Всю глубину знаменитого толстовского реализма родителям Порции довелось испытать на себе. Они еще не подозревали, что их ждет, когда во время первого купания лицо их дочки сделалось на редкость задумчивым, а взгляд исполнился такой возвышенной и просветленной проникновенности, какую, вероятно, можно было бы наблюдать в глазах князя философов и ангелического доктора Фомы Аквинского, формулирующего доказательство бытия Божьего. В следующее мгновение небольшой, но плотный и темный комочек отделился от маленького тела Порции и медленно опустился на дно ванночки. Ошеломленные торжественностью момента родители почтительно застыли: в конце концов, даже Пушкин неоднократно сравнивал творческий акт с дефекацией, свои сочинения — с экскрементами и писал, что он «испразнился сказкой в тысячью стихов; другая в брюхе бурчит».

Впоследствии Порция достигла известной виртуозности в своем искусстве. Родителям приходилось проявлять недюжинную бдительность и изворотливость, чтобы не оказаться с ног до головы заляпанными ее на редкость эффектными абстракциями. Стоило им хотя бы на секунду отвести глаза в сторону от крошечного, рассеянно озиравшегося по сторонам существа, как в комнате раздавался короткий и резкий звук, после которого даже самый въедливый педант не смог бы упрекнуть Толстого в неточности. Прыгая на цыпочках среди причудливо раскинувшегося на полу архипелага, родители выворачивались из щедро разукрашенных халатов и футболок, а довольный младенец улыбался во весь рот и щурился, как бы напоминая им высказывание Франсуазы Саган о том, что «настоящее искусство должно захватывать реальность врасплох». Ребенок при этом пользовался поначалу таким звонким и ярким желтым пигментом — практически чистым лимонным кадмием, — которому мог бы позавидовать даже изобретатель спектрального ультрамарина Ив Кляйн. Отцу Порции, бывшему художнику, не раз приходило на ум собрать это вещество, очистить при помощи нехитрых процедур от органических примесей и выкрасить этой солнечной краской стены будущей детской комнаты — тем более что субстанция эта была на редкость въедливой и светостойкой. Впоследствии Порция овладела более сдержанным, сложным и драматичным колоритом.

Постепенно родители приноровились к неожиданным эксцессам младенческого вдохновения и даже перестали взахлеб рассказывать друг другу обо всех удивительных и несравненных особенностях последних произведений своей дочери. Но однажды случилось нечто непредвиденное.

Распаковывая очередной подгузник, мать недоверчиво наклонилась и несколько раз обнюхала его содержимое.

— Пахнет, — удрученно констатировала она.

Родители переглянулись. Хотя Порция была большой поклонницей синтеза искусств и пыталась в своем творчестве всячески сочетать звук, жест, мимику, перформанс и живопись, до сих пор она, однако, воздерживалась от воздействия на органы обоняния. Теперь она лежала на спине, безучастно глядя в потолок и всем своим видом показывая, что цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех, что совершенству предела нет и что прямая обязанность художника — это показывать, а не доказывать.

— Дитя становится человеком, — пожал плечами отец.

— И перестает быть ангелом, — вздохнула мать.