Неизвестная Джеки. Литературная жизнь Жаклин Кеннеди-Онассис

Перевод с английского: Елена Богатыренко

Дар убеждения вновь пригодился Джеки, когда она решила издать перевод книги русского писателя и драматурга Эдварда Радзинского «Последний царь» о смерти Николая II. С началом перестройки Радзинский получил доступ к архивам и свидетельствам очевидцев, которые при советском режиме были недоступны. Скотт Мойерс рассказывал: «Она бралась за какие-то книги, в которые никто не верил, и они оказывались феноменально успешными, например “Последний царь”. Она убеждала всех, люди начинали смотреть на вещи с ее точки зрения и поддерживали ее».

Однако прежде чем Джеки купила книгу, автору пришлось убеждать ее, что его работа достойна публикации. В 1991 году Радзинский и его агент пришли в кабинет Джеки в сопровождении переводчицы, совершенно потрясенной встречей с такой знаменитостью. Радзинский рассказал

мне: «Это было очень забавно, потому что мы обсуждали, что делать с книгой, и мой литературный агент показал ее Джеки до начала разговора. Я только что вошел. В то время я совершенно не говорил по-английски. И мы ждали переводчицу из нашего посольства. Но, к сожалению, вместо того чтобы переводить, она увидела Жаклин и пришла в состояние глубокого шока. Я понял, что мне придется объясняться самому, без ее помощи».

Каким-то образом, несмотря на плохой английский, писатель смог донести до потенциального редактора свою концепцию книги. Несколькими английскими фразами он дал понять, что рассматривает всю эту историю с точки зрения Библии. Он считал, что перед тем, как пасть под

пулями расстрельной команды, царь и его семья, будучи истинными приверженцами православной веры, простили своих убийц-большевиков. Рассказывая о встрече с Джеки, Радзинский сказал: «Этот момент был для меня, может быть, самым важным в жизни, потому что речь шла не просто о книге, а о моей миссии… Я писал книгу не о страшных большевиках, убивших царскую семью. Я писал книгу о прощении, о людях, которые оказались способны простить перед смертью. Когда я объяснил ей это, она поняла. И она сказала моему агенту: “Мне нравится эта идея прощения”».

В интервью каналу Пиби-эс Радзинский рассказал, что ему понравилось, с какой тщательностью Джеки подбирала фотографию для обложки книги: печальный царь сидит на пне на фоне сельского пейзажа, а за его спиной стоят вооруженные охранники. «Книгу издали в двадцати странах. Я видел бесконечное множество обложек, но она сделала самую лучшую. Почему? На ней изображен этот последний царь, этот несчастный Николай, он сидит с грустным лицом, на котором можно прочесть вопрос: “Что делать?” Сегодня мы присутствуем при таком же крушении империи, и сегодня перед нами встает тот же самый вопрос».

Радзинский работал с переводчицей Мэриан Шварц, которую Джеки уже знала по переводу книг Берберовой, но до этого времени лично с ней не встречалась. Шварц рассказывала: «Помимо всего прочего, меня восхищало в ней то, что она лично занималась редактированием текста. После того как я сдала рукопись, я поехала к родственникам в Нью-Йорк, и вдруг вечером в субботу она мне позвонила. Разве ей не полагалось в это время где-то развлекаться? Нет, она звонила мне по поводу совершенно конкретных деталей. Сначала она отправила автора в Техас, чтобы переделать книгу с учетом американской аудитории, и теперь пристально изучала текст.

Она сделала очень много для этой книги как редактор, а кроме того, самым тщательным образом обдумывала и выбирала время для публикации. Что касается работы, которую мы проделали с Радзинским, надо сказать, что издание на английском языке настолько отличается от издания на русском, что другие переводы делают уже с моего перевода. Начать с того, что на русском языке первая часть представляла собой подробнейший экскурс по русской истории вплоть до последних Романовых. Когда Радзинский приехал сюда, он спросил: “Ну, что вы думаете об этом вступлении?” Я ответила: “Честно говоря, не думаю, что оно может подойти”. Радзинский пишет пьесы, поэтому ему не привыкать переделывать их для разных аудиторий. И он сразу же ответил, что надо начать с чего-то совсем другого. Не успела я опомниться, как первые сорок страниц куда-то исчезли».

