Кончалась Сесилия Ивановна Лаутерпахт. Тяжело дышала она, скрытая красным ватным одеялом, истекающая липкой лягушачьей испариной. Редкие седые локоны, смутно отливающие щегольской сиренью, — остатки былой роскоши, ореолом расплывались по сероватой подушке. Маленькие же пестрые думочки были аккуратно рассыпаны вокруг, обрамляя Сесилию Ивановну, таким образом, что она напоминала некую странную болотную лилию.

Сесилии Ивановне было 87 лет и, несмотря на плохое самочувствие, вызванное жаром, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что время ее подошло к концу и рассусоливать ни к чему. Только заставлять людей ждать.

А люди ждали, и от факта этого никак нельзя было отмахнуться. На кухне, под тактичный аккомпанемент Радио Дача, ждала 49-летняя дочь Сесилии Ивановны, — Анна. Хоть и ждала она, но не бездействовала. Засучив рукава спортивного костюма из голубого плюша, Анна деловито лепила сырники, аккуратно обваливая творожные комочки в муке, и методично и ловко скидывая румяный, пышущий жаром результат со сковороды в фарфоровую миску, всю расписанную меланхоличными мадоннами.

В тысячах километрах от Сесилии Ивановны, в Израиле, ждал любимый старший сын Мишенька. Всем своим сыновьим сердцем и душой рвался Мишенька к смертному одру матери. Подержать маму за руку последний раз, последний же раз прикоснуться губами к ее морщинистой, всей в розовый пятнах, теплой щеке. Сказать напоследок нечто доброе, светлое, значимое… Но нет. Жена Мишеньки, откровенно говоря, всегда недолюбливавшая Сесилию Ивановну, — низкая, пустая женщина, и сейчас, в этот момент светлой печали, помешала Мишеньке отдать свой последний сыновий долг. Напридумала дел, накрутила Мишеньку, что с его давлением лететь сейчас никак нельзя, волноваться, переживать, того и гляди вслед за матерью уйдет, ведь мужчина немолодой, да и семья вся на нем.  

Хотя поводов для беспокойства у Мишенькиной жены не было, чего уж там. Факт: Анна, непутевая дочь, всегда была щукой, но при сложившейся ситуации даже у этой щуки были вырваны зубы. Успел-таки Мишенька, успел. Приехал, навестил маму, как раз за полгода до того, как совсем занемогла старушка. Все вопросы с наследством были улажены. Хоть и отхватит Анька, никак не достойный ее кусок: отличную двушку в Марьиной Роще. Да и на цолики Анька тоже лапу наложила. Мол, все для дочки, пускай девочка порадуется. А какая там девочка? Кобыла здоровая, ни мозгов, ни совести. Самой 25 лет, а уже в 18 в подоле принесла. По материнским стопам пошла, по Анькиным.

Но и Мишенька не дурак. Да и Сесилия Ивановна, хоть и старый человек, пожилой, а понимает, что разумнее, чем сынок, никто не распорядится основным семейным достоянием: пятикомнатной квартирой и дачей семейной на Николиной Горе – спасибо мужу, Мирону Альбертовичу: художнику – монументалисту. Вот где человек дела был, хоть и тонкой душевной организации, художник, как не крути, а все в дом. Все в семью.

Ждала, хоть и сама плохо понимала, чего она ждет, и семилетняя правнучка Сесилии Ивановны – Майка. Стоило лишь Сесилии Ивановне перевести взгляд от окна, от мутного московского мартовского утра, как глаза ее упирались прямо в Маечку, сидевшую в ногах у прабабки.

Маечка: темные косички, аккуратный пробор, терпеливо и равнодушно читала детскую Библию, книгу обязательную для прочтения, по мнению той самой непутевой внучки Сесилии Ивановны. У Сонечки, Анькиной дочери, не сложились отношения с Майкиным отцом. Парень хоть и хороший, но горячий, несдержанный: по глупости повздорил с продавщицей в ночном ларьке. Сплошной Дагестан Москву заполонил. Так вот, то ли ответила черная женщина нехорошо, как водится, то ли сдачу недодала, но вспылил парнишка и слово за слово проломил хамке голову пивной бутылкой. Вроде и глупость, и по неосторожности, однако растет теперь Майка безотцовщиной. Короче, после этой незадачи, стала похаживать Соня в церковь: то с батюшкой поговорит, то с женщинами прихожанками. Так и крестилась потихоньку. Хотя Сесилия Ивановна, пусть человек и светский, этого поступка не одобряла, а уж Мишенька, — сионист семейный, и подавно считал последней низостью.

Маечка от мамы знала, что Сесилия Ивановна скоро покинет их семью, и хоть и сквозила легкая неуверенность в Сониных словах, при разговоре с дочерью, однако по всем признакам выходило, что направится бабулечка прямиком в рай. Вот и ждала Майка, почитывая умную книжку, того момента, как ангелы Божьи снизойдут с небес, или откуда они должны снизойти в бабушкину спальню, и доставят бабушку куда следует…

Ждал и новый муж Анны, Федор Игоревич, человек достойный во всех отношениях. Хоть и в зрелости, и помыкавшись, но дождалась — таки Анна своего женского счастья. С Сониным – то отцом отношения давно не сложились, а вот Федор Игоревич, был мужчина что надо.

В данный момент ждал Федор Игоревич перед входной дверью. Из деликатности, чтоб старушку отходящую, не беспокоить лишний раз резкими звуками, в дверь он не звонил. Дверь была закрыта на щеколду изнутри, и Федор Игоревич тихонько скребся и постукивал о бордовую кожаную обивку, меленько вдыхая запахи сырников, просачивающиеся сквозь дверь.

Наконец Анна оторвалась от готовки, обтерла потрескавшиеся за зиму руки от муки, и впустила Федора Игоревича в квартиру.

Федор Игоревич, разговорчивостью не отличался, поэтому лишь кивнул вопросительно в сторону спальни Сесилии Ивановны и, посмотрев на то, как Анна лаконично покачала головой, успокоено принялся за еду. Анна же, не терпевшая грязи и неряшливости, деловито принялась за уборку кухни и помывку посуды.

Ровно в тот момент, что Анна домыла сковородку и тщательно протирала ее клетчатым кухонным полотенцем, Федор Игоревич доел регламентированную порцию сырничков.

Достав из кармана белый хлопковый платок с чуть размытым, размашистым вензелем Е.Б., Федор Игоревич аккуратно обтер жирные пальцы и, легонько крякнув, поднялся с кухонной табуретки. Подойдя к Анне с торца, Федор Игоревич решительным, не оставляющим место для иной трактовки движением, схватил Анну за бока. Анна шумно выдохнула и, не поворачиваясь, убрала крашеную хной челку со лба. Федор Игоревич, слегка зарычав и все так же держа Анну за бока, как за ручки от самовара, упрямо поволок ее прочь из кухни.

Тяжело переступив порог своей спальни, Федор Игоревич, скользя пальцами по голубому плюшу, стал резко срывать с Анны спортивный костюм. Да она и не сопротивлялась. Хорошо натренированным движением расстегнула Анна брючной ремень Федора Игоревича, и так же ловко справилась с застежкой собственного бюстгальтера…

Наконец, пышущие жаром, они оказались в кровати. Заскрипели, запели пружины, завизжало атласное турецкое покрывало. Федор Игоревич, ритмично, в хорошо отлаженный такт Анниных вздохов и ахов, мял ее большие, бугристые груди. Анна же отработанно кусала Федора Игоревича за мочку уха и все наглаживала его широкую спину.

Только Анна раздвинула ноги и потянулась к мужскому достоинству Федора Игоревича, как вдруг он странно выгнулся и засипел. Анна, слегка удивившись такой несвойственно ранней реакции, потянулась было ободряюще погладить Федора Игоревича по голове, но тот, выпучив глаза и пустив ниточку слюны прямо на ее грудь, бесповоротно и тяжело обмяк. Затаив дыхание и похолодев, Анна тяжело вылезала из под Федора Игоревича. Лишь только избавившись от груза такого знакомого тела, и пристально посмотрев прямо в приоткрытые, остановившиеся глаза мужа, Анна поняла, что Федор Игоревич мертв. 

Утробный вой разбудил, задремавшую было Сесилию Ивановну. Вот и все, — подумала она, но неожиданно поняла, что чувствует себя, на удивление бодро. То ли сон помог окрепнуть, но Сесилия Ивановна ощутила резкий прилив сил: жар прошел, как и не бывало, тело было легким и каким-то молодым. Более того, впервые за долгое время Сесилия Ивановна почувствовала резкий приступ голода.

— Чем-то там тянет с кухни, Маюшка? — хрипловато, сглотнув слюну, спросила Сесилия Ивановна правнучку. Но Майка спала, сморенная долгим ожиданием и чтением.

Тогда Сесилия Ивановна встала, — странно и голова совсем не кружилась, и тщательно обернувшись пуховым платком, потихоньку побрела в сторону кухни.  

Неизвестно сколько времени прошло, но по-детски резко, пробудилась ото сна и Майка. Солнце ярко заливало старушечью комнату, постель Сесилии Ивановны была пуста. Прихватив детскую Библию, Майка вышла из спальни в коридор. Там было непривычно суетно. Надрывно что-то рассказывала в телефон Анна. Вокруг нее, вмиг посвежевшая, суетилась Сесилия Ивановна, пытаясь накинуть на Анну, стоящую в одном старом халате, голубую плюшевую толстовку.

Вдруг бесцеремонно распахнулась входная дверь и в коридор вошли двое крепких мужчин в синих штанах и мятых белых халатах. В руках у мужчин были пластиковые чемоданы. При виде мужчин Анна отложила телефонную трубку и заголосила с утроенной силой.

— Вот и ангелы Божьи пришли, — удовлетворенно подумала Майка и успокоено пошла обратно в комнату, дочитывать детскую Библию.

* * *

Тель-Авив – Яффо.

01.03.2012