Новая Порция: В компании классиков

Всю глубину знаменитого толстовского реализма родителям Порции довелось испытать на себе. Они еще не подозревали, что их ждет, когда во время первого купания лицо их дочки сделалось на редкость задумчивым, а взгляд исполнился такой возвышенной и просветленной проникновенности, какую, вероятно, можно было бы наблюдать в глазах князя философов и ангелического доктора Фомы Аквинского, формулирующего доказательство бытия Божьего. В следующее мгновение небольшой, но плотный и темный комочек отделился от маленького тела Порции и медленно опустился на дно ванночки. Ошеломленные торжественностью момента родители почтительно застыли: в конце концов, даже Пушкин неоднократно сравнивал творческий акт с дефекацией, свои сочинения — с экскрементами и писал, что он «испразнился сказкой в тысячью стихов; другая в брюхе бурчит».

Впоследствии Порция достигла известной виртуозности в своем искусстве. Родителям приходилось проявлять недюжинную бдительность и изворотливость, чтобы не оказаться с ног до головы заляпанными ее на редкость эффектными абстракциями. Стоило им хотя бы на секунду отвести глаза в сторону от крошечного, рассеянно озиравшегося по сторонам существа, как в комнате раздавался короткий и резкий звук, после которого даже самый въедливый педант не смог бы упрекнуть Толстого в неточности. Прыгая на цыпочках среди причудливо раскинувшегося на полу архипелага, родители выворачивались из щедро разукрашенных халатов и футболок, а довольный младенец улыбался во весь рот и щурился, как бы напоминая им высказывание Франсуазы Саган о том, что «настоящее искусство должно захватывать реальность врасплох». Ребенок при этом пользовался поначалу таким звонким и ярким желтым пигментом — практически чистым лимонным кадмием, — которому мог бы позавидовать даже изобретатель спектрального ультрамарина Ив Кляйн. Отцу Порции, бывшему художнику, не раз приходило на ум собрать это вещество, очистить при помощи нехитрых процедур от органических примесей и выкрасить этой солнечной краской стены будущей детской комнаты — тем более что субстанция эта была на редкость въедливой и светостойкой. Впоследствии Порция овладела более сдержанным, сложным и драматичным колоритом.

Постепенно родители приноровились к неожиданным эксцессам младенческого вдохновения и даже перестали взахлеб рассказывать друг другу обо всех удивительных и несравненных особенностях последних произведений своей дочери. Но однажды случилось нечто непредвиденное.

Распаковывая очередной подгузник, мать недоверчиво наклонилась и несколько раз обнюхала его содержимое.

— Пахнет, — удрученно констатировала она.

Родители переглянулись. Хотя Порция была большой поклонницей синтеза искусств и пыталась в своем творчестве всячески сочетать звук, жест, мимику, перформанс и живопись, до сих пор она, однако, воздерживалась от воздействия на органы обоняния. Теперь она лежала на спине, безучастно глядя в потолок и всем своим видом показывая, что цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех, что совершенству предела нет и что прямая обязанность художника — это показывать, а не доказывать.

— Дитя становится человеком, — пожал плечами отец.

— И перестает быть ангелом, — вздохнула мать.