Блоготворитель

Некоторые называют Антона Носика евангелистом. Сам он, впрочем, называет себя dolboeb'ом – именно под таким псевдонимом он ведет блог, который читают тринадцать тысяч человек. Недавно евангелист и dolboeb Носик покинул компанию «Суп», которая владеет ЖЖ, чтобы начать новый проект – веб-портал BFM.ru. Елена Егерева встретилась с самым известным деятелем Рунета, чтобы понять, что заставляет этого человека раз за разом бросать начатое как раз тогда, когда этого можно уже не делать.

Всю жизнь к Носику относилась свысока, никогда Носику особого значения не придавала. Ну да, конечно, он был одним из пяти самых популярных писателей «Лайв джорнала»: в начале ноября дневник dolboeb'а читали тринадцать тысяч человек. Основал лучшие новостные сайты «Газета.Ру», «Лента.Ру» и Newsru.com. Был лучшим сетевым стартапером. В конце концов и сам стал одним из руководителей ЖЖ – после того как компания «Суп» купила этот самый популярный у русских блог-сервис. Только – ну и что?!

Чем Носик отличался от тех же создателей фильма «Адмирал», над которыми он потешался в своем дневнике? Люди пытались делать русский Голливуд – и сам он всю жизнь занимался ровно тем же: русским вариантом западного новостного сайта или русским вариантом блогосферы. Под лозунгом «делаем русский вариант американского / европейского» вообще трудились везде: в русских банках, русских галереях, русских ресторанах, русских клубах, русских магазинах. Людей, которые создавали что-то без оглядки на Запад, было катастрофически мало. Только у избранных при этом получалось что-то путное.

Не хватало мне в ремесленнике Носике самостоятельности мысли и подлинности. Горение в Носике есть? Есть! А искры нет. Где у Носика свои идеи? Но когда в сентябре Антон Носик заявил, что уходит из «Супа», чтобы запустить в интернете деловую газету Business FM, вдруг поняла: все-таки Носик – не «Адмирал». Для начала хотя бы отличается качеством. Обычный стартапер вел себя, как Штаты в Афганистане: вкладывался в один удар и покидал территорию, а что дальше будет – появятся ли там, условно говоря, школы и больницы (см. фильм «Война Чарльза Уилсона»), – это его уже не заботило.

С Носиком дело обстояло по-другому. Была какая-то особая логика в его поступках, которая не описывалась одним лишь словом «стартапер». Носик постоянно всех бросал, но территории, оставленные Носиком, плодоносили. Это вообще-то можно было объяснить тем, что он был вопреки созданному имиджу настолько не важен, что и без него все шло прекрасно. Или же, наоборот, он был важен и так все высокоточно устраивал, чтобы все и без него процветало, а сам он мог переезжать на новые места со спокойной совестью. Но если ты, в отличие от многих других, беспокоишься о том, что оставляешь за спиной, зачем вообще уходить? В любом случае Носик был исключительным стартапером. Только в чем была природа его исключительности – вот этого я совершенно не понимала.

Увлеклась исследованием – дело сорокадвухлетнего Носика повело за собой в Кремль. Первая бумага, которую Носик составил, попав в «Суп», касалась тайной руки Кремля. «После того как в 2006-м "Суп" купил русскоязычную часть ЖЖ, у руководства "Супа" появилась идея удешевить обслуживание, перенеся серверы в Россию», – вспоминал Носик. В бумаге Носик объяснил, почему делать этого категорически нельзя: «Серверы будут подчинены российским законам. А это значит, что каждый день будут приходить представители ФСБ и МВД с требованиями паспортных данных того или иного владельца журнала. И "Супу" придется их выдать». Серверы остались в штате Калифорния.

