Эта история случилась лет десять назад. Уже под вечер ко мне на прием пришла молодящаяся интеллигентная дама, с толстым широколицым младенцем на руках. Сонному младенцу на вид было около года, возраст дамы допускал различные вариации родства.

Как я и предполагала, дама сразу взяла быка за рога:

— Я бабушка! — решительно заявила она. — Вообще-то нам, наверное, надо к психиатру... Но я не знаю, как оформить, поэтому сначала — к вам!

— Помилуйте! — удивилась я. — С таким маленьким ребенком – к психиатру?! Может быть, к невропатологу?

— Нет, нет! — дама сокрушенно покачала прической. — Здесь все серьезнее. Я и так ждала два месяца — думала, само пройдет...

— Да что случилось-то? — не выдержала я.

— Сейчас покажу, — пообещала дама и как следует встряхнула младенца. — Олечка!

До этой секунды я полагала, что толстощекий, широкоскулый младенец — мальчик. Услышав призыв бабушки, Олечка распахнула темные, как бы припухшие глаза и добродушно улыбнулась, обнажив мелкие, неровные, словно рассыпанные во рту зубы. — Олечка, спой!

Дальше произошло нечто действительно странное. Девочка встрепенулась, напружинила пухлые ручки и не менее пухлые ножки, прижала подбородок к груди, широко раскрыла рот и...

Ничего подобного мне до той минуты слышать не приходилось. Я просто чувствовала, как от низкого переливчатого звука вибрируют мои барабанные перепонки. Олечка исподлобья смотрела на меня своими пронзительными глазками и слегка двигала головой, модулируя свое завывание, напоминавшее то ночной вой метели, то визг неисправных тормозов. Иногда в горле ребенка раздавалось какое-то бульканье, иногда все это прерывалось низким хрипом, как будто бы Олечке не хватало воздуха.

— Все, хватит! — дама вполне неделикатно хлопнула внучку по спине. Олечка докончила последнюю руладу и послушно замолчала.

— Господи, да что же это?! — воскликнула я.

— Хотела бы я знать! — вздохнула дама.

— Сколько Олечке сейчас?

— Год и два месяца. Началось три месяца назад. Сейчас лучше, потому что она стала что-то понимать. Раньше был кошмар. Она могла «запеть» в тихий час в яслях, в автобусе, на прогулке. У окружающих просто челюсти отваливались, а у меня нервный тик начинался. Вот, видите, и сейчас еще веко дергается...

— Олечка что-то говорит?

— Практически нет. Мама, папа, «ки» — это кошка. Пожалуй, и все.

— В каких случаях она... гм-м...поет?

— Да в любых. Когда настроение хорошее, когда плохое, когда просто скучно. Может под телевизор запеть. Сейчас вот стала петь по просьбе.

— А так... в целом... Олечка ведет себя как обычный ребенок?

— В том-то и дело! Прекрасная девочка. Умная, спокойная, ласковая. Невропатолог ее посмотрел, сказал: все бы так развивались... Так что нам — к психиатру!

— Подождите, подождите, давайте разберемся. Не может быть, чтобы не было причины... Психиатрия в семье была? Алкоголизм, наркомания? Может быть, у вас кто-то увлекается какой-то экзотической религией? — В ответ на каждый из моих вопросов дама отрицательно мотала головой. — Рассказывайте с самого начала. Где родители ребенка?

Из дальнейшего разговора выяснилось следующее. Родители Олечки познакомились, когда дочь дамы (студентка технического вуза) была на практике на каком-то северном металлургическом комбинате. Потом два года переписывались, он приезжал в отпуск. Потом поженились. Он ненец, вырос в интернате, по образованию тоже инженер. Через два года родилась Олечка. А еще через полгода молодой маме надо было выходить на работу. В ясли Олечку не брали («только после года!»), дама (моя собеседница) работала в Библиотеке Академии наук, так что положение казалось безвыходным. И тогда на семейном совете было решено выписать из полуразвалившегося оленеводческого совхоза ненецкую бабушку, мать мужа. Бабушка немедленно приехала. По-русски она говорила не очень хорошо, машин боялась, городских цен не понимала (в совхозе к тому времени денег не видели уже около семи лет), но с внучкой сидела исправно и по дому помогала. Словом, все было вполне благополучно. Младенца Олечку бабушка почти не спускала с рук, рассказывала ей ненецкие сказки. Полная благодать. После лета обвешанная подарками бабушка отбыла на свою далекую родину, а Олечка пошла в ясли. И через две недели — «запела».

— А отец, муж дочери? — спросила я. — Ему «пение» Олечки ничего не напоминает?

— Нет, — удивилась дама. – А что оно должно напоминать?

— Ах да, он же вырос в интернате! — вспомнила я. — Срочно достаньте ненецкие народные мелодии. Точнее, даже не мелодии, а песни!

— Вы думаете?... — просветлела дама. — Вы думаете, это она и вправду поет?!

— Почти уверена! — решилась я (надо же было как-то оградить Олечку от психиатра с его непременными таблетками). — У северных народов есть очень странная манера пения, шокирующая европейцев...

— Господи, хоть бы действительно так! — воскликнула дама и тут же засомневалась. — Но ведь при нас она, мать Вити, никогда не пела...

— Стеснялась, наверное, — предположила я. — Да вы же все целый день на работе...

— Да, да, конечно, наверное... — утопающий, как известно, хватается за соломинку. — Спасибо, мы пойдем, — дама подхватила уснувшую Олечку и буквально выбежала из кабинета.

Следующий раз я увидела их в коридоре поликлиники спустя год. Олечка очень вытянулась и похудела. Однако ее широкая мордашка лучилась все той же добродушной улыбкой.

— Ну, как песни? — спросила я.

— Ой, спасибо вам, — засуетилась бабушка, — мы все собирались зайти к вам, поблагодарить. Искали мы тогда, искали... Потом зять чуть ли не в посольстве какой-то фильм разыскал. Вот там они стоят и поют... Вот именно так, как она пела. Он потом вспомнил, что и сам в детстве слышал. Но это же взрослые, а здесь — ребенок...

— А сейчас-то Олечка поет?

— Нет, разучилась почти. Но вот та бабушка просит привезти ее летом на месяц. Зять говорит, надо ехать. Думаем...