Затяжной прыжок Роберто Болле

С утра он ждал, что его партнерша Джулия Кент прилетит утренним рейсом и они успеют пройти «белый» дуэт из «Дамы с камелиями» перед выступлением в Михайловском театре. Но рейс Париж–Петербург безнадежно задерживался. Похоже, сегодня репетиции не будет, и у меня на интервью с Роберто Болле не запланированные полчаса, а, в общем, целый вечер.

«Мне впервые в этом году не надо никуда торопиться», – говорит он и, кажется, сам удивляется этому обстоятельству. В Петербурге он оказался по приглашению фестиваля «Дягилев. Постскриптум», который был посвящен творчеству великого хореографа Джона Ноймайера. «Даму с камелиями» Болле танцует давно. И даже успел отметиться здесь два года назад с Дианой Вишневой в «черном» дуэте из третьего акта. «Мне это адажио больше нравится, оно драматичнее. Но на этот раз Джон попросил: «Давай теперь станцуй в «белом». Белое так белое. Главное теперь – чтобы Джулия прилетела».

…Когда я спустился в бар отеля «Европа», он уже ждал меня, уставившись в экран своего айфона. Вокруг сновали люди, с интересом поглядывая на темноволосого атлета, как будто не замечавшего ни любопытных взглядов, ни всех передвижений. На самом деле это каменное спокойствие выдавало профессионала, умеющего «занимать пространство». По балетным меркам он, конечно, крупноват. Балерины, завидев его, начинают нервничать: не слишком ли он для них совершенен? Но стоит им хотя бы раз, молча, встретиться взглядом с Роберто, все сомнения и тревоги отпадают сами собой. За двадцать лет его карьеры еще не было ни одной примы, которая не попала бы под власть этих небесно-голубых глаз и застенчивой улыбки, не поддалась бы обаянию балетного Кена. Именно такое прозвище получил Роберто после своих выступлений в Ковент-Гардене. За рост, за белозубый оптимизм, за эту свою идеальную красоту, может быть, больше даже подходящую для глянцевых обложек, чем для балетной сцены.

Зато ему совсем не надо затрачивать усилий, чтобы все поверили: его Зигфрид – принц, а Альберт – граф. Романтический герой теперь редкость. Вымирающий вид, как какие-нибудь снежные барсы. Их впору в Красную книгу записывать. В современном балете все больше преобладают мускулистые, задиристые качки, рекордсмены по двойным турам. «Маленьким танцовщикам проще, – вздыхает Роберто. – У них от природы лучшая координация. Они обладают более стремительным вращением. К тому же технически сложные вариации им легче даются».

У Роберто все иначе: он только чуть рукой взмахнет или ногу поднимет, и уже полсцены занял. Кажется, всего один прыжок – и уже за кулисами оказался. Наверное, он мог бы гениально станцевать Гулливера. Огромного, доброго, немного нескладного Гулливера, который топчется среди разных балетных карлиц и лилипутов, не очень понимая, как приспособиться к их тесным подмосткам, к их суетливым и мелким движениям. Но такой спектакль, наверное, возможен только в модерн-танце. А Болле – верный паладин классического балета. Он любит классику и себя пока видит только в ней: Ромео, Щелкунчик, кавалер де Грие в «Манон Леско», серия разных коронованных особ из «Спящей красавицы», «Лебединого озера», «Золушки».

Конечно, он прирожденный принц. По манерам, по этой гордой невозмутимости, которую легко принять даже за некоторую холодность. На самом деле он может быть очень даже темпераментным и страстным. Ведь он италь­янец. Только он умеет свои чувства скрывать. Абсолютный самоконтроль. И в жизни, и на сцене. А там с ним, как и со всеми артистами, много чего случалось за двадцать лет карьеры. Сам со смехом мне рассказывал, как во время ответственного дебюта в Ковент-Гардене посередине тишайшего адажио «Ромео и Джульетты» вдруг раздался неутешный детский рев.

– Если бы этот ребенок заорал на «Дон Кихоте», никто бы и не заметил. Но тут музыка едва слышна. Получалось, что я танцую под его рев. Зал начал хихикать, а я про себя молюсь: «Миленький, ну пожалуйста, заткнись же наконец. Ты мне спектакль срываешь». Даже не знаю, что там с ним произошло. То ли он так расчувствовался от наших танцев, то ли живот заболел. Но с тех самых пор маленькие дети в зале на меня наводят ужас.