Носика в «Суп» наняли представлять сообщество ЖЖ, включая пользователя dolboeb. Носик объяснял «Супу», что с такими людьми, как dolboeb, делать можно, а чего делать нельзя. Многое было нельзя, но многое и можно. ЖЖ – это место, где смердят, гадят, ноют, вычесывают что-то из-под волос, предают, юродствуют, где брызжут отравленной слюной заслуженные писательницы и трогательно исповедуются девицы. Но где, кроме всего прочего, и подпольничают, обсуждая то, что в русских газетах не прочтешь, в русском телевизоре не увидишь. Поэтому сообщество ЖЖ – это вам не безропотные приемщицы в московских химчистках. Это скорее итальянский профсоюз: чуть что не так – забастовка. И до свидания, сервер «Лайв джорнал», найдется другой. Носик головой отвечал за «Суп» перед ЖЖ, за ЖЖ – перед «Супом». Носик в «Супе» был фигурой не номер один (номер один был Полсон), но был его главной опорой. Как он мог уйти? Как мог бросить на произвол судьбы?

Раз видела Носика в «Супе», в их офисе над Смоленской площадью. Носик летал по «Супу», Носик в «Супе» был естественен. «А знаешь, – рассказывал он, видимо, в тысячный раз, но с прежним оживлением, у стеклянной фасадной стены, нависающей над Садовым кольцом, – почему эта стена не параллельна Садовому кольцу, хотя дом стоит прямо на нем?» Стена, факт, была не параллельна. «Раньше здесь сидел Умар Джабраилов. Он специально изменил угол фасада, повернув его ровно на восток, чтобы совершать намаз». А из западного окна Носик на закате смотрел на железную дорогу. Рельсы у Киевского вокзала на закате вспыхивали тонкими красными линиями, и Носику, эксперту по социальным медиа и, как его еще здесь называли на английский манер, евангелисту, это тоже очень нравилось.

«Полсон сказал, – сказал Носик, постучав по будке, закрывшей большую часть западного окна, – что только в России лучший вид на Москву могли закрыть пожарной будкой». А Эндрю Полсон – выпускник Йельской школы драмы, бакалавр в области французской литературы, один из остроумнейших людей Москвы, гольфист и большой поклонник таких цветовых оттенков, которые не встретишь и в одеждах Муаммара Каддафи, – знал толк в видах, а также в людях. Полсон, когда-то глава издательского дома «Афиша», сидел на последнем этаже в Гнездниковском, а Носик, главный редактор «Ленты.Ру», – под ним. Полсон, открывавший все двери в Гнездниковском с вопросом «What's new?», знал про всех все. Поэтому, когда Полсон решил заняться интернетом, первым ему в голову пришел Носик. «Антон – гений и гигант», – считал Полсон.

Если же Полсон не брал в России готовых людей, как в «Суп» – Антона, он их делал. Чтобы оценить масштаб Полсона, надо знать историю с его водителем Николаем. Водитель Николай, который принадлежал примерно к той же мужской породе, что и комический артист Кокшенов, по команде Полсона должен был изучить английский язык. Дожидаясь Полсона во дворе, в машине, он не тупо смотрел кино – нет. Открыв двери, водитель Николай на полной мощи по заданию Полсона слушал речи премьер-министра Великобритании сэра Уинстона Черчилля.

Водитель стал англоязычным, Носик стал другом, потому что его ничему учить не надо было. И было что-то у них общее, что-то объясняющее даже не Полсона, а самого Антона, но что именно – ни черта не понимала. «Полсон – он ведь кто? – сказал Носик. – Классический персонаж XVIII столетия. Чтобы понять образ Эндрю Полсона, очень правильно читать мемуары Казановы или графа Калиостро. Приезжает вот такой человек в Россию – Казанова же приехал в Россию не за бабами, – приходит с рекомендательным письмом к какому-нибудь вельможе. И говорит: у меня есть для вас планы – построить там башни до неба, обустроить судоверфи, организовать металлургические производства. Полсон – человек с огромным количеством идей, который рассматривает Россию как страну безграничных возможностей».

На ходу заметила: уж слишком страстно Носик рассуждал про судоверфи: похоже, все это Носика и лично касалось. А как – не знала. И не могла не вернуться к руке Кремля: шли разговоры, легла на Носика как-то тень. «Когда "Суп" купил ЖЖ, – ответил Антон уже после ухода из "Супа", – чего только не говорили: сейчас начнется цензура, на "Горбушке" появятся все пароли, "Суп" будет всех сдавать, что это вообще Кремль. Но кто-то из этих людей может привести пример и сказать, что он был прав?» Нет, Носик гордился своим «Супом». Так зачем тогда ушел?

Носик вез меня почему-то вовсе не в черном автомобиле с водителем, как вроде бы положено старшему по интернету, а самолично, в девичьей оранжевой «Шкоде» с закаканной птичками крышей, но при этом с вип-пропуском в Сити, в его любимый ресторан.

«Понимаешь, старт-менеджер в момент, когда стартап придумывается, – он бог, – сказал Антон. – В тот момент, когда этот стартап работает, он пенсионер. Тебе хочется все время быть богом? Нет. Богом все время – сильно устаешь».

Первый год в «Супе» был крайне важен – процедура передачи власти над ЖЖ требовала аккуратнейшего подхода. И Носик, очевидно, здесь был божественно незаменим. Последний год в «Супе», по системе Носика, был чистой пенсией, большой, хорошей пенсией. «Я работал человеком, к которому приходят и спрашивают: скажи, а можно в ЖЖ все записи убрать под замок – что пользователи скажут? Говоришь: пользователи скажут, что вы козлы. А-а, говорят, понятно».

Но и пенсионером Носик мог быть только год-два-три. «Дальше возникает вопрос: ты хочешь остаться пенсионером до конца жизни или ты хочешь снова побыть богом?»

В «Газете.Ру» он был богом три месяца. В «Ленте.Ру» – полгода. В Newsru.com – тоже полгода. В «Супе» – больше всего: семь месяцев. Может, ему просто нравилось чередовать эти две стадии? Вот и все объяснение? Нет, это было бы слишком просто. Антон говорил правильные вещи, но они могли относиться к любому стартаперу и ничего не объясняли.

Полсон как-то сказал: «Антон в силу своего характера часто оказывался в оппозиции. Лучший способ абсорбировать оппозиционера – включить его в правительство и дать ему почувствовать ответственность за свои действия». Но сам Носик эту конспирологию отвергал.

«Представления Полсона о моей оппозиционности порождены тем, что Полсон не читает по-русски, – объяснял Антон. – Он что-то просто слышал: в частности, что до "Супа" я работал с Невзлиным на новостном портале MosNews.com. И все». В чем оппозиционность? Невзлин дал деньги РГГУ. РГГУ разве стал от этого оппозиционным? Кстати, на презентации «Супа» Полсон по той же языковой причине сообщил, что название, а также бизнес-план проекта имеют прямое отношение к сказке, в которой, как сказал он собравшимся, цыганка варит суп из гвоздя (а не солдат – кашу из топора, как в сказке на самом деле).

Прикинула. Нет, все-таки я не улавливала в Носике особой оппозиционности – Носик как dolboeb демонстрировал самое обычное человеческое здравомыслие и рассудительность. Медвежью услугу, которую Новодворская оказала Светлане Бахминой в передаче «К барьеру», возмутительные уловки Ситибанка, объявление на «Русском радио» о строжайшем запрете диджеям говорить в эфире о мировом кризисе – все эти события Носик в образе dolboeb'а обсуждал на том же эмоциональном уровне, что и провал легальных продаж iPhone в России, день рождения сына и фильм «Адмирал». Носик не рвал на себе рубашку, а рассказывал об этом так, как расскажет тебе в разговоре любой нормальный человек – спокойно и без отвратительного копошения внутреннего цензора. Вроде бы просто: открыто и рассудительно говорить о том, что думаешь. А получается не у многих.

Есть все-таки довольно большая пропасть между рассудительностью и оппозиционностью. Поняла, что не отношения с властью объясняли Носика-стартапера. Но тогда что?

Кухня Антона была идеальным местом для того, чтобы задавать Антону сложные вопросы. У Антона вообще идеальная квартира для сложных разговоров. Про Носика принято думать как об успешном сетевом бизнесмене, а Носик с женой Аней и крошечным сыном жил в самой обычной советской многоэтажке, хоть и на Комсомольском проспекте. В съемной квартире малых размеров. Быт Носиков поразил: нет, это точно не была квартира успешного веб-деятеля, это была сверхаскетичная квартира советского интеллигента.

И кухню в ней Носики, чувствовалось, возделывали особым образом: обглоданная баранья нога на плите свидетельствовала о недавних душевных посиделках с друзьями. Запасы эклеров, батончиков, сухариков, марципана, драже, булочек, мармелада, шоколада говорили о частоте душевных посиделок за этим столом.

Жена Аня доставала угощения то из одного шкафчика, то из другого, в последовательности, которая явно находилась в какой-то зависимости от того, насколько Антону нравился разговор. Когда она выставила довольно невыразительные сухарики, спрашивать об отчиме Антона, Илье Кабакове (о котором Носик, кажется, не особо кому рассказывал), было явно рано. Другое дело – после воздушных эклеров. Розовые Носики благодушествовали. И молчать мне про Кабакова было никак нельзя.

Про Кабакова в Москве этой осенью только и говорили – после первой его персональной выставки в России, на которой присутствовал автор. Когда тебя с семи лет воспитывает главный на сегодня современный русский художник (а в начале года, продав картину почти за шесть миллионов долларов, он стал к тому же и самым дорогим), без последствий это не проходит. Кабаков – не то что Носик – всех бросал, он вообще находился на какой-то предельной ступени независимости. И, кажется, с его системой координат был каким-то образом связан и Носик.

Начала издалека: был ли на выставке?

«Не, – буркнул сквозь сигарету. – Очень был занят. Анька на обед в "Гараж" ходила». И замолчал.

«Насколько я понимаю... – аккуратно после паузы вставила Аня. – На все, кроме искусства, Кабаков реагировал и реагирует с трудом».

Уцепилась за соломинку: один общий с ним знакомый, говорю, рассказывал, что Кабаков даже не знает, к примеру, где в их доме стоят чашки.

«И никогда не знал! – вдруг с чувством сказал Антон. – Как воспитывал? Когда я учился в институте, он спрашивал меня, в каком я классе. Он действительно был персонажем анекдота, в котором мужик привел ребенка из детского сада. Знаешь? Мужик приводит ребенка из детского сада, жена говорит: подожди, это же не наш. А он говорит: какая разница, завтра же все равно обратно отводить».

В мастерской Кабакова на Сретенке позже был устроен Центр современного искусства. Там по дороге к ванной слева есть закуток – в этом закутке весь первый класс спал маленький Носик. В девять лет, а тогда у него в папах был именно Кабаков, Антон уже очень хорошо знал, что такое «стукач» и что такое «диссидент». Когда он говорил про оппозиционность и Полсона, он говорил не просто так: Антон с девяти лет знал, что такое находиться в оппозиции. Стукачи дежурили круглосуточно у мастерской Кабакова – из-за московских концептуалистов, из-за иностранцев. Сам Антон в девять лет за три рубля брал на тайной квартире уроки единственного в СССР запрещенного иностранного языка – иврита. Учителя Антона посадили. Антона по малолетству не тронули. «Мама – филолог, отец – писатель, отчим – художник. Настрой был на то, что я пойду на филфак изучать языки. Но времена к этому совершенно не располагали. 1983 год, наши телефоны на Сретенском бульваре прослушиваются, уже объявлена отмена брони от армии. "Мухоморов" (группа художников-концептуалистов. – Ред.) забрили в армию на Дальний Восток на перевоспитание. Армия, лагерь – абсолютно реальные были мои перспективы. А армия – это Афганистан. Какие языки на фиг? Только реальную специальность, которой в тюрьме или армии я буду заниматься».

Вот прямо так? «А как? У нас там книжки дома, а за книжки срок дают. Естественно, я пошел в медицинский институт – получить образование, которое позволило бы не валить лес и не стрелять в людей».

Вот это было настоящим открытием. У Антона, который в моем сознании жил исключительно как интернет-деятель девяностых и двухтысячных, была, оказывается, отдельная прошлая жизнь, и к сегодняшним стартапам, похоже, она имела самое прямое отношение.

Человек с девяти лет привык думать о последствиях любого шага и слова. И привык быть сам по себе: Кабаков отвозил его с утра в школу, возвращался из мастерской поздно вечером. Художники жили какой-то своей жизнью – Антон за этой жизнью наблюдал. К чему это привело? Нормальный человек стремится определять самого себя принадлежностью к группам: «я такой, как они, я не такой, как эти». У Антона привычки прислушиваться к человеческим группам никогда не было – у него была давняя привычка прислушиваться только к себе. Это кое-что объясняло, но и этого мне было мало. Не становились же стартаперами поголовно все индивидуалисты!

В конце прошлого года Носик как-то особенно внимательно прислушался к себе – уехал на несколько месяцев в Гоа. Как раз был «пенсионерский» период в «Супе» – в «божественном» Носик был бы целиком привязан к стулу. Одиознее места Носик не мог придумать? И снова на первый план вышла самостоятельность. Антон не рыскал по миру в поисках такого места, которое всех сразит наповал, до которого еще не дотянулись русские, – а именно так, по логике вещей, вроде и должен был вести себя обычный стартапер: неистово искать новые пространства. Но Антон не был обычным, он был исключительным стартапером – он бы и в уже затертой до невозможности Черногории поселился, если бы ему так было удобно. «А мне все равно, с чем Гоа ассоциируется, – сказал Носик. – Там в пятидесяти километрах от нашей деревни центр изучения санскрита. Хочешь необитаемых пляжей двадцать километров – пожалуйста. В соседних штатах живут шесть-семь миллионов человек, а в Гоа – всего полтора миллиона».

«В конце ноября я уже в принципе вешалась, – сказала Аня, угощая на этот раз вкуснейшим эскимо с мой мизинчик, что, кажется, означало: меня приняли в дом, – от мысли, что мне сейчас надо с коляской вот в это дерьмо по колено. Москва – замечательный город, но когда у тебя появляется ребенок, ты понимаешь, что все тут очень условно приспособлено для детей и колясок».

«В Москве экологическая катастрофа, – озабоченно сказал Носик-отец, – говно еда, говно вода». В Гоа был каменный дом на пляже, черепахи, няня Криста Фернандес, оплывшая женщина в халате, что, в общем, и есть идеальный образ няни, интернет с проводами, обвязанными вокруг пальмы, и с такой скоростью, что можно нажать на кнопку, пойти варить кофе, вернуться – он как раз откроется.

Тем не менее именно с этого пляжа Носик запустил совместный блог с «Нью-Йорк таймс». Газета завела для русских авторов «Лайв джорнала» блог с вопросами: «Необходимо ли России государственное смягчение освещения шаткого положения на фондовом рынке?», «На ком лежит вина за проблемы, возникшие между Россией и Украиной, Россией и Грузией?» И все в том же духе. Газета спрашивала – русские отвечали. И, надо сказать, не то что бы искрометно. Часто так: «Мир хочет иметь слабую Россию». А бывало и так: «Пользуясь случаем, передаю привет пацанам из "Ру_футбола"».

Но Носик был доволен. Носик в целом был доволен русскими сетями. Такое складывалось впечатление, что хотя Носик и скакал с сайта на сайт, но в голове у него существовала какая-то очень целостная картина того, что он делает. Концепция. Вот я и вернулась на кухне к концептуалистам.

«С художниками, – Антон снял свитер и остался на кухне чуть ли не в советской майке-"алкоголичке", – была одна заковыка, которая не всякому понятна. Поскольку они не могли существовать при советской власти как концептуалисты, они для нее существовали как книжные иллюстраторы. И в этом качестве получали чудовищные деньги. За одну цветную картинку, на которую уходило несколько часов, "Детгиз" платил 120 рублей, а 120 рублей – понятно, что такое: ставка хирурга за месяц. Кабаков за оформление книжки, на что у него уходило месяца два, получал двадцать пять тысяч рублей. Представляешь, что такое тогда двадцать пять тысяч рублей? Пять кооперативных квартир. Там жизнь реально была миллионерская: люди спокойно покупали квартиры, мастерские, дачи. Но при этом вообще не ощущали себя ни богатыми, ни сверхбогатыми».

Вдруг стала догадываться, почему такая квартира, почему закаканная птичками «Шкода», почему вместо какой-нибудь дизайнерской футболки – советского пошиба «алкоголичка», почему в свой новый офис – портала BFM.ru – Носик и звать не стал: по причине полной безликости. Не самый бедный в этой стране Носик, как бы хорошо ни шли его денежные дела, думал прежде всего о том, как идут его профессиональные дела. И ясно стало, почему именно Носик без всякой программы, а повинуясь какому-то специальному внутреннему устройству, в лучшем смысле этого слова развязывал русские языки.

Пусть ЖЖ и выглядел часто как сплошное бармаглотство, ЖЖ был хоть и довольно неуклюжей, но очень важной попыткой дать новому миру названия. Западный человек упражнялся в этом искусстве ежедневно, не жалея языка своего, потому что знал: вербализировать действительность – значит понять действительность. Проговаривать, пусть и мельчайшие ощущения от жизни, западный человек приучался с детства, и с реальностью такому человеку было справиться намного легче. В России многие умнейшие люди и в двухтысячных разговаривали друг с другом, как выразилась знакомая девушка–балетный критик, со сжатым анальным отверстием. А ЖЖ потихоньку делал свое дело и анальное отверстие разжимал.

Подумала, что, может быть, в этом и был ключ и к Носику, и к его сетевой зависимости, и к его зависимости от перемен места и образа действия. Люди, живущие в России, с помощью Носика учились потихонечку говорить. Совершенно, впрочем, не подозревая, что чем-то обязаны в этом московской улице Фестивальной в районе Речного вокзала и кооперативному дому художников на ней.

На одиннадцатом этаже кооперативного дома на улице Фестивальной жил школьник Носик, а на пятом жил сын художника Пивоварова, его друг и молочный брат Павел Пепперштейн, которого родители специально зачинали одновременно, по уговору, с носиковскими родителями – такой в этом доме был градус человеческих отношений. Но дело вовсе не в этом, а в том, что Носик с детства, сначала в мастерской на Сретенке, а потом там, на Фестивальной, был окружен людьми, которые только тем и занимались, что давали миру словесные определения.

Отголоски детства Носика уловила в книжке «Словарь терминов московской концептуальной школы». Взять букву «ч», например. «ЧЕРНЫЙ ТОЛИК – совокупность грамматических конструкций "то ли..., то ли..."» Или букву «д»: «ДОМИК В ГЛУШИ – поэтический образ, сводящий с ума людей здоровой психики». А вот «р»: «РОССИЯ – область проявления подсознательных деструктивных аспектов западной цивилизации».

Эти люди добормотались до того, что концептуалист Сорокин стал главным русским писателем, концептуалист Кабаков – главным русским художником, концептуалист Пригов – главным или по крайней мере одним из главных русских поэтов. Натасканный ими Носик – уж точно главным деятелем русской блогосферы.

Носик, вовремя снявший свитер, вспомнил годы на Фестивальной:

«Станция "Речной вокзал".

Поезд дальше не идет.

А меня, б...ь, не е..т!

Я сюда, б...ь, и желал!..

Молчи, бессмысленный народ,

Поденщик, раб нужды, забот,

Несносен мне твой ропот дерзкий!

Я, б...ь, поэт, творец искусства,

А вы – ничтожное говно!»

Понимание Носика снизошло на меня именно в этот момент декламации стиха Мирослава Немирова. Что бы Антон ни делал, делал он это в очень необычном для московского человека масштабе. Нормальный московский человек в девяностых и двухтысячных занимался тем, что культивировал свою небольшую среду обитания: завел просторный офис с современным искусством, квартиру с видом, большую черную, в крайнем случае – серую машину, большую собаку, дачу в бывшем кагэбэшном заказнике и ребенка, если уж не по имени Прокопий или Святополк, то точно Прохор. Человеку нужен был маленький мир, куда надо было время от времени сбегать из мира большого. Но для Носика заниматься личным пространством было так же бессмысленно, как если бы Жанна Фриске вдруг открыла сеть палаток с шаурмой. У него даже руки не доходили до того, чтобы стереть годовую пыль с лэптопа. Какая там квартира!

Не туда были устремлены мысли Носика. Ему в детстве задали такой масштаб, что Носик хотел – опять же не имея никакой на данный счет программы, а имея что-то такое в голове – культивировать вообще все вокруг. Ему не дом и офис свой надо было облагораживать, ему нужно было облагородить в целом всю среду обитания. Интернет – с ним Носик был связан крепче всего, главное его поле – он же не компьютерной коробкой только ограничивался, он захватывал абсолютно все сферы реальной жизни. И Носик озеленял все новые и новые пространства.

Я при этом все никак не могла взять в толк, почему Носик, поживший помногу в Лондоне, Штатах, Израиле, на Кипре, принадлежавший в результате больше западному миру, чем восточному, упорно продолжал жить и озеленять пространства в Москве. Носик подсказал.

«У каждого человека должен быть опыт жизни в разных странах, понимание мира, основанное не на чтении газет, а на личном опыте. Но устраиваться он должен там, где он более органичен. Мой папа Борис Носик живет летом на даче в Шампани, а зимой – в Ницце. Я бы там от скуки подох, а ему это подходит».

Кстати, его настоящий отец, Борис Носик, переводчик Ивлина Во, «Пнина», автор первой биографии Набокова на русском языке, нескольких книг-путеводителей по Парижу, сына Носика почти не воспитывал. Но вот когда Носик стал известным блогером, папа стал ходить к знакомым, которые распечатывали ему последние посты сына из ЖЖ. И иногда папа велел им писать ответы.

«Мне естественнее всего жить в России, – продолжал тем временем объяснять Антон Носик. – Если бы Москва была местом, где можно только круто поработать, многие профессионалы жили бы в другом месте. Прилетел-улетел. Но это не моя позиция».

И Полсон, кстати, тоже жил бы в другом месте и вообще руководил бы всем по телефону. Но Полсон, как и Носик, очень много времени проводил в России. У них было много общего. Поняла, что Носик, когда размышлял о Полсоне и судоверфях, на самом деле говорил и о себе. И ему, как Полсону, Россия интересна тем, что тут многое можно было обустроить, поскольку многое еще было не обустроено (ручаюсь, это Полсон придумал называть Антона евангелистом). И как раз поэтому Носик был стартапером, поэтому начинал и уходил. Поэтому и из «Супа» ушел.

Нет в России, к примеру, хорошего делового портала для обычных людей – Носик сделает сайт и газету BFM. В разгар кризиса сайт был нужен.

«Нормальные люди с удовольствием прожили бы остаток дней, не интересуясь значением индекса РТС, ставками рефинансирования и курсом валют, но сам ход жизни не оставил нам такой возможности. Это не про "Форекс" история, – официально заявлял Носик о проекте "Объединенных медиа" Аркадия Гайдамака Business For Me, – а про человека со среднемосковской "белой" зарплатой наемного специалиста. Отложил он, к примеру, годовую зарплату, а из нее два месяца сгорели быстро и вчистую. Просто так сгорели, безо всякой "Чары" и МММ. Если это не про вас, то оглядитесь вокруг, и обнаружите немало таких знакомых, даже если не в России живете, а в спокойной Канаде, где местный доллар стоит сегодня 93,5 американских цента, хотя к лету стоил 1,02 доллара. Там, допустим, не пятнадцать процентов потеряли, а восемь, но тоже, считай, месяц из года бесплатно работали».

Думала о кризисе, а сидящего передо мной Носика тревожили уже новые соображения: что в России нет не только делового портала, но и eBay, а также сайта персональных объявлений, который дал крышу, работу, питомца, девушку не одному завоевателю Нью-Йорка. Не было здесь и Yelp – сайта с информацией о всех магазинах, ресторанах, отелях, риелторских агентствах с актуальными адресами, расценками и комментариями тех, кто в них уже был.

Пока Носика тревожило отсутствие Yelp, меня тревожило мое прошлое презрение к ремесленничеству Носика. Ну да, Носик не был, как его отчим, главным русским художником. Не изобретал что-то действительно новое и не рвался в непознанные края. Он, наоборот, уже познанные края приводил в тот вид, который отвечал представлениям Носика о правильно устроенной жизни. Делал это Носик хорошо.  С