— Скажите, как сделать так, чтобы он нас услышал?

Нервического вида молодая женщина, впрочем, вполне ухоженная. Спокойный белокурый мужчина с кудрявой бородой.

Мальчик лет пяти-шести последовательно осваивает мои обширные запасы игрушек. Мама подает ребенку множество команд, не предпринимая при этом никаких действий: «Паша, положи это! Зачем ты туда лезешь? Ты спросил у доктора разрешения? Убери сначала на место это, а уже потом…» Мальчик никак на ее слова не реагирует. В конце концов занялся большим магнитом, по-разному прилепляя к нему мелкие монетки.

— Чтобы услышал? — переспросила я и пожала плечами. — Ну, вероятно, сказать что-нибудь ему интересное… Паша, если монеты насыпать на стол, а два маленьких магнита водить под крышкой стола, то монеты будут по столу ползать. Как бы сами. Можно их даже на ребро поставить, если постараться…

— О чем вы говорите?! — буквально взвилась женщина. — Я имею в виду не развлечения, а то, что должно быть! Нужно есть, мыть руки, чистить зубы, одеваться, выполнять задания логопеда. С этим вы, надеюсь, согласны? Я начинаю его будить за полтора часа до того, как нам следует выходить в садик! А сама встаю за два, чтобы еще приготовить завтрак — мужу и ему, потому что он в садике, видите ли, не завтракает! Он не может утром встать, потому что каждый вечер у нас на два часа — коррида! Чтобы он закончил смотреть телевизор, играть и пошел умываться и спать, я должна ему сказать двадцать, сто раз — сначала спокойно, потом на крик, потом я насильно выключаю этот чертов телевизор, потом он орет и пытается драться, потом муж хватается за ремень… Когда я думаю о том, что будет в школе, я близка к истерике!

Я быстренько пролистала карточку. Невропатолог с самого начала практически ничего Паше не инкриминировал, стало быть, все дело в методах семейного воспитания.

— Паша не слышит вас в первую очередь потому, что ваши слова ничего для него не обозначают и за ними ничего не следует, — сказала я. — Вот вы здесь и сейчас уже шесть раз сказали: «Паша, положи на место!» — но ровным счетом ничего не сделали. Зачем же ему вас слушать?

— Правильно! — гулким басом поддержал меня мужчина. — Вот и я тоже ей говорю: чего без толку языком чесать? Надо, чтобы он просто знал…

— Так что же — сразу бить его, что ли?! — возмущенно вскричала мать.

— Почему бить? — удивилась я. — Просто за дисциплинарной командой сразу же должно идти действие, которое ее подтверждает. А если действие немедленно предпринять невозможно, тогда — молчать.

— Ну и как же я должна была здесь у вас правильно поступить? — с любопытством спросила мама. — Смотреть, как он все хватает, бросает на ковер, и молчать?

— Ваш выбор. Самое разумное было бы спросить у меня, ведь здесь в кабинете я устанавливаю правила. Я бы подтвердила свою ответственность и освободила от нее вас. Но могли и взять ответственность на себя: «Паша, нужно положить это на место!» — если он не подчинился, встали, отобрали игрушку, положили на место. Вопросы типа «зачем ты это делаешь?» — вообще пустое сотрясение воздуха. Ребенок шестого года жизни, как правило, не может на них ответить…

— Что на шестом году! Я на четвертом десятке не всегда могу, — добродушно рассмеялся отец и уточнил: — Меня, как вы понимаете, она тоже спрашивает.

— То есть повторять не надо. Сразу делать. Хорошо… Но что? Сразу — выключать телевизор? Прекращать игру? Стаскивать с кровати?

— Именно.

— Но он же будет все время орать!

— Все время — не будет. Когда поймет, что ваши слова обозначают именно то, что вы сказали, орать перестанет, и всем сразу станет легче. Ведь многочасовые ежедневные корриды изматывают не только вас, но и Пашу. И не забывайте про положительное подкрепление желательного поведения: если он вас все-таки сразу послушался, поблагодарите его.

— Поблагодарить?! — мамины брови взлетели вверх. — За что это?! Это же то, что человек должен…

— Да ведь для него все это — ваша прихоть, — сказала я. — Ему хочется играть, а тут вы со своим мытьем рук (чукчи их, кстати, никогда перед едой не моют). Поел, ему хочется уже бежать играть, а вы — «тарелку в раковину!» (аристократы, между прочим, тарелки в кухню не носили, у них слуги были). В вашей семье такие правила, и для вас они верны, но ведь куда проще и приятнее устанавливать правила на позитиве. Если «условно правильное» поведение вызывает не нейтральную реакцию, а отчетливо положительную, то Паше будет легче ему обучиться. Вы согласны?

— В общем-то да… Но вот насчет его крика. Я все-таки предвижу… Он же слов «нельзя» и «надо» давно не воспринимает.

— Для облегчения ситуации можете придумать какую-нибудь фразу, которая обозначала бы окончание дискуссии. Это должно быть что-то, что в вашей обычной речи никогда не употребляется. Например: «Чингачгук все сказал!», «Окончен бал, погасли свечи!» и т.д. Чтобы товарищ знал — вот, это прозвучало, и все. В поддержку вашим правилам-требованиям вырабатывается что-то вроде условного рефлекса.

— Знаю — как у собак Павлова! Точно! Пашка, апорт! — снова рассмеялся веселый папа.

— Пап, мам, глядите, глядите, она на ребре стоит! — в тон ему закричал сын, которому наконец-то удалось подчинить себе упрямые монетки.

— Класс! Дай-ка я попробую! — вскочил отец.

Уходя, отец с сыном обсуждали магнитные свойства веществ — насколько я успела услышать, дома первый обещал показать второму электромагнит. Мама ушла, качая головой и явно продолжая мысленно со мной спорить.

* * *

Спустя полгода на первом этаже поликлиники я услышала знакомый, весело рокочущий бас: «Этого вы от меня не дождетесь, гражданин Гадюкин! Я не покажу вам план аэродрома!» (цитата из «Денискиных рассказов»). Папа и сын стояли возле ларька с игрушками.

— Ну и ладно! — сказал ощутимо подросший Паша и положил на место какого-то многолапого монстра. — А на площадку с качелями зайдем?

Увидев и узнав меня, отец радостно подмигнул:

— Работает, черт возьми! И даже с женой помогает! Великий все-таки человек — Павлов!

— Точно! — строго кивнула я. — Иван Петрович Павлов — гениальный российский ученый. Удачи вам!