Тбилиси, я люблю тебя!

В самом маленьком духане

Ты обманщика найдешь,

Если спросишь «Телиани»,

Поплывет Тифлис в тумане,

Ты в бутылке поплывешь.

               Осип Мандельштам

Долька айвы

Школа моя, русско-грузинская, №133, располагалась на улице Вардисубанская, главной достопримечательностью которой был Республиканский уксусный завод. По весне, когда распускалась сирень в пришкольном саду и зацветала айва, разрешалось открывать окна в классах. От воздуха, пропитанного сиренью и айвой, ученики плавно пьянели. Это состояние называлось «кейпи»:

— Бичо, шен ра, кейпоб?! (Ты что, под кайфом?!)

Нередко мы сбегали с уроков в кафе-столовую на «Платонас духани». В народе столовую называли «сахорэ», то есть «свинарня». Там всегда было накурено «Примой», изредка «Родопи» или «Стюардессой» и не было ни вилок, ни ножей, а вместо салфеток — старые подшивки «Зари Востока» и «Вечернего Тбилиси». Повсюду на полу валялись липкие окурки и жирные хинкальные «попки».

Мы — это, как правило, компания из осетина Володи Харебова, йезида Тамаза Насоева, курда Мамеда Аджияна, айсора Зурика Рабанова, грека Володи Хорошева, грузина Гии Элиадзе, армян Эдика Нерсесяна, Бори Аршакяна и меня. Брали по обыкновению небольшой трехлитровый кувшин кахури (№5 или №8) и большой дымящийся поднос обжигающих хинкали, по десять штук на брата.

Застолье наше длилось ровно 45 минут, чтоб успеть на следующий урок. За неспешным шухуром (шумной беседoй) мы спорили о футболе, хвастались пластинками, обсуждали девчонок:

— Шечемаа (грубое, но безобидное обращение, что-то вроде «идиота»), Манучар Мачаидзе лучше тваиво Блохина играет...

— Лацирак (негрубое, но обидное обращение типа «молокосоc»), «Дипарпл» распался давно!..

— Ваймэ (возглас отчаяния), так хаaчу потрогать сиськи Лали Никацадзе! Мечтаю стать для нее мекисе (терщик в бане)...

На следующий урок мы все равно опаздывали. Входили в класс и перекривая друг друга, оправдывались:

— Мы помогали Рашиду Ражденовичу забор покрасить...

— Извините, Медея Дурмишхановна, мы звонок не слышали!

Медея Дурмишхановна, величественная княгиня с царственной жопой, на которую любил заглядываться трудовик Рубен Георгиевич, преподавала нам грузинский язык. Приходила в класс, доставала из модного пакета с изображением ковбоя «Мальборо» вязальные спицы с клубком ниток и, не поднимая головы, вызывала к доске кого-то из опоздавших. И на этом урок заканчивался, потому что никому не удавалось cкрыть разящий запах вина.

— Медея Дурмишхановна, мамой клянусь, я не пил, просто мимо уксусного завода шел — воняет, ну!

 Долька мандарина

Тонкая и гибкая Юдит была первой иностранкой, с которой я познакомился, поступив на истфак ЛГУ. До этого я видел иностранцев только перед гостиницей «Иверия» и у валютного магазина «Цицинатела» в Тбилиси. Подходить к импортным людям, как их тогда называли, было боязно: а вдруг провокация, а вдруг исключат из комсомола. А с Юдит было не страшно. Во-первых, она сама подошла ко мне спросить, где деканат, во-вторых, я не сразу догадался, что она иностранка из Венгрии. По-русски Юдит говорила с прибалтийским акцентом.

Конечно же, я влюбился! И чтобы не расставаться с ней даже на несколько дней, пригласил Юдит в Тбилиси на зимние каникулы. А чтобы в отделе по работе с иностранными студентами разрешили, ей пришлось сменить тему курсовой работы с «Образа белого медведя в культуре ямальских ненцев» на «Свадебные обряды и ритуалы мингрелов»...

Тбилиси красив всегда! А зимой — особенно вальяжно, когда запахи мандарина и хурмы напоминают о приближении Нового года, когда, устав от прогулки по вечернему Руставели, в «Водах Лагидзе» набрасываешься на пышные аджарули с сопливой жижей из яйца и сыра и жадно запиваешь «сливой в шоколаде»...

Юдит больше нравились хинкали. Она сразу научилась есть их правильно: брала руками за «попку» и осторожно надкусывала бок, чтоб не пролить сок. И непременно считала количество складок на них. Ей один необъятный грузин, съевший за присест 80 хинкали сразу, сказал, что их должно быть ровно 18. Именно такие хинкали можно считать настоящими.

Маршрут наших прогулок никогда не повторялся, но неизменно заканчивался у Метехи, откуда виден Старый Тбилиси с его кривыми улицами, и тенистыми двориками: Мейдан, церковь Сурб Геворг, кособокие дома с нависшими над Курой балконами, крепость Нарикала, фуникулер, ведущий на Мтацминду.

Однажды, устав и проголодавшись, мы спустились в подвал с вывеской «Кафе-ресторан». Денег у меня не оказалось — лишь десятка. А десять рублей в Тбилиси — не деньги! Но если ограничиться мужужи, чашушули, гадазелили, мхали, борани, сациви, лобио, мчади и всякой там зеленью с овощами и обойтись без вина, то должно хватить.

В зале ресторана были одни мужчины. И они все как один дружно обернулись на нас, когда мы вошли. Мне стало не по себе. Примерно так чувствуешь себя, когда обнаруживаешь, что ширинка расстегнута. Но они смотрели на Юдит. Женщина в ресторане — это же событие для Тбилиси! Немного освоившись, я отвел в сторону официанта предупредить, что мы студенты и из денег — только тумани (десятка). Официант добродушно  похлопал меня по плечу:

— Дзмао (брат), панимаю, я сам биль студэнтом, закончиль пэтэу.

Но принесенных блюд было явно больше, чем на десять рублей. Я вспотел.

— Дзмао, не беспакойсь. На свои тумани купишь красавице цвети. А это мцвадэби (шашлыки) тибэ уважение делают дзмакаци (пацаны) вон с таво стола. А эти чакапули из ягненка тибэ пасилают вон с таво стола бичеби (ребята) из Дигоми. А это паешьте харчо из севрюги с орехами — а то Гурам Сололакский абидится. Но сначала ви далжны съесть чихиртма из баранины от нашего брата-курда Джангира. Начинайте, сичас вино принису...

Сколько вина и какого было принесено, я уже не помню. Помню только, что на следующее утро Юдит сияюще спросила:

— А какое вино любил Сталин? И какое вино любил Мандельштам?