Это внутренняя драма, когда человек перестает воспринимать свой город как благополучную, комфортабельную среду обитания. Ты лишаешься достаточно большого куска жизни. Начало этому было положено еще в 90-е, когда всех довольно грубо и жестко пересадили в автомобили, в связи с чем был почти полностью утрачен и вычеркнут из жизни общественный транспорт. В отличие от Москвы во многих европейских городах даже банкиры-миллионеры спокойно ездят на комфортабельных трамвайчиках. У нас сейчас только самые выдающиеся индивидуумы специально ездят на метро. 

Москву я начинаю воспринимать как среду обитания только иногда, в выходные дни, когда по городу можно перемещаться. Москва для меня — несколько десятков приятных мне мест. Если удается за день посетить несколько из них, они складываются в прекрасную мозаику.  

 

Есть проекты, предполагающие решить нашу транспортную проблему, пересадив как можно больше людей на велосипеды, однако я считаю, что в данном случае велосипед — слишком малая, гомеопатическая доза лекарства и город наш все равно умрет. Лет через десять Москвы не станет. Возможно, в качестве реанимации может понадобиться хирургическое вмешательство — перенос столицы, или создание специальных гетто, в которых можно будет жить, или закрытие города на несколько лет.

В 80-е годы Копенгаген так же умирал, датчане были на грани транспортной проблемы, но тогда все общество согласилось с тем, что надо что-то делать, и сейчас 40 процентов жителей там катаются на велосипедах. А скоро их станет 60 процентов. Там нет пробок, а люди здоровые. Но такой консенсус общества возможен лишь в государстве, где эффективно работает институт гражданского общества. Для нас это практически недостижимо — в силу отсутствия этого самого гражданского общества.