Может быть, чтобы преодолеть этот страх, Роберто согласился в 1999 году стать послом ЮНИСЕФ и всерьез заняться участью детей из бедных развивающихся стран.

– Очень многое идет из детства. И тут мне невероятно повезло. Меня всегда обожали, баловали, выполняли малейшие прихоти и желания. Если бы не балетная муштра, я бы превратился в абсолютного бездельника и идиота. Но только эта не рассуждающая, безумная родительская любовь дает мне сегодня ощущение душевного тыла. Когда ничего подобного у тебя не было ни в прошлом, ни в настоящем, наверное, грустно жить.

С чего началось его увлечение балетом?

– Сколько себя помню, всегда любил танцевать. Когда по телевизору показывали какие-нибудь танцы, то не мог усидеть на месте. Сразу начинал импровизировать под музыку. Даже под «Умирающего лебедя» Сен-Санса. Я вставал на воображаемые пуанты. И долго плескал руками, изображая раненую птицу. Вся родня аплодировала, но моя практичная мама решила, что, наверное, меня стоит показать в хореографической школе. Вдруг действительно какой-нибудь талант прорежется? И, как видите, она не ошиблась. Впрочем, мама у меня никогда не ошибается.

А надо заметить, что Италия – это страна оперы, а вовсе не балета. Конечно, в разные времена тут не переводились великие балерины-assoluta. Одной из них – Пьерине Лень­яни – принадлежит великий аттракцион «Тридцать два фу­эте», но великого балета в Италии никогда не было. Даже лучшая балетная труппа страны существует в театре Ла Скала на положении падчерицы. «Ах, если бы ты со своей внешностью стал тенором!» – грустно вздыхали оперные боссы, глядя на юного Роберто Болле. Но он хотел танцевать. И только.

Первым его заметил Рудольф Нуреев, задумавший поставить балетную версию «Смерти в Венеции» по Томасу Манну. Ему был нужен Тадзио – юный красавец, как воплощение безгрешной красоты, объект последнего желания, символ неизбежного возмездия. В поисках исполнителя он пришел в балетную школу при Ла Скала. И то ли Нуреев не предупредил о своем визите, то ли еще что-то случилось, но в классе был один Роберто, делавший свой обычный экзерсис у станка.

– И вдруг входит он! Я вижу его в зеркале и… не верю своим глазам. Тогда в мире не было танцовщика более великого, чем Нуреев. Мой кумир, мое божество. И вот он стоит и смотрит, как я делаю батман тандю. Руки и ноги у меня стали сразу ватными. Сердце стучит. «Не останавливайся, давай продолжай, продолжай!» – воскликнул он. Потом подошел, взял меня за локоть, подправил какие-то движения. Вдруг слышу: Bene. Ну, слава Богу, значит, я тоже что-то умею. Наша первая встреча проходила для меня как во сне. Это была вспышка-молния, озарившая все вокруг.

Известно, что Нуреев в тот день не захотел смотреть других претендентов.  «Тадзио – это он!» – скажет он, ткнув пальцем в Роберто, как будто узнал в нем своего незаконного сына.

– Нурееву оставалось жить совсем немного. Он знал это и буквально сжигал себя на репетициях. Он был не только гениальным танцовщиком, но и потрясающим, во многом недооцененным хореографом. Когда судьба тебя сводит с такими людьми, невольно начинаешь думать, что балет – это не просто профессия, но своего рода религия, которая требует абсолютного служения и не прощает малейшей измены. В течение месяца мы репетировали «Смерть в Венеции» день и ночь. Мы уже вышли на сцену, когда выяснилось, что мне надо искать замену. Нуреев не учел, что я был слишком молод, чтобы получить разрешение на постоянную работу. А с профсоюзами в Италии шутить не стоит. К тому же после Милана он собирался везти балет в Верону, а потом предстояли гастроли в других городах. Разумеется, мне бы никто не позволил жить одному. Для меня это был конец всего. Настоящая трагедия. Но, если честно, все произошло правильно, потому что я не был готов танцевать такую большую партию изо дня в день. А потом, я был еще слишком зажат, неопытен. Позднее мы несколько раз встречались с Руди в Ла Скала. Он неизменно был очень ласков со мной. «А, мой Тадзио! – восклицал он. – Мы еще с тобой станцуем». Ничему из этих планов не суждено было сбыться. Но это «мой Тадзио» до сих пор звучит в моей памяти.

В отличие от своего кумира Роберто ведет очень размеренный образ жизни. Не пьет, не курит. Никаких сомнительных историй и «порочащих связей». Предельно осторожен в контактах с прессой, образцово корректен со своими поклонниками и партнерами. Если послушать Роберто, то вся его жизнь – это сплошные репетиции и спектакли. ­Неужели это правда?

– Да, вся моя жизнь проходит между Миланом и Нью-Йорком. У меня контракт с ABT, так что пять-шесть месяцев в году мне надо быть в США. Я даже купил квартиру на Манхэттене, которая располагается в нескольких минутах ходьбы от театра. Единственная роскошь, которую я себе стараюсь позволять. Надоело жить в отеле и съемных апартаментах. Родители по-прежнему обретаются в небольшом городке Казале-Монферрато в полутора часах езды от Милана. Время от времени я к ним наезжаю, но живу один.

– Ты не тяготишься этим одиночеством?

– Я так привык. Более того, я часто скучаю по своему одиночеству. Ведь вокруг меня постоянно столько людей! И столько проблем надо решать ежедневно, ежеминутно. То партнерша не прилетает вовремя, как сейчас, то костюм порвался в самом неподходящем месте, то занят обещанный репетиционный зал, а другого надо ждать… Ну, что я буду перечислять все эти скучные обстоятельства, из которых складывается балетная жизнь? Одиночество иной раз необходимо как воздух.

– Ты сейчас заговорил словами Греты Гарбо из Grand Hotel: I want to be alone. Кстати, она там играла балерину. Ну и чем же ты занимаешься в этом своем одиночестве?

– Никаких тайн! Сижу в интернете, заглядываю в почту, стараюсь отвечать на все письма поклонников, а их всегда много. Но иногда просто хочется закрыться от всех, отключить телефон и не делать н и ч е г о. Вот это блаженство!

Есть у Роберто и еще одно пристрастие: он любит моду. Со своей модельной внешностью он – коллективная мечта всей мировой модной индустрии. Его беспрерывно зазывают участвовать в дефиле, заваливают вещами из последних коллекций, приглашают сниматься в рекламе. Долгое время Роберто был итальянским послом часовой марки Longines (вот кому дано воплощать дух элегантности!). Ему одинаково идут смокинги Ralph Lauren, джинсы D&G, кожа Gucci. Достаточно хотя бы раз увидеть, как он носит тренчкот внакидку, как небрежно сбрасывает его, садясь в машину: Онегин в сцене дуэли, Андрей Болконский на поле Аустерлица, Людвиг Баварский, покидающий трон… Он, как никто, владеет старомодным искусством позы, жеста. И дело здесь не только в его росте или в балетной осанке, а в какой-то особой пластичности души и в том безмятежном благодушии, которое он излучает, даже когда, как сейчас, сидит откинувшись на спинку стула и медленными глотками пьет свое капучино.

Это его качество мгновенно распознали и оценили и Карл Лагерфельд, и Марио Тестино, и Энни Лейбовиц. Кажется, нет сегодня танцовщика, которого бы больше любила фотопленка. Великолепный альбом Брюса Вебера, целиком посвященный Роберто, – наверное, лучший памятник искусству балета, который был воздвигнут со времен сине-голубой афиши Валентина Серова с летящей Анной Павловой или фотографий Аведона, запечатлевших молодую Майю Плисецкую. Спрашиваю, как это было.

– Когда ты встречаешься с такими личностями, как Лагерфельд, Лейбовиц или Тестино, то, как правило, что-то новое открываешь в себе самом. Они создают тебя заново. Ты буквально становишься другим. Конечно, лучше, когда ты представляешь для них интерес не только как модель, как тело, из которого они лепят свои фантазии и образы, но и, смею думать, как человек, как личность. Так было с Брюсом Вебером. Мы собирали этот альбом в течение двух лет. Снимали в самых разных городах. Три раза я специально летал к нему в Майами, один раз он приезжал ко мне в Нью-Йорк, потом были еще Берлин, Лондон, Канны… Как правило, я старался высвободить один день, который мы проводили вместе. Не сразу, но постепенно я научился не замечать его камеры. Брюс – чудесный, легкий, застенчивый, мудрый. В какой-то момент он сам предложил мне: «А давай сделаем книгу? Это будет твоя книга. Все так быстро проходит, а книга останется». Разумеется, я согласился, предоставив ему полную свободу действий. Надо сказать, что пользовался ею Брюс очень тактично. Хотя в альбоме есть фотографии, на которых я себя не узнаю, но я не стал возражать. Если меня так видит Брюс, то почему нет? В конце концов, о такой «премьере», как эта книга, я и мечтать не смел.

