Парадоксальный plug-in
Только сейчас начали появляться люди, живущие с пересаженной кистью по нескольку лет. Впервые изучив трех таких пациентов, французские нейробиологи столкнулись с парадоксом, который происходит в двигательной коре таких людей.
Надо сказать, что пересадка кисти — падчерица трансплантологии. Если человек получает донорский орган, он всю оставшуюся жизнь должен жить с подавленным иммунитетом, чтобы орган не «отскочил» (таким жаргоном пользуется моя мама, специалист по пересадке почки). Ради спасения жизни на этот шаг можно пойти. Но много ли пациентов решится на иммуносупрессию ради кисти? И много ли врачей сочтут для себя этически допустимым участие в такой затее?
Первые операции по пересадке кисти, сделанные 10 лет назад во Франции, были неудачными, и это скомпрометировало саму идею. Однако мастерство иммуносупрессии растет, как и умение хирургов. Сегодня приделать конечность — срастить нервы, сухожилия, кости — не проблема. Следующий рубеж борьбы: прописать конечности в «реестр используемых устройств» в нашем компьютере — в коре головного мозга.
Для обозначения этого «реестра» есть даже отдельный термин — «гомункулус». Его рисуют как занятного человечка, а по сути это пропорциональная репрезентация разных участков тела в коре головного мозга.
Еще в девяностые годы нейробиологи изучили события, происходящие в мозге после потери кисти. Участок коры, который исходно отвечал за контроль над десятками ее мелких мышц, рейдерски захватывается соседними участками — представительствами предплечья и лица. Происходит передел вычислительных ресурсов: освободившиеся «микропроцессоры» (нейроны коры) переподчиняются новой «периферии». При пересадке кисти хирургам очень хочется увидеть обратный «передел», когда нейроны снова начинают обслуживать кисть: это и будет подлинным успехом операции.
Новость, которая только что была опубликована на сайте журнала PNAS: при подсадке пациентам двух новых кистей, правая кисть вдвое медленнее обретает контроль со стороны двигательной коры, чем левая (22 и 10 месяцев соответственно).
К моменту, когда я дозвонился до одного из авторов статьи, нейробиолога Анджелы Сиригю (Университет Лиона), она уже так наловчилась отвечать на очевидный вопрос «почему так?», что у нее буквально отскакивало от зубов:
«Все пациенты, которых мы обследовали, до пересадки носили на правой руке современные миоэлектрические протезы, подключенные к нервам предплечья. На левой руке они не носили протезов, так как были правшами».
Итак, после ампутации предплечье получает в свое распоряжение участок коры, ранее принадлежавший кисти. По мнению Сиригю, соответствующее полушарие (левое) так приучается управлять протезом, что ему трудно переучиться управлять мелкими мышцами новой кисти. Передел нейронов в пользу предплечья происходит в этом полушарии интенсивнее — и теряется пластичность. Правое полушарие, контролирующее левую руку, остается в большей степени открытым новым возможностям.
Я решил приплести к этому рассуждению нечто злободневное. Ну, и заодно убедиться, что правильно понял: «Выходит, безделье лучше, чем работа не по профилю. И если во время финансового кризиса группа специалистов оказывается ненужной, ее не стоит пытаться занять всякой фигней, а лучше просто уволить. А потом, когда потребность снова появится, нанять заново, так?»
«Совершенно верно! Но, как вы понимаете, я не решусь советовать пациентам не носить протезы. Неизвестно, захотят ли они операцию в будущем, а жить-то надо сегодня!»
Я попрощался. Повесил трубку и разжал руку, повернул ладонью к себе. Под кожей двигаются десятки мышц, на них работают миллионы нейронов. Что ждет всю эту конструкцию через 50 лет? Как ее проапгрейдят и перепрошьют мои будущие врачи, когда склероз и паркинсон потребуют их вмешательства? Голова кругом идет, ей-богу.