Барри Майлз: Бит Отель
Перевод с английского: Анастасия Алексеева при участии Алекса Керви
В 1933 году месье и мадам Рашу, перебравшиеся в Париж из Живерни, купили дом под номером 9 по рю Жи-ле-Кер, чтобы сделать из него отель. Брайон Гайсин, который прожил там несколько лет и сильно сдружился с супругами, утверждал, что они только gérance, то есть лишь управляют отелем, но не владеют им. Это вполне вероятно, потому что сложно себе представить, откуда бы они могли взять деньги на покупку такого большого здания. Месье Рашу, выполнявший функции одновременно привратника и коридорного, был огромным тихим мужчиной, медлительным и терпеливым со своими постояльцами. Миниатюрная мадам была напротив весьма весьма энергичной, она заведовала крохотным бистро на первом этаже и занималась регистрацией гостей.
Чете Рашу очень нравилось находиться в компании художников и писателей, и они прикладывали все усилия, чтобы удержать их в отеле. Мадам Рашу иногда разрешала постояльцам расплачиваться картинами, ни одну из которых она не сохранила, даже не подумав о том, что когда-нибудь сможет за них что-то выручить. К художникам ее тянуло с юности, когда двенадцатилетней девочкой она пошла работать в сельскую гостиницу в Живерни, в двух шагах от которой находилась студия Моне. И в утренние часы, после работы над изображением мешков с зерном или стогов сена, художник частенько заглядывал в харчевню, чтобы позавтракать со своим старинным приятелем, живописцем Камилем Писсарро. Мадам Рашу однажды спросила Гайсина: «А что стало с его сыном, молодым месье Писсарро?» Брайон не знал, но сказал, что как раз сейчас в Париже проходит большая ретроспектива картин Люсьена Писсарро, и пригласил ее сходить с ним. Однако у хозяйки было слишком много работы в отеле, и она не могла позволить себе так отвлекаться.
Мадам смотрела за баром, где на стеклянной двери каллиграфическим почерком некого мастера графики старой школы было выведено ее имя – Ж.Б. Рашу. Хозяева никогда не давали отелю какого-то отдельного имени, поэтому над боковой дверью висела лаконичная вывеска «Отель», а над центральной – Café Vins Liqueurs. И этого было достаточно. Во время оккупации и в тяжелые месяцы после освобождения, когда найти еду и топливо было еще сложнее, чем при немцах, супруги держали отель открытым двадцать четыре часа в сутки, хотя и так еле-еле сводили концы с концами.
В сентябре 1957 года месье Рашу погиб в автомобильной катастрофе в городке Сен-Жермен, под Парижем. Случившееся потрясло мадам Рашу, но ей ничего не оставалось, как продолжать жить дальше, ведь отель нельзя было оставить больше чем на несколько дней.
Из-за очень маленького роста мадам, чтобы обслуживать посетителей в баре, приходилось залезать на перевернутый винный ящик. На широких окнах висели кружевные занавески, на подоконниках стояли несколько чахлых фикусов, кончики их листьев, похожие на лезвия, всегда были коричневыми. В бистро был потрескавшийся кафельный пол, и стояли три столика с мраморными столешницами на стройных ножках из литого железа, здесь она подавала завтрак или кофе с круассанами. Это не входило в оплату проживания, и 40 сантимов, причитающиеся за кофе, надлежало заплатить сразу же.
На ланч мадам предлагала мясное ассорти с бобами или тушеного кролика, но после смерти мужа больше не открывала заднюю обеденную комнату, сделав исключение лишь для нескольких случайных вечеринок полицейских лейтенантов и других должностных лиц. Это был отель 13-го класса, самого низшего уровня, что означало, что он отвечает минимальным санитарным требованиям и правилам техники безопасности, вот и все. После войны во время знаменитой чистки Парижа, преследовавшей своей целью закрытие борделей, многие из отелей такого класса, расположенных по соседству и долго не обращавших внимания на новые правила, были закрыты полицией именно за несоответствие санитарным нормам. Однако у мадам Рашу еще до оккупации были хорошие отношения со стражами порядка, и она прилагала все усилия, чтобы они и впредь таковыми оставались.
Она была классической консьержкой. Свои владения мадам обозревала с высоты огромного винного ящика: через стеклянную дверь справа от себя она видела узкий гостиничный коридорчик, за ее спиной располагалась обеденная комната, отделенная от бара занавеской; в стене этого помещения имелось окно, выходившее на лестницу, так что она видела ноги всех входящих или выходящих — идеальная позиция, чтобы схватить за башмак постояльца, пытавшегося улизнуть, не заплатив за проживание. Рядом с дверью, ведущей в коридор, у мадам находился панель контроля за пореблением электроэнергии – ряды эмалированных табличек с номерами комнат и красными лампочками, загоравшихся, когда в комнате включали свет. В каждый номер было подведено электричество в 40 Вт: этого едва хватало, чтобы питать тусклую 25-ваттная лампу и радиоприемник или проигрыватель. Проводка была древней, перенапряжение сети случалось регулярно, и тогда все здание погружалось во тьму. Когда красная лампа на панели вспыхивала особенно ярко, мадам знала, что кто-то включил плитку, и спешила наверх, чтобы поймать нарушителя с поличным. Напряжение можно было увеличивать до 60 Вт, но, естественно, за небольшую доплату. Однако вместо того чтобы платить больше, почти все постояльцы предпочитали готовить на маленьких двухконфорочных газовых или керосиновых плитках, которые покупали самостоятельно. У каждой газовой плитки был собственный счетчик, и мадам всегда в самое неподходящее время приходила с человеком, снимавшим с них показания.
В 42 номерах не было ни ковров, ни телефонов. Некоторые были очень темными, потому что выходили окнами на внутреннюю лестницу, в свою очередь освященныую только через редкие закопченые стекла. Коридоры изгибались под странными углами, а пол скрипел и стонал при каждом шаге. Ручки на старинных деревянных дверях располагались по центру, а не с краю. На каждой лестничной площадке был турецкий chiotte: сортир в виде дырки в полу с возвышениями для ног по обеим сторонам. Вместо туалетной бумаги на гвозде висели куски разорванных газет, хотя обычно обитатели пользовались личными рулонами, которые предпочитали носить с собой. На первом этаже имелся душ – табличка на двери предупреждала, что воду предварительно нужно согреть. Естественно, за это взымалась небольшая плата. Брайон Гайсин вспоминал, что если лежа в ванне с головой уйти под воду, то можно было услышать урчание Бьевра – подземной речки, впадающей в Сену двумя кварталами восточнее улицы Жи-ле-Кер; он использовал это наблюдение в своем романе «Последний музей». Как и многое другое в этом здании, водопроводная система была старинной и постоянно засорялась, шумела, издавала свирепые громоподобные звуки и протекала. Отопление работало всю неделю, а вот горячая вода была только по четвергам, пятницам и субботам.
Занавески и покрывала стирались и менялись каждую весну, постельное белье – немногим чаще (в теории, в начале каждого месяца). После смерти месье Рашу мадам наняла привратника месье Дюпре, который иногда прохаживался по отелю с явным намерением убраться в комнатах и заправить постели. Его частенько сопровождала стайка ребятишек, и он, как и мадам, всегда выбирал самое неподходящее время, чтобы войти в номер. Некоторые стены были очень тонкими, чуть толще картона, и звуки могли путешествовать крайне причудливым образом, иногда с громким ревом вырываясь из сливной трубы в раковине.
Входная дверь никогда не закрывалась, и за ней никто никогда не следил, но у мадам Рашу было какое-то сверхъестественное, почти провидческое знание всего, что творится не только в отеле, но и рядом с ним на улице. Она могла «услышать» беду — странные шаги, необычный скрип — и появлялась в дверях, чтобы защитить своих постояльцев от кредиторов, мошенников или случайных гостей из полиции. В любое время ночи она появлялась в своем белом халате и с каменным лицом вопрошала: «Monsieur? Que voulez-vous?»[1]. Мадам Рашу ничто не могло остановить, даже полиция. Единственное, чего она не могла – это контролировать визиты иммиграционной инспекции, которая время от времени устраивала проверку паспортов. Инспекторы приходили, как правило, в восемь утра и частенько забирали с собой постояльцев, чьи бумаги были не в порядке. «Задержанный возвращался обратно через пару часов, заплатив небольшой налоговый сбор и став претендентом на carte de séjour[2]. Правда, редко кому хватало времени и терпения, чтобы до конца пройти все бюрократические препоны для получения требуемого документа», — писал Уильям Берроуз. Многие, в том числе и он сам, прибегали к следующей уловке: каждые три месяца они совершали короткие поездки в Брюссель или Амстердам, а потом снова возвращались во Францию и могли еще три месяца официально жить там без регистрации.
[1] «Monsieur? Que voulez-vous?» — «Господа, что вам угодно?» (фр.).