Млада Стоянович: Ленинградцам посвящается

Первые воспоминания: Петродворец, трехкомнатная квартира на бульваре Разведчиков в желтеньком трехэтажном доме. Парк «Александрия», где деревья казались огромными. Залив после дождя, медовый запах цветущих лип, вода теплая, тяжелый песок, бабушка в оранжевом купальнике мечется по берегу с криками: «Млада, вылезай, уже целый час купаешься». Рынок около огромного собора, Петровские конюшни, фильм «Три толстяка», где Баталов такой молодой и гибкий. Петродворец со странными названиями улиц: Бланменильская, Красный проспект, Ольгин пруд, Английский пруд. Монплезир, маленький фонтанчик с уточками и бульдожкой, который и сейчас работает, шутихи, волшебные голышики, седой дед, который, сидя на резной лавочке, предательски жал на педаль, чтобы облить водой как можно больше людей. Дядьки в резиновых сапогах, сгребавшие мелочь шваброй без щетины.

Фото предоставлено автором

В конце 1971 года мои тетя и дядя переехали в Сосновую поляну. Всего три остановки от Нового Петергофа — но это другая жизнь. Морозные дни перед Новым годом, когда я гостила у них. Как боялась я огромных грузовиков, рычавших со строительной площадки. Как посреди двора, окруженного новыми пятиэтажками, мы с питерскими детьми лазали по катакомбам из цементных колец и арматуры. Как выстраивались тогда пятилетние детишки и кричали мне: «Выходи!!!», а я сидела за дядькиным письменным столом, и тетка заставляла меня читать «Грачей» в букваре, а я хотела на улицу или спрятаться под стол. «Грачи» прочитаны уже три раза! Как отправили меня за одним яйцом в гастроном, чтобы испечь шарлотку. Зима, темно, огни горят, яйцо спрятано в малиновую варежку, и я бегу домой, предвкушая чаепитие с шарлоткой, представляя ее золотистый цвет, полупрозрачные скибочки антоновки, и вдруг огромный грузовик едет, пугает, гудит, падаю на эту замерзшую колею, яйцо разбивается в варежке, ужасное ощущение. Плачу, почти реву, жалко себя, яйцо, шарлотку. Прихожу на пятый этаж, звоню: «Я разби-би-била-а-а-а-ааааа яйцо-о-ооооо, оно в варежке». Плачу. А они испекли шарлотку с двумя яйцами! Горько, обидно, но запах шарлотки меняет все.

Мне 13 лет. Комарово, Залив, Щучье озеро, могила Ахматовой, полная торжественной тайны для меня. Розовый гравий на Ленинградской улице, по которому так здорово шуршали черные шины взятой напрокат мужской «Украины» на 2-й Дачной улице, где-то в тупике, рядом с комаровской библиотекой, тенистая улица Цветочная, и как ритуал — вечный вопрос по дороге со станции: «Как пойдем, по Ленинградской или по Цветочной?» Старые комаровские дачи, с большими окнами, причудливой архитектуры, где под оранжевыми абажурами собирались физики и лирики, смеялись и о чем-то говорили, а я девочкой заглядывала в эти окна, в надежде услышать умные и важные разговоры. ВТО и Владимиров, который почему-то здоровался со мной — подростком, вероятно сбитый с толку внешним сходством с Татьяной Самойловой. Звонки в Москву маме из ВТО, из телефонной будки, и Стржельчик, высоченный, красивый, строгий... И престарелые актриски больших и малых театров, напудренные, накрученные, с розовой помадой на губах — как я люблю все это.

Я не была в Питере 15 лет. Поезд оказался чуть просторнее, чем в детстве. Вот станция Поварово, где был пионерский лагерь «Зеленый»: с ужасными палатами на 10 человек, с умывальниками, страшным бассейном, покрашенным зеленой краской. Где на полдник давали вкусную выпечку. Лагерь с унизительным ритуалом массовой помывки в бане. Лагерь, где первый раз я увидела себя красивой в зеркале столовой, выскочив с танцев, чтобы умыться холодной водой из столовских умывальников. Лагерь, который я терпеть не могла за вечный режим и хождение строем, где я так скучала по маме и бабушкам, где первый раз я увидела портрет человека со странным именем Хэм и откуда я все-таки сбежала, заставив поседеть персонал и доведя до отчаяния свою маму. Лагерь, который был так не похож на лагерь из ставшего через пять лет любимым фильма Соловьева «100 дней после детства».

Дальше пролетали полустанки и города: вот Тверь и песчаный берег Волги под мостом, где всегда так хотелось искупаться. Всякие там Вышние Волочки, Бологое, город Чудово, название которого запомнилось из-за надписи на спичечных коробках: «Сделано в городе Чудово». Питер: Обводной канал, вокзал, слева здание из коричневого кирпича и дом замысловатой архитектуры, как из сказок Андерсена, там стоянка такси. Я выхожу из вокзала с правой стороны. Улица совершенно пуста. Типичные угрюмые питерские дома все из того же, почти черного кирпича.

Меня везет смешной, обаятельный Леонид Иванович. Он сосед по дому. Громогласный, все время шутит. Ему 70 лет, он в отличной форме. У него старые «Жигули», но управляется он с ними замечательно. Мы едем по незнакомым каким-то улицам, потом по набережной Фонтанки, потом оказываемся на проспекте Стачек, проезжаем Триумфальную арку, потом Кировский завод. Дальше Петергофское шоссе. Вот и Лигово, проспект Ветеранов, продмаги, отделанные голубым кафелем. И снова вспоминается детство. Мальчишки из простых семей, которые в 12 лет научили играть меня в пристенок. Первая свинцовая битка, богатство, такого в Москве и нет, гордость за первые выигрыши и ужасный нагоняй за срезанные у дядьки, капитана первого ранга, пуговицы с якорем с парадного мундира. Убогий спальный район, в котором за 30 лет ничего не изменилось, кроме появления супермаркета «Карусель». Уже утром я выхожу из дома и замечаю, что все, как и 30 лет назад. Взрытые землей асфальтовые дорожки, огромные лужи, палисадники с желтыми шарами, настурциями, календулой. Такое же количество кошек и котов, алкоголики на детских площадках, разомлевшие на скупом питерском солнце, питерские старушки, сохранившие традицию ношения головных уборов, в плащах, панамках, с приколотыми брошками. В Москве таких нет. Сразу же бросается в глаза бедность.

Потом город. Невский, кони на Аничковом мосту, любимые питерские дворы-колодцы, Новая Голландия, улица Рубинштейна, Зазеркалье, набережные, Летний сад, Финляндский вокзал, Эрмитаж, атланты с литыми икрами и рельефными мышцами, любимые старые крыши с купола Исаакиевского собора, питерское солнце.