Можно верить

Если вы согласны слушать Брюса Буэно де Мескиту – а согласны далеко не все, – он убедит вас, что математика все знает наперед.

Точнее, профессор Буэно де Мескита ­утверждает, что математическая модель, которую он создал двадцать шесть лет назад и с тех пор совершенствует, способна предсказать исход практически любого международного конфликта, политического противостояния или судебного процесса, главное – снабдить компьютер, на котором ведутся расчеты, достоверной информацией. Его предсказания изумляют обилием конкретных деталей.

В начале восьмидесятых едва разработанный «компьютерный пророк» превзошел маститых американских советологов, назвав имя преемника Брежнева. «Модель указала на Андропова, которого тогда никто даже и кандидатом-то не считал», – рассказывает Буэно де Мескита. Сегодня среди поклонников профессора и его метода – как минимум один из участников недавней президентской кампании (а не исключено, что и сам новый президент: фамилий Буэно де Мескита не ­называет), ряд компаний из Fortune 500 – списка крупнейших предприятий Америки, ЦРУ и министерство обороны США. Но и в критиках недостатка, разу­меется, тоже нет. «Одни считают Брюса самым блестящим аналитиком на свете, – заметил его коллега. – Другие – шарлатаном».

Ни тем ни другим Буэно де Мескита не выгля­дит. Он обезоруживающе расслаблен, принимая меня в своем величественном доме в Сан-Фран­цис­ко, и отвечает на вопросы с чрезвычайной любезностью. В высокие окна струится солнечный свет, откуда-то сверху, откликаясь эхом, плывут мелодичