Евгений Миронов ответил на наши вопросы

Актер Евгений Миронов только что снялся в роли Федора Достоевского, а сейчас играет заглавную роль в «Калигуле» режиссера Эймунтаса Някрошюса. Параллельно он руководит завершением реконструкции Театра Наций, проводит театральные фестивали, поддерживает грантами молодых артистов из провинции. В общем, пытается делать все, чтобы в России появилось по-настоящему актуальное театральное искусство.

У Уильяма Теккерея есть утверждение: «Никто не может быть уверен в том, что он не сноб. Такая высокомерная уверенность сама по себе – уже снобизм». Вы согласны?

Под снобизмом порой подразумевают отрицательное качество. «Ты сноб! Не будь снобом!» – так говорят очень часто. Но ведь это значит: «Не выделяй себя среди других». Для творческого человека это странно.

Часто ли вам в жизни приходилось рисковать?

Например, когда я семнадцать лет назад решал, соглашаться ли на «Орестею» Штайна (в 1993 году Петер Штайн ставил в Москве трилогию Эсхила. – Прим. ред.). Я мог потерять место в театре Табакова, то есть фактически остаться без дома и без работы. Я позвонил своей преподавательнице в Саратов, и она сказала: «Женя, тебе нужен прыжок». На такой прыжок человек может решиться только сам. Если он решится, он рискует погибнуть, это страшно – проще жить себе спокойно и работать. И будет все хорошо, все, как говорит мой персонаж Иудушка Головлев, «хорошохонько, светлехонько, теплехонько, уютненько, без нужды, без горюшка». Можно на этом успокоиться. Но что-то там внутри свербит, не дает остаться в прозябании.

И так же вы решались возглавить театр?

Это вообще был один из самых тяжелых моментов в моей жизни. Мне было тридцать девять лет, я открыл собственную продюсерскую компанию и стал с Кириллом Серебренниковым делать спектакль «Фигаро». Было трудно, и, когда мы уже приближались к завершению, мне предложили стать художественным руководителем Театра Наций. Незадолго до этого мы с друзьями организовали фестиваль современного искусства «Территория», еще несколькими годами раньше – акцию по поддержке российских театральных инициатив. Так что я и прежде задумывался о том, что нужно попробовать что-то изменить в театральном деле, что-то сделать самому. А общение со студентами, приезжавшими на акцию и на «Территорию», только утвердило меня в этом стремлении. Правда, потом оказалось, что в Театре Наций ничего не было, а на месте зрительного зала, в самом центре Москвы, – заросший бурьяном долгострой. Пришлось добывать деньги на завершение реконструкции, заниматься стройкой. Надеюсь, что в 2011 году работы завершатся и сюда вновь придут зрители.

Что такое вообще Театр Наций, чем он отличается от других – ради чего все это?

Меня, честно говоря, уже давно не устраивала театральная жизнь Москвы, хотя самому везло – работал с великими: Петером Штайном, Декланом Доннелланом, Эймунтасом Някрошюсом (и сейчас вот у него «Калигулу» репетирую). Если ничего не делать самим, мы так и останемся в прошлом веке. Второе название Театра Наций – Международный театральный центр. У нас нет и никогда не будет своей труппы. Мы будем организовывать постановки лучших европейских режиссеров с русскими артистами. Первый такой спектакль уже вышел: это были «Рассказы Шукшина» Алвиса Херманиса. Еще мы будем дебютной площадкой, где молодые режиссеры смогут поставить свой первый спектакль. И мы организовали несколько фестивалей: Шекспировский, малых городов России и фестиваль «Другой театр из Франции». Есть и другие идеи. Когда театр будет достроен и заработает в полную силу, я мечтаю объединиться с соседями и сделать около Пушкинской площади, в самом центре города, театральный квартал – с выставочным залом, с библиотекой и медиатекой, с театральной школой, со студенческими спектаклями.

Как вам в начальниках?

Не всегда комфортно. Надо специально нравиться каким-то богатым людям, чиновникам, ходить по кабинетам, только что не кланяясь. На приемах чиновники улыбаются, подзывают супругу, оба восклицают: «Боже, это же сам Миронов!». Многие из них при этом получают большое удовольствие, когда держат тебя в приемной, чтобы показать, кто тут «сам». Всю жизнь я был в «малом» круге, и мне было очень комфортно: у нас свои законы, я их уже изучил. Актерский мир сумасшедший, но очень интересный. А теперь я попал в «большой» мир. Как будто из аквариума меня выпустили в море. А там плавают чудовища, страшные совершенно.

Как вам кажется, у известного человека есть долг перед обществом?

