Обзор: Берлин

*

Опавшие листья не убирали. Они падали, скапливались и к концу месяца образовали всамделишные золотые горы. Парки наводнили улыбающиеся медленные люди: те, кому нечего терять, встретились наконец с теми, кто сейчас все теряет. Такой янтарной осени с затяжными солнечными днями не было со времен прошлого кризиса 2001 года, а может быть, мы просто с тех пор не ходили гулять. «Конец эпохи уюта», – написал журнал «Шпигель». «Какой уют?» – возмутился Хартмут, владелец моей любимой забегаловки под странным названием «Вид на море». Но журнал купил. На обложке черно-красно-желтая подушка – немецкий флаг – с вышитой надписью: «Не в деньгах счастье». «Шпигель» прав, поэтому я пошла в оперу.

Тем более что был повод – труппа Немецкой оперы по осени снялась и острым клином улетела в Китай, а ее место заняла тяжелая артиллерия Мариинского театра, решившего отпраздновать свое двухсотдвадцатипятилетие в Берлине. «К нам едут двадцать пять грузовиков и триста восемьдесят работников Мариинки», – восторженно сообщали немецкие газеты, которые вдруг изменили тон и стали публиковать материалы об Осетии и Грузии под заголовками типа «Врали все». Вокруг гастролей воцарилось нездоровое возбуждение. Билетов было не достать. Три оперы, что привез «самый великий осетин мира», ошеломили меня не только высочайшим качеством исполнения, но и чуть подзабытыми составляющими «русского духа»: абсурдизмом «Носа», накалом национально-патриотических страстей «Хованщины» и упоением игрой не на жизнь, а на смерть «Пиковой дамы». Зал неистовствовал. Гергиев бесконечно выходил кланяться, по-мефистофелевски ухмыляясь не в меру разбушевавшимся немцам. «Хованщина» окончилась в первом часу, и вся огромная оперная толпа оказалась на одной платформе метро. Кто-то пошутил: «Одна бомба – и в Берлине некому будет ходить в оперу».

**

По степени эмоционального накала с гастролями Мариинки могло сравниться только закрытие аэропорта Темпельхоф, случившееся прямо во время дождя. Протестующие демонстранты уже не скандировали, а тихо плакали под зонтиками вперемешку с богемными персонажами (в летных ангарах в это время открыли выставку Preview), а огромная толпа сотрудников – от пилотов до уборщиц – невесело наблюдала всю эту суету. «Конечно, берлинская блокада конца сороковых – это не блокада Ленинграда. Но у нас было очень голодное детство, и нас спас Темпельхоф», – сказал мне Маркус, один из пожилых демонстрантов. В конце сороковых именно через Темпельхоф американцы сбрасывали в Берлин гуманитарную помощь.

Темпельхоф – старейший, некогда самый крупный аэропорт Европы и одна из главных достопримечательностей Берлина, наряду с Бранденбургскими воротами и Рейхстагом. С течением времени он оказался в густой застройке медленно растущего города. Жители жаловались, и был устроен референдум. Полмиллиона берлинцев проголосовали за аэропорт, но чтобы сохранить его, не хватило семидесяти тысяч. 30 октября Темпельхоф работал последний день. Когда стемнело, в центральном здании гости правящей коалиции – оппозиция прийти отказалась – под предводительством мэра Воверайта стали выпивать и закусывать. Демонстрантов внутрь не пустили, кто-то крикнул: «Вови – гробовщик!», но поддержан не был. Около полуночи в неизвестном направлении улетел последний самолет. С этого момента все рейсы выполняются из аэропорта Шонефельд. Что делать с Темпельхофом, власти пока не определились. «Над облаками свобода безгранична», – пел когда-то в своей песне о Темпельхофе популярный певец Рейнхард Мэй.

**

Возможно, как раз в качестве компенсации за потерянный аэропорт власти решили отреставрировать Берлинскую стену. Не всю, слава богу. А тот кусок, который в 1990 году разрисовали сто восемнадцать художников со всего мира. Теперь это место называют Галереей восточной стороны (East Side Gallery) и считают этот километр стены самой большой галереей под открытым небом в мире. Одна из самых неуютных – это точно. Туда ходят только на все готовые туристы да Биргит Киндер, Тьери Нуара и Джима Авиньона, которые потихоньку дорисовывают работы. Потускневшие фрески прошедшей эпохи обновят силами самих художников. Дмитрий Врубель, автор знаменитого «Поцелуя Хонекера и Брежнева», уже осмотрел свой участок стены. «Нелегко нам, Малевичам», – высказался после осмотра он. Поцелуй – как в тумане – отчасти осыпался, отчасти разрисован разными Наташами и Дашами. Зато надпись читается: «Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви».

Российский посол в Берлине Василий Котенев помогает людям выживать, устраивая пышные приемы и вечеринки. На этот раз он провел в посольстве акцию «Мы говорим по-русски», собрав на ней отнюдь не только тех, кто хорошо владел языком. Там и вправду говорили только по-русски: и посол, и актеры театра марионеток, и первый космонавт Йен, и графиня Хохенталь. «Ничто так не способствует изучению языка, как полное его незнание», – написала газета «Тагесшпигель» на следующий день. Этот принцип, кстати, вполне работает и за границами лингвистических проблем. Я это хорошо поняла, сбежав в лес от разговоров про кризис и обложек про конец уюта – собирать золотые листья и последние грибы.  С