— Айей! — говорила Порция.

— Эсь! — отвечала ей мама.

— Яйнось! — восклицал младенец.

— Астусиас! — отзывался отец.

— Йеннойффффрррррр! — ребенок от старания пускал пузыри. — Гуингмы! Гуингмы!

— Сайоманис отэйс ас! — откликались родители по очереди, и дитя от удовольствия заливалось пронзительным смехом.

Родители тоже веселились вовсю. В самом деле, когда еще, кроме как в какой-нибудь галерее современного искусства в конце долгой и плодотворной карьеры, можно позволить себе такое: от души повалять дурака не только в свое удовольствие, но и на радость окружающим. Они подпрыгивали, корчили рожи, таращили глаза, делали языком «бл-бл-бл-бл-бл», говорили разные занятные вещи вроде «пикатикитокипу», «апашакарапаигос» или «апаса-апаса-апаса-апаса-оп», в которых неизбежно присутствовал отзвук литовского праязыка, а иногда, втайне друг от друга, даже пищали, рычали и верещали самыми невозможными голосами. Лица у них после этого были виноватые, но довольные.

Когда приезжали гости, родителям приходилось скрывать свою страсть к литературному авангарду и вести себя так, будто они всю жизнь ничего, кроме книг Владимира Соловьёва и о. Сергия Булгакова не читали. Они изо всех сил старались выглядеть обыкновенными людьми и вели разговоры о политике, о книгах, о друзьях и о планах на будущее. Ребенок в такие минуты тихо страдал.

— Кхайнойн! — говорил он. — Гумгум.

— Что? — притворно удивлялись родители.

— Пьют! Фрпрт!

— Что же ты хочешь, загадочное дитя? — родители с приторными улыбками склонялись над Порцией. — Ты же только что поела.

— Айеэнэнэнэно гас... — недоумевал ребенок.

— Вот я и говорю, — продолжал гость, — совершенно невозможно представить себе, что Саркози когда-нибудь согласится с той ценовой, да и вообще финансовой политикой, которую неизбежно диктует сегодняшняя ситуация. Скорее он к своей прежней жене вернется, чем станет перекраивать все эти кошмарные взаимоотношения, которые принято называть традиционными. Да и зачем? Рейтинг у страны высокий, показатели опросов хорошие, а что еще может интересовать чиновника?

Родители предательски косились на ребенка.

— Да... — мычали они. — Саркози... Опросов... Рейтинг...

— Или вот, например, возьмите Иран, — говорили гости. — В конце концов, политика моделирования наций тоже претерпевает свои изменения. Никому больше не хочется умирать ради каких-то упитанных людей с хитрыми глазами. Воздействовать на них будут, но соваться туда больше не станет никто.

— Да, — говорили родители, — соваться... Это понятно. Это конечно... воздействовать надо.

Ребенок смотрел на них с неподдельным изумлением. У него на глазах они из вполне разумных, симпатичных, коммуникабельных людей превращались в чудовищных, невыносимых зануд.

— Тикось, — напоминала им Порция. — Ямнось.

— Совершенно невозможно сегодня понять, по какому принципу формируется ценовая политика, — с перекошенными от усердия лицами выдавливали из себя родители, стараясь не встречаться глазами с ребенком; и Порция, окончательно убедившись в том, что ее близкие совершенно сошли с ума, тоже отворачивалась от них и тоскливо смотрела в окно. Минуту спустя она начинала хныкать от скуки.

Лица родителей светлели. Некоторое время они вырывали друг у друга ребенка, одновременно извиняясь перед гостями: «Сами понимаете... Дитя бессмысленное... Надо». Гости вежливо переглядывались, улыбались, пожимали плечами и продолжали свои разговоры.

Под шумок более удачливый родитель, жадно прижимая Порцию к груди, убегал в дальнюю спальню и запирался там на замок. Он клал ребенка на кровать и становился над ним на четвереньки. Ребенок смотрел на своего родителя с презрением.

— Апасанное, — неуверенно и виновато говорил родитель. — Пайессемаколен. Айваголио. Хммммммм.

Ребенок скептически разглядывал склонившееся над ним лицо.

— Айгон, — говорил родитель, — эсь тугайник дров.

Порция недоверчиво прислушивалась.

— Асталось, — упрашивал родитель, — эпизанд авис рабанда. Сей! Секулис! Патамаган. Р-р-р-р! Р-р-р-р! Абазис! Лос! Айх-ха паступ пайс. Эпизойдис.

И лицо младенца расплывалось в улыбке.

— Бекос, — говорил он. — Гуингмы.