Знаете, у кого как. Это зависит от человека. Есть много замечательных артистов и деятелей культуры, которые занимались всю жизнь только своим делом. Это не значит, что они не были значимы для общества. Но сегодня для меня пример – Чулпан Хаматова. Не могла она только ролями влиять на государство и богатых людей, когда умирают дети. И они с Диной Корзун подняли с нуля такую махину, как фонд «Подари жизнь». Мы с Машей Мироновой и Наташей Шагинян попробовали сделать фонд, помогающий старикам-артистам. Потому что стыдно невозможно: у людей нет холодильника, нет денег на аспирин! Мы провели благотворительный концерт, а дальше посыпались звонки с просьбами о помощи, и уже нельзя было останавливаться. Стали собирать картотеку, чтобы понять, сколько в стране пожилых актеров. А потом решили провести театральный марафон: двадцать пять театров должны были отдать часть собранных за билеты денег в фонд. Так вот оказалось, что это незаконно: театры не могут отчислять деньги на благотворительность. Так что сейчас мы с юристами готовим закон, который буду предлагать на совете по культуре при президенте.

Как, на ваш взгляд, поменялось отношение к России в мире за последние двадцать лет?

В середине девяностых я с «Орестеей» объездил весь мир. Тогда происходило открытие новой России, был огромный интерес к нам, людям, которые хотят нового и готовы к нему. И всем казалось, что мы не просто отказались от коммунизма и строим капитализм, а происходит что-то новое, какой-то эксперимент. Честно говоря, на нас смотрели, как на вырвавшихся на волю из клетки людей. Теперь они очень напуганы тем, что русские – самые богатые в мире. Кроме того, русские, отдыхающие за границей, – это же страшно, это же иногда такие свиные рыла. Я помню, как на Канарах в зоопарке, где животные и птицы почти ручные, чувствуют себя в полной безопасности, русский мальчик гонялся за павлином. И как папа хохотал и говорил: «Догони! Догони его!»… И я понимаю, что этот мальчик также будет своего сына учить гоняться за павлинами.

И что нам делать с этими мальчиками?

По-другому мальчиков воспитывать. Сейчас практически не осталось никакой лазейки для людей, отличающихся от этих отдыхающих. Телевизор надо выключить раз и навсегда. Единственная надежда – на интернет. В Сети можно открыто высказываться, черпать нужную информацию обо всем на свете. Это дает надежду на самостоятельность мышления. В театре, в кино необходимо созывать, свистеть, собирать на хорошее – как мы на фестиваль «Территория», где студенты из провинции могут попробовать самостоятельно разобраться в том, что происходит в искусстве.

Что вам в сегодняшней жизни по-настоящему не нравится?

Во всей нашей системе пока еще нет выхода к людям, к человеку. Солженицын писал: «С гнилым дуплом дерево не стоит». Наше гнилое дупло – отношение к людям. И снизу – ноль инициативы. Никакой ответственности, ни у кого – не только у чиновников. При этом деньги можно заработать, ничего не делая. За десять лет стабильной жизни люди привыкли к одному: быстро заработать деньги, не поднимая при этом задницы. Наша страна, захлебнувшаяся своей нефтью, обречена на гибель, если мы, пусть даже комариными укусами, сами не высосем из себя эту грязь. Мы для театра сейчас покупаем новое световое оборудование – и в Москве нет ни одного человека, который мог бы с ним работать. Мы отправим людей учиться в Европу, а потом, думаю, откроем при Театре Наций стажерскую школу, чтобы учить людей театральных профессий, чтобы создавать профессиональный цех.

А что вам нравится?

Мне нравится, когда человек взрослеет красиво. На лице ведь вся жизнь отражается, и есть лица, по которым видно, что человек идет в нужную сторону. Это прекрасно.

Еще мне нравятся люди не успокоившиеся, не застывшие. Зиновий Ефимович Гердт говорил, что комплекс неполноценности – это путь к самосовершенствованию, путь прогресса. А еще – я очень люблю играть с детьми сестры. Их трое, и у каждого из них уже виден даже не характер, а судьба. И вот я начинаю волноваться, что Тимофей, например, – очень открытый, романтический человек, я начинаю прогнозировать его жизненный путь. Но лучше этого не делать, изменить же невозможно: это урок бесконечности жизни.

Вы представляете себя на пенсии?

У меня есть несколько вариантов. Например, открою в Баварии актерские курсы системы Станиславского. Это спокойная пенсия, бюргерская. Сидишь с собачкой в летнем кафе, мимо люди прогуливаются… Есть другой план. В нем я похож на Олега Павловича Табакова, которому семьдесят пять лет и он одновременно строит, ставит, играет, руководит. Одна идея рождает другую, и так без конца.