Шварц поделилась и своими воспоминаниями о встрече с Джеки: «Она пригласила меня к себе домой на чай. Мы познакомились за несколько месяцев до этого и хотя в течение всего этого времени интенсивно общались, но только по телефону. Конечно, моя мама хотела узнать, что я надену, а я совершенно не представляла, в чем идти. Но я, конечно, не собиралась надевать бальное платье просто ради встречи с Джеки Онассис. В результате я пришла в фланелевых брюках и в свитере. Меня провели в библиотеку, где я должна была ее ждать… Там стоял большой квадратный кофейный стол, весь заваленный книгами, — вообще, они лежали повсюду, не только на полках и столах, но даже и под столами. Так лежат книги в домах, где люди действительно любят читать. Они не убирают их; они просто не могут вынести мысли о том, что их можно куда-то спрятать. Когда она вошла, я рассматривала какую-то книгу, и Джеки начала рассказывать мне о ней. А когда принесли чайный поднос, ей пришлось сдвинуть стопки книг, чтобы поднос не свалился. Это было очаровательно».

К тому времени, когда Джеки решила заняться «Последним царем», история жизни и смерти Николая II уже была хорошо известна, и в 1969 году Роберт К. Масси написал на основе этой истории свой бестселлер «Николай и Александра». Интерес к царской семье поддерживали и слухи о том, что одна из дочерей царя, Анастасия, возможно, осталась в живых, а также ставшие известными жуткие подробности расстрела. Ингрид Бергман сыграла роль Анастасии в пышном голливудском фильме. Неужели Эдвард Радзинский, которого в Америке если и знали, то лишь по нескольким переведенным пьесам, мог найти в этой теме что-то новое?

Ответ на этот вопрос крылся в хаосе, царившем в Советском Союзе в течение десяти лет постепенного развала. Не скрывавший своей симпатии к царю Радзинский начал получать таинственные письма и звонки от стариков, утверждавших, что они находились в Екатеринбурге, на месте трагедии, летом 1918 года, когда была убита семья Романовых.

Позже Радзинский рассказал в интервью «Нью-Йорк таймс», что, когда к нему в руки попал доклад начальника расстрельной команды, «он оказался настолько страшным, настолько леденящим кровь, настолько чудовищным, что вначале я не хотел публиковать его».

Многоплановый сюжет нуждался в тщательной проработке со стороны Шварц как переводчицы и Джеки как редактора. Поскольку в книге изображались многочисленные эпизоды из российской истории и поскольку во всех этих описаниях упоминались русские имена, сложные для восприятия простого американского читателя, колоссальное значение приобретала ясность и четкость изложения. Под руководством Джеки удалось добиться того, что книга разъясняет многие мрачные подробности русской революции и последовавших за ней ужасов Гражданской войны, делает их более понятными и доступными для англоязычных читателей.

«Последний царь» продержался в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс» более трех месяцев. Джеки планировала продолжить сотрудничество с Радзинским и выпустить биографию Сталина, но сделать это ей помешала болезнь. Концепция, которую предлагал автор в этой книге, снова понравилась редактору. Радзинский намеревался в первую очередь исследовать психологию русского лидера, а не разбираться в преступлениях Сталина и создавать его политический портрет.

«Когда я сказал ей, что собираюсь писать о Сталине, она сочла, что это невозможно, потому что в этой теме нет ничего поэтического, — сказал мне писатель. — Я объяснил ей, что, к сожалению, этот дьявол Сталин имел поэтический взгляд на жизнь. Это была скверная поэзия, но все же поэзия. И я сказал Джеки, что не буду писать историю о чудовище. Я хотел написать о том, как человек превращается в чудовище. Человек, который был настоящим революционером, а потом все его мечты… уступили место единственному стремлению к диктатуре. И она полностью приняла мою идею написать о Сталине… как о человеке… а не только как о неумолимом звере… Она сказала, что это очень важно, потому что его жизнь — хороший урок для будущего».

Радзинский рассказывал Джеки, что Сталин хранил у себя в библиотеке книги, написанные его бывшими соратниками вроде Льва Троцкого, а также произведения разных писателей и художников, которых он сам же и уничтожил. Автору удалось спасти остатки сталинской библиотеки, и позже он сообщил Джеки, что сделал удивительное открытие: Сталин «продолжал разговаривать со своими жертвами, делая пометки в их книгах».

Новой книге предстояло выйти под названием: «Сталин: первая подробная биография, основанная на сенсационных документах из российских секретных архивов». Джеки не нравился пафос этого названия, изначально предполагалось назвать ее куда более изящно: «Три Сталина». Однако в отсутствие Джеки издательство потребовало внести в книгу очень много изменений.

При реализации этого проекта Джеки намеревалась повторить успешный опыт редактирования и издания «Последнего царя». Переводить книгу должна была все та же Мэриан Шварц, но после смерти Джеки ей пришлось работать в изменившихся условиях, о которых она вспоминает с горечью: «Помимо того что Джеки была способным редактором, она научила меня добиваться желаемого. Она показала, что надо делать, чтобы все удавалось. Одним из доказательств этого служит то, что ни одна книга Радзинского не пользовалась таким успехом, как первая. Даже в рецензии на вторую книгу, про Сталина, было написано что-то вроде: “Что произошло?” Потому что ее никто не редактировал. Они просто ее перевели. Никто не сделал того, что делала она. Никто не придал ей такого блеска».

«Последний царь» читается и развивается постепенно, как хорошо выстроенный детектив. «Сталину» же, напротив, недостает организованности и выдержанности, характерной для первого расследования Радзинского, и читатель вынужден дрейфовать в Саргассовом море подробностей, ценность которых часто сомнительна. Поэтому крайне прискорбно, что эта биография просто задохнулась под весом источников информации. По своему объему она сопоставима с биографиями, написанными Робертом Сервайсом и Саймоном Себагом Монтефиоре, однако ей не хватает того оттенка беллетристики, который характерен для обеих этих книг; нет в ней и пламенной прямоты «Шептателей» Орландо Файджеса или «Кобы Ужасного» Мартина Эмиса.

Без Джеки, бравшей на себя всю редакторскую работу, и без перевода Шварц «Сталин» стал типичным примером того, что «больше не значит лучше». Радзинский вспоминал, как обсуждал книгу на последней встрече с Джеки и она сказала ему: «Это великолепно! Такой образ!» Через несколько месяцев, будучи в Польше, где вышел «Последний царь», Радзинский узнал о ее смерти. Впоследствии, говоря о своем чувстве потери, он уклончиво произнес: «Для меня она не умерла. Она просто вышла из комнаты, а потом, очень скоро, вернулась [как дух]».

ПОСЛЕДНЯЯ КОРОЛЕВА ВЕКА[*]

Эдвард Радзинский о Жаклин Кеннеди-Онассис

Она должна была войти …

Я жил тогда в своем мире. Принципиально не читал никаких газет, чтобы не видеть «фотографические группы свиноподобных рож». Но ее лицо я знал, как и весь мир. Прекрасная женщина, на руках которой погибает застреленный Президент. Одна из последних трагедий проклятого века… Всю первую половину века — душегубство и человеческая бойня. И вот во второй половине, которая обещала быть человечнее, убийство… Теперь уже на глазах миллионов. Картинку донесло телевидение…

И вот она вошла! Женщина с экрана… Легенда. Она была без всякой косметики, но это была она, красавица Жаклин, не боящаяся времени. Сейчас она должна была обсудить мою книгу о Николае II. Легенда стала прозой: она начала совещаться. Жаклин со свитой редакторш и мой литературный агент. Я хотел понять, о чем они говорят, но девушка из посольства, которую пригласили переводить, как загипнотизированная глядела на легенду, и было ясно: толку от нее не будет. Однако из некоторых слов я понял ужасное: легенда предлагала сократить мою книгу. Она сказала что-то вроде: «Я не знаю русского, но верю экспертам, что книга интересная. Однако перевод такой большой книги обойдется очень дорого. Книгу надо сократить».

Я понял: нужно выступать и немедля… Я смотрел призывно на девицу из посольства. Но она меня не видела, она смотрела на Жаклин. И я решился забыть про эту загипнотизированную и говорить самому.

Я встал и начал речь. На языке, который учил в школе и который несправедливо считал английским… Надо сразу сказать, что запас слов у меня был необычен. Это была «Баллада Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда. Я выучил ее наизусть вместе с переводом Валерия Брюсова. Потому я не знал жалких, повседневных слов типа «ушел», но знал vanished in air. К сожалению, из-за произношения выпускника советской школы, справедливо именуемой «средней», Жаклин трудно было оценить эти красоты и понять мой длиннющий монолог, который она вежливо выслушала до конца…

Я рассказал, что четверть века назад, в 70-е годы, я пришел в архив и попросил документы о царе. Мне дали дневник Николая. Это были множество тетрадей со слипшимися от времени страницами, их много лет не открывали (для выразительности я похлопал руками, она кивнула).

И, читая дневник, я решил написать книгу об убийстве Первой Семьи России, которое стало отправной точкой красного террора. Я писал книгу для себя, не надеясь ее когда-нибудь напечатать. Но в России надо жить долго. И вот теперь перестройка, и я могу ее публиковать… Но я никак не мог закончить эту книгу. Писать историю о зверском убийстве царской семьи? Но о большевистском терроре сейчас написаны горы книг. И наконец я понял. Эта история не об убийстве. Смысл ее в стихотворении, найденном после убийства в книге, принадлежавшей великой княжне Ольге. И я начал читать стихи.

(На лице моей агентши отразился ужас. Но Жаклин? Она внимательно слушала!)

Ободренный, я читал:

«Молитва

Пошли нам, Господи, терпенье в годину бурных мрачных дней

Сносить народное гоненье и пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о, Боже правый, злодейство ближнего прощать

И Крест тяжелый и кровавый с Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья, когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и оскорбленье, Христос Спаситель, помоги.

Владыка мира, Бог Вселенной, Благослови молитвой нас

И дай покой душе смиренной в невыносимый страшный час.

И у преддверия могилы вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы — молиться кротко за врагов».

И только когда я понял, что эта история — о прощении, я смог закончить книгу. (Уже в самом начале мне не хватало английских слов, я смело перешел на русский… Но Жаклин… слушала!)

В заключение я сказал, что уже опубликовал на родине несколько кусков из книги и даже начал печатать всю книгу в одном из наших самых модных тогда толстых журналов. Однако после каждой публикации я получал горы писем, и в большинстве они были об одном — требовали покарать потомков убийц царской семьи. Предлагали выкинуть из могилы тела цареубийц и т. д. Я понял, что к идее прощения люди совершенно глухи. Книгу воспринимали как призыв к возмездию. Таково было состояние сердец… И я поехал в Троице-Сергиеву лавру поговорить со священником. Он мне сказал:

— Сейчас не время… Подождите. Волна ненависти уляжется, и люди прочтут вашу книгу, как вы ее задумали…

Я сказал:

— К сожалению, я уже начал печатать ее в журнале…

— Остановите.

— Но подвести журнал, это скандал!

— Не подведите душу.

И я написал обращение к читателям и остановил публикацию книги.

Уже вскоре я испугался. Испугался, что, пока буду дожидаться перемен в сердцах, перестройка, как часто бывало в нашей истории, может закончиться, и книга никогда не будет напечатана. И поэтому я решился печатать ее за границей. Но я не могу позволить ее сокращать и уродовать. Я забираю книгу. Для меня это не просто книга — это моя миссия.

(В те годы каждый серьезный русский писатель должен был иметь бороду и миссию. У меня бороды не было, но миссия была.)

Помню, наступила тишина. Жаклин смотрела на меня обольстительно-нежно. Потом сказала:

— Я ничего не поняла…

(Здесь, наконец, вышла из анабиоза девушка из посольства и с удовольствием перевела эту фразу.)

Жаклин помолчала и добавила:

— Но я вам верю... Мне кажется, вы хотели сказать, что эта книга не об убийстве, а о прощении. Если так, это важно, — и, обратившись к своей свите, сказала: — Мы переведем всю книгу, как написал ее автор…

Как и обещала, она напечатала книгу без сокращений… Точнее, только с одним. У меня было несколько страстных фраз, клеймивших Великую французскую революцию. Вот их она тайно вычеркнула. Она оставалась француженкой.

Со времени смерти Жаклин вышло множество книг и фильмов, посвященных ей. И многих авторов волновал вопрос: почему она выбрала эту книгу? Была ли связана в ее сознании эта книга об убийстве царской семьи с тем страшным 63-м годом? Мнения здесь разные… Для меня — была, не могла не быть… Картина расстрела семьи… Кровь… Родные люди, погибающие на глазах друг друга… Убийство, тайно пересказанное для секретных архивов самими убийцами… Впоследствии все это мучило ее кошмарами.

Она оказалась блестящим редактором. Точно почувствовала внутреннюю структуру книги — столкновение идиллической, сказочной жизни царской семьи, описанной в дневнике самим царем, с хаосом и насилием Революции.

Из сказки людей выталкивают в ад… И царь в своем дневнике ведет нас по кругам этого ада — к последней крови… И потому она усердно искала фотографии той жизни, снятые самими членами семьи. Фотографии потонувшей русской Атлантиды.

«Последний царь» быстро попал в список бестселлеров. Прекрасные рецензии были во всех газетах: от «Нью-Йорк таймс бук ревю» до элитарного The New Yorker. Пожалуй, только в одной небольшой газете появилась плохая рецензия, подписанная фамилией известного русского писателя.

Узнав от меня об этом, Жаклин сказала:

— Не огорчайтесь. Я люблю вашу страну, но знаю этот жанр — «Русские о русских».

Когда она пришла на презентацию «Последнего царя» в Russian Tea Room, по залу прошел гул. Клянусь, в скудно освещенное помещение вошла молодая, сияющая Жаклин с той трагической фотографии 63-го года, когда она еще не знала, что ее поджидает в следующую минуту.

Правда, через какое-то время ее лицо начало возвращаться в нынешний день... И она уехала с бала.

В музее Метрополитен была выставка «Жаклин Кеннеди: годы в Белом доме». Там были ее платья и ее фотографии. Божественно элегантная, царственная красавица, повелительница сердец, мечта длинной очереди женщин и мужчин, стоявших на эту выставку.

Эта была Жаклин, которая и останется в истории.

Последняя королева века…

Но я знал другую Жаклин.

Она должна была быть редактором моей следующей книги... Все требовали, чтобы я писал о Распутине. Это напрашивалось само собой после успеха книги о Николае. Но я хотел — о Сталине.

Я рассказал ей свой замысел. У нее была самая важная редакторская черта: когда вы рассказывали ей, вы сами становились талантливее. Мой друг, знаменитый итальянский сценарист и блистательный поэт, узнав о моем замысле, сказал: «В этой теме нет поэзии».

Когда я передал ей эти слова, она сказала: «Там — дьявольская поэзия. Недаром сам дядюшка Джо сочинял стихи».

Жене демократического лидера был очень интересен диктатор. Но книгу о Сталине я закончил уже без нее.

* Очерк Эдварда Радзинского «Последняя королева века» написан специально для совместного книжного проекта «Сноб» и издательства Corpus «Все о Еве».