сам себя обманывал, говорил, что надо себя заставлять. А потом отпустил и сказал: я такой, мне надо хотя бы несколько вещей делать одновременно. Есть такая теория, что у маленького ребенка изначально есть связь с миром только через его родителей. Это всего два человека. Постепенно он взрослеет и обрастает необходимым количеством важных знакомств, и это укрепляет его связь с миром. Я знаю одного человека, которому необходимо иметь четыре любовницы, иначе он несчастен и потерян. У меня то же самое с проектами. Если их недостаточно, я чувствую себя некомфортно.

И как же вы начали заниматься ­гипнозом?

Да все те же поиски нового. Просто у меня было какое-то распутье, и я подумал, что мне хочется потратить несколько месяцев и некоторую сумму денег на обучение чему-нибудь неожиданному. Я хотел то ли научиться летать на самолете, то ли научиться гипнозу. Ну, я совершенно не представлял, где и как буду летать на самолете, а вот гипноз – это как раз то, что нужно, его можно применять всегда и везде. Я прошел несколько курсов, у меня даже какое-то время были клиенты, короткий период это была практически профессиональная деятельность, но потом я понял, что это все-таки хобби.

И, знаете, гипноз – это отличный инструмент коммуникации, который может быть позитивно использован. Это не волшебство, но…

Но?

Я рос в материалистической среде, и гипноз дал мне понимание того, что существует очень крепкая связь между нашим мозгом и всем, что происходит вокруг. Это удивительно, насколько сильно можно повлиять на собственные и даже чужие взгляды, мысли и состояние. Гипноз показал мне, что в человеке заложена масса почти неиспользуемых возможностей. Значит, новое можно искать не только снаружи, но и внутри!

А вам хватает новых впечатлений в Нью-Йорке?

Да, я за ними сюда и приехал. После окончания Университета Беркли мне страшно захотелось сбежать из Сан-Франциско, нужен был более крупный город. А так как я сам из Москвы, то Нью-Йорк показался мне наиболее близким по сути – мегаполис, который дает ощущение жизни в центре мира. Иногда от этого устаешь, но ненадолго. Нью-Йорк как наркотик, без него уже невозможно.

Вам помогает или мешает в жизни то, что вы выросли в России?

И то и другое. Очень помогает то, что я видел две системы, мне кажется, это любому дает преимущество. То, что в России или в США кажется единственно правильным, над чем никто даже не задумывается, – ты можешь анализировать и понимать лучше, чем люди, выросшие в одной культуре. Ну а минусы… У Франсуа Вийона есть прекрасное стихотворение, где рефрен постоянный: «Я всеми принят, изгнан отовсюду». Это забавно: с одной стороны, я гражданин США, очень люблю эту страну, но не могу сказать, что я полноценный американец. С другой – я близок к русской культуре, говорю по-русски часто и много, множество моих друзей русскоязычные, бываю в России периодически. Но сказать, что я россиянин, я бы, наверное, не смог.