— Вы, часом, не психоаналитик? — подозрительно спросил меня интеллигентный мужчина с седыми висками и тяжелыми мешками под глазами.

— Нет-нет, что вы! — искренне открестилась я. — Совершенно обычный консультант.

— А какими же методами вы работаете? — продолжал допытываться мужчина.

— Да так, знаете, с бору по сосенке... — я неопределенно помахала в воздухе пальцами и перешла в наступление. — А ребенок-то ваш где?

— Я без нее, она не знает, — мужчина сгорбился в кресле. — Извините меня. Просто я уже обращался... Если я решусь рассказать, вы поймете. Мне трудно говорить словами. Я, видите ли, математик и больше привык формулами, — он мужественно пытался шутить.

— Я слушаю вас, — сочувственно произнесла я, уже понимая, что его проблема не из пустых.

Математик помолчал, собираясь с мыслями или с духом. Я не торопила его.

— Я плохо схожусь с людьми — это раз, — наконец сказал он. — Я был женат четыре раза — это два.

«Все-таки математики очень странные люди», — непрофессионально подумала я.

Первые три брака математика были недолгими и необязательными. Если я правильно поняла ситуацию, мужчина попросту женился на всех женщинах, с которыми вступал в интимные отношения. Польщенные женщины выходили за него замуж, потом обнаруживали его полную незаинтересованность во всем, что не касалось формул и матриц, и тихо (или громко) уходили туда, откуда пришли в его большую, но темную и запущенную квартиру на Васильевском острове. Потом математик долго жил один. Его немудреное хозяйство вела почти глухая пожилая женщина, которая приходилась ему дальней родней. О степени тогдашней незаинтересованности математика в происходящем можно судить по нижеследующему обмену репликами:

— Эта тетушка... Она тогда жила у вас?

— Гм-м... Жила? Возможно. Я ее иногда видел... иногда не видел... Может быть, она куда-то уходила? Не знаю! Простите, если это важно, я боюсь вас дезинформировать.

Зато последний его брак оказался счастливым — по-настоящему. Надежда была сотрудницей факультета, матерью-одиночкой с трудной судьбой. Они часами разговаривали — по-ленинградски, на кухне, — точнее, говорила в основном она, а он просто смотрел на ее лицо и иногда подавал реплики, как в театре. Они гуляли по городу. Она обновила его гардероб, заставляла его прямо держать спину, и на него стали засматриваться женщины-коллеги. Ее одиннадцатилетняя дочка стала называть его папой через четыре месяца после того, как они переехали к нему. Он дарил ей кукол и бантики, потому что не знал, что еще можно подарить девочке. В куклы она уже не играла, бантики не носила, но смеялась и висла у него на шее.

Возможно, Надежда была больна уже тогда, когда они поженились. Но где-то через полтора года стало ясно, что надежды практически нет. Во всех смыслах. Искать так долго, чтобы почти сразу расстаться! Он, наверное, умер бы вместе с ней, если бы не Светлана. Она спасла его. Они вместе горевали по Надежде и вместе выжили.

Теперь Светлане 15. Она поразительно похожа на мать, но намного красивее ее. И веселее. И жизнерадостнее. Он показал мне карточку: девушка и вправду была эффектна и выглядела на фото несколько старше своих лет.

— Я — ее отец, — как заклинание, повторил мужчина. — Она — моя дочь. Надежда, умирая, просила меня позаботиться о ней.

— Вы заботитесь, — сказала я. — Красота — это от природы. Но Светлана не была бы веселой и жизнерадостной, если бы вы плохо выполняли Надеждин завет.

— Почему вы не спрашиваете?! — крикнул мужчина и сжал руками виски. — Вы же учились, проходили в институте этого чертового Фрейда и уже должны понимать! Они спрашивали все время! Что я чувствую, когда она ко мне прикасается? Она всегда была очень ласковая, но после смерти матери ей особенно не хватало прикосновений... О чем я думаю, когда она моется в ванной? Когда сидит на диване перед телевизором в этих своих обтягивающих трусах и в этой странной майке, которая больше походит на лифчик... Она еще ребенок и ничего не понимает. После смерти матери она просила, чтобы я ложился с ней на диване и стоял за дверью туалета: ей было страшно одной. Они просили меня описать все подробно! Они говорили, что это нормально, и я не должен испытывать чувства вины! Вы слышите?! Нормально!!!

— «Они» — это психоаналитики, к которым вы обращались? — спросила я.

Он кивнул, как-то разом обессилев, и прошептал:

— Мне 50 лет. Я — ее отец. Вы понимаете?

— Да, — сказала я. — Понимаю.

Я не могла послать его еще к одному психоаналитику, хотя это и была их епархия. Я не могла как-то действенно изменить их ситуацию, ведь у девочки никого не было, кроме него. Я должна была ему помочь. Но как узнать, что на самом деле происходит?

— Не бойтесь, — на пробу сказала я. — Светлане ничего не угрожает.

— Почему вы так думаете?! — он жадно вытянул шею, его глаза, как я и ожидала, зажглись надеждой.

— Потому что она — ваша дочь. Вы любили ее мать. И еще вы — умный, сильный, интеллигентный человек, мужчина. К тому же математик. Никаким инстинктам вас не одолеть. Вот если бы Светочка была какой-нибудь хитрой формулой... — я тоже пыталась шутить. Он улыбнулся. — И, кстати, пришлите ко мне Свету. Да не пугайтесь вы! Я поговорю с ней о чем-нибудь нейтральном. Если что-то проявится, дам вам знать.

— Спасибо вам за поддержку, — с чувством сказал математик, уходя. — Мне было важно это услышать. Конечно, я справлюсь.

 

Светочка села в кресло и тихо заплакала. Тушь текла черными ручейками. Я с симпатией думала о психоаналитиках: послать бы и ее к ним тоже!

— Это я во всем виновата! — сказала девочка. — Я — дрянь! А папа страдает!

— Нет! — сказала я, ожидая страшного.

— Вы ничего не знаете! — горячо возразила Светочка. — Я в блоге выкладываю, а они все мне советы дают...

Я прикрыла глаза от ужаса. Где они, психоаналитики, с их вопросами?! У меня просто не поворачивался язык.

Светочка истолковала мое молчание как однозначно осуждающее и снова заплакала. Потом начала икать.

— Я его нарочно дразню, понимаете?! — сквозь слезы и икоту выкрикнула она. — Я вообще-то дура, а теперь у меня знаете, сколько в блоге френдов... Я же на маму похожа, а папа добрый и... такой... Он вчера валидол на кухне пил... А вдруг он из-за меня умрет?! Ну что вы молчите?! Вы вообще про Фрейда читали?

Только колоссальным усилием воли мне удалось сдержать нервный смех.

Со Светой мы поговорили по душам. Она обещала больше не дразнить папу-математика и направить интересы своей бурно пробуждающейся сексуальности на сверстников. Даже если ей придется из-за этого расстаться со всеми интернет-друзьями, с любопытством наблюдающими за фрейдистскими перипетиями этой истории. Папа, в конце концов, дороже!