На самом деле, мне кажется, я понимаю природу этого интереса Вебера и других выдающихся фотографов к личности Болле. На фоне мрачных балетных неврасте­ников или упорных старателей, компенсирующих собственные физические несовершенства техническими выкрутасами, он выглядит каким-то избранником природы. Ясным, радостным, безгрешным, сильным. Адам до грехопадения.

Рядом с ним на сцене любая танцовщица кажется хрупкой Евой. К тому же, по свидетельству опытных профессионалов, он «хорошо держит». На балетном сленге это означает, что он надежный партнер. Балерины знают, что Роберто не «завалит», не боятся делать с ним сложные поддержки. Среди его постоянных и любимых партнерш звезды первой величины: великая француженка Сильви Гиллем, прима Ковент-Гардена Дарси Бассел (их дуэт украсил юбилейные торжества по случаю юбилея королевы Елизаветы II), прима Большого Светлана Захарова…

Не испытывает ли он с ними комплексов из-за своего роста?

– Ну что ты! Напротив, мне кажется, это одно из моих достоинств. Ведь я могу выступать с самыми разными танцовщицами. И ни одна из них не будет выглядеть чересчур крупной или слишком высокой. К тому же нынешнее поколение балерин все как на подбор довольно высокие. Та же Светлана Захарова или Сильви Гиллем… Рядом с ними невысокие танцовщики будут смотреться комично.

Мой провокационный вопрос, с кем из них ему было танцевать легче, Роберто оставляет без ответа, дипломатично заметив, что классический балет – это преимущественно женская территория. И часто роль мужчины низведена до роли аккомпаниатора балерины. Впрочем, тут же вспоминает, как участвовал в юбилейном концерте в честь Майи Плисецкой.

– Мне не довелось видеть ее в лучших партиях. Но эта потрясающая женщина излучает до сих пор столько жизнелюбия и страсти, что молодые звезды просто меркнут в ее присутствии.

Нет, Роберто не рассчитывает продержаться на сцене так же долго, как Майя Михайловна. Мужской век в балете короче. Физические нагрузки другие, да и репертуар меньше. Сегодня он всерьез подумывает и о педагогике, и о свободном танце. Его увлекает идея исполнить двойную партию Лебедя-Незнакомца в скандально известном спектакле Мэтью Боурна «Лебединое озеро». Узнав, что я знаю Мэтью, живо интересуется моими впечатлениями от его балетов «Дориан Грей» и The Car Man, о которых много слышал. По примеру великого Хорхе Донна мечтает станцевать легендарное «Болеро» в постановке Мориса Бежара. Но нынешние владельцы прав на бежаровское наследие пока не дают согласия. Ничего, Роберто подождет. Он терпеливый.

 В мае в Ла Скала у него премьера «Евгения Онегина» в балете Джона Кранко. Ведутся переговоры с Алексеем ­Ратманским о новом спектакле, который был бы поставлен специально на него. В общем, расписание на два года ­вперед.

– А что бы тебя могло сделать счастливым сейчас?

– Да грех жаловаться. У меня все сложилось неплохо. Ну, может быть, мне бы хотелось иметь чуть больше времени просто на жизнь. Все слишком рано началось: балетная школа, Ла Скала, главные роли, выступления на разных сценах мира. Совсем не оставалось времени на семью, на людей, которых люблю, к которым привязан. Сколько семейных праздников и годовщин я пропустил, сколько прекрасных уик-эндов прошло в четырех стенах репетиционного зала. Я всегда завидовал певцам. У них нет необходимости петь по двенадцать часов в день, а для танцовщика это обычная норма. К тому же жизнь артистов балета полна физической боли, а точнее, преодоления этой боли. Для нас счастье – это просто когда ничего не болит.

В этот момент раздается звонок айфона, который все это время вел себя довольно смирно.

– Это Джулия! – радостно восклицает Роберто.

– Ты прилетела, amore mio? Слава Богу! Представляешь, я как раз отвечал на вопрос, что меня может сделать сейчас счастливым. Ну конечно, твой звонок, дорогая! Нет, я ничего не отменял, и мы еще успеем сегодня порепетировать. Встречаемся через час.

Ему пора в танцкласс. Джулия скоро подъедет.

Мы прощаемся. Я смотрю, как он торжественно шествует по мраморному коридору «Европейской» мимо всех бутиков, сверкающих витрин, восхищенных улыбок. Пальто внакидку, гордый профиль, взгляд поверх голов. Выход принца.

Ciao, Роберто! Танцуй долго.С