Как мы понимаем, что нам говорят? Стоит кому-нибудь начать речь, и у нас в верхневисочной извилине включается автоматический суфлер, похожий на программу автокоррекции на айфоне. Сверяясь с невидимым словарем в мозгу, он каждую долю секунды предлагает сотни или даже тысячи способов закончить чужое слово. Нейрофизиолог Пьер Ганепен с двумя коллегами из Кембриджа, работу которых опубликовал журнал Current Biology, доказали существование этого суфлера и разобрались, как устроен его словарь.

Превращать на лету абстрактные звуки в буквы мозгу не по силам (попробуйте, например, записать на слух русскими буквами текст песни на арабском). Мы мыслим словами и пытаемся выхватить их из потока звуков. Согласно старой гипотезе лингвистов, когда кто-нибудь говорит «ф...», у нас в памяти всплывают многие сотни слов, начинающихся со звука «ф». К моменту, когда собеседник произнесет «фор...», останутся только «формула», «форточка» и еще несколько.

Чем больше выбор, тем медленней реакция. Но тогда люди с большим словарным запасом должны понимать собеседника хуже всех. Там, где другие выбирают между «форточкой» и «формой», им чудятся «фортификация» с «фораминиферой» и еще тысячи вариантов.

Ганепен не поверил, что знания делают человека менее понятливым. Он решил обучить своих подопытных 60 несуществующим словам, похожим на существующие (например, «формубо» вместо «формулы» и «витамел» вместо «витамина»), и посмотреть, как изменится время распознавания речи. По его собственной гипотезе, мозг хранит не сами слова, а все их незаконченные варианты («фо...», «фор...», «форм...»). К каждому такому варианту прилагаются ссылки на сегменты-продолжения («фор-му...», «фор-ти...», «фор-ам...»). Продолжив слово неправильно, мы запоминаем «ошибку прогноза» и переключаемся на следующий вариант. И чем уверенней мы владеем языком, тем лучше наши представления о возможных ошибках. Поэтому время распознавания должно сокращаться.

В ходе эксперимента Ганепен следил по магнитоэнцефалограмме каждого участника эксперимента за активностью верхневисочной извилины — одного из акустических центров мозга. В первый день, когда его подопытные впервые услышали «формубо» и другие примеры искаженных слов, реакция мозга на произнесение этих слов вслух не изменилась. Новые слова по-настоящему запомнились только к следующему утру —  свидетельство того, что память, в том числе словарная, «перетряхивается» и упорядочивается во сне. И вот тогда «ученики» начали опознавать и «формулу», и «формубо» быстрее, чем прежде.

В модели, которую построил Ганепен, за каждую ошибку распознавания — «фор-му...» вместо «фор-ти...» — отвечает свой нейрон. Событие, которое его возбуждает, — неправильно сделанный прогноз. Лучше всего эту схему «словаря» иллюстрирует советский мультфильм с навязчивым рефреном «На лугу пасутся ко...», где каждому неправильно угаданному слову («козы», «кони») отвечает своя красочная история. То есть главная запись в нашем внутреннем словаре — не слово и не его отрывок, а память о путанице.

Это знание могло бы помочь запоминать новое — и это не обязательно слова, родные или иностранные. Нужно только привыкнуть к мысли: ошибка — не досадная оплошность, про которую нужно побыстрее забыть, а важный ориентир. Кстати, айфону тоже пошло бы на пользу первым делом запоминать, как именно мы реагируем на самые абсурдные из его автозамен.