Юра Окамото: Минамисома − город самостоятельной эвакуации

Фото предоставлено автором

Город Минамисома, что в 25 километрах к северу от АЭС «Фукусима», оказался вне зоны отчуждения, но и вне зоны безопасности — это так называемая зона «самостоятельной эвакуации», где жители могут оставаться на свой страх и риск. Вслед за женой, проведшей здесь неделю волонтером, я приехал сюда 28 апреля, через полтора месяца после катастрофы — подвезти продукты и одежду беднейшим инвалидам, а заодно понять, что ищут в пострадавших регионах 190 тысяч японцев, которые решили провести «золотую неделю» весенних праздников, разгребая обломки и раздавая гуманитарную помощь. В самой префектуре Фукусима, впрочем, добровольцев меньше всего.

— До пояса в 30 километров волонтеры почти не доезжают, — говорит мне японец лет 60 с лишним. Он выглядит так, словно не мылся уже много дней: очевидно, проработал здесь волонтером уже довольно долго. Из окна кафе, владелец которого одним из первых решил вернуться в город, виднеются поля в 20 километрах от АЭС, на них еще лет 30 нельзя будет выращивать рис. Где-то за холмом — участок земли в километр шириной и сотни километров длиной, покрытый балками домов, искореженными машинами и рыболовными судами. А еще дальше — море, откуда пришла волна.

— Похоже на фотографии Токио после бомбежек, — говорю я.

— А война в Японии никогда не кончалась, нам и цунами никакого не надо. Где еще в мире мужчины приходят домой с работы только ночью, а? В какой еще стране у людей друзей нет? И почему именно у нас появилось слово «кароо-си», смерть от перенапряжения на работе?

От поля обломков по недавно расчищенной дороге идет солдат в камуфляжной форме, идет к горстке домов, которые, хоть волна их и накрыла, смогли устоять на возвышении в километре от моря. Возле одного из них — маленький сарай для инструментов, в который местный старик собирает всякие памятные вещи. Солдат протягивает ему альбом с детскими фотографиями. Старик улыбается, берет, низко кланяясь в ответ, осторожно кладет альбом так, чтобы фотографии поскорее просохли, рядом с другими такими же.

— Я вообще в Кобэ живу, у меня маленькая бригада, делаем оснащение для супермаркетов. Рабочие у меня все бразильцы: наши-то, знаешь, грязную работу не больно любят. Ну вот, мы с бригадой работу закончим, откроется супермаркет, а потом приезжаешь туда через полгода — и вся торговая улица рядом с ним как вымерла, все лавки закрытые стоят. А с ними и община, считай, все — накрылась. Потому и нет в Японии общин, откуда им появиться? И друзей ни у кого тоже нет. А вот бразильцы, знаешь, они другие: и развлекаются все семьями, сплоченные такие. Как закончится контракт, все на озеро куда-нибудь едут, палатки расставят и так живут себе неделю. Я пробовал тоже с ними ездить, да как-то не получается. Они работают, чтобы жить. А у нас все наоборот: живем, чтобы работать. Потому я сюда волонтером и приехал: тут сейчас людям не до новых машин да телевизоров. Ощущение в воздухе совсем другое.

В Кобэ, откуда приехал мой собеседник, 16 лет назад было землетрясение, вполне сравнимое с теперешним. Тогда люди впервые за много лет почувствовали, что такое взаимопомощь, неправительственные организации стали появляться как грибы после дождя, и все, кого землетрясение сколько-нибудь затронуло, с тоской вспоминают чувство сплоченности сразу после катастрофы. Поэтому и в этот раз первые волонтеры приехали в Фукусима как раз из мест недавних катаклизмов.

— Первыми приезжают сумасшедшие вроде меня. Неустроенные, недовольные, те, что участвовали в студенческом движении в 70-х. А потом собираются и другие, помоложе. Христиане, романтики, выпендрежники. Приезжают не в старых джинсах и свитерах из UNICLO, а в дорогих брендах для хайкеров. Эти ищут другой способ жить, но, приехав, по привычке начинают вкалывать как сумасшедшие, а когда работы нет, садятся на корточки и рвут сорняки у тротуаров, чтобы все время чувствовать себя хоть немного полезными. А новоприехавшие смотрят на них и стараются вкалывать еще больше, чтобы их не считали лентяями. И выходит в результате то же самое: все живут, чтобы работать, будто под дулом. Но это волонтеры, а пострадавшие живут иначе. И нужно им совсем другое — просто разделить с кем-то горе. Особенно здесь: этот город никто восстанавливать не станет.

Мой собеседник сегодня уезжает. Дома новый контракт, новый супермаркет. Пройдет полгода, и еще одна торговая улица где-то далеко отсюда уйдет в прошлое. В то время как здесь, в Минамисома, все наоборот: из города ушли все большие фирмы, банки, супермаркеты, закрылись даже больницы. Долгое время почтальоны отказывались доставлять почту. Открыты только мелкие лавки. В городе мало машин, и вскоре, когда уедут волонтеры и солдаты, их станет еще меньше. Город уже тихий — такой, какими, наверняка, были города в старой Японии, до войны, до модернизации, до японского чуда. И те 40 из 70 тысяч населения, которые вернулись — по бедности или же от любви к своей земле, — будут здесь жить по иным законам. Им уже не нужно соответствовать всеяпонским или западным требованиям. Не нужно жить с оглядкой на всевластный общий знаменатель. Они смогут положиться лишь друг на друга: ни индустрии, ни государству до них уже дела нет. Есть ли у этой новой, но старой Японии будущее? Задумаются ли японцы, да и не только японцы о том, какой ценой обходится прогресс? Сделают ли хотя бы один шаг назад?

Полдень, я иду по дороге вдоль овощного поля. Старик-крестьянин, присев на корточки, работает на грядке. У опрятного дома напротив стоят трое мужчин за 40 и разговаривают: наверное, их фирмы закрыли, и им уже некуда спешить. Небо удивительно синее, и в этой округе, где о трагедии напоминают только крики воронов, ищущих трупы на той стороне холма, в воздухе чувствуется какое-то неяпонское спокойствие. Я вдруг понимаю, что чего-то не хватает. Ну да. В городе почти не слышно детских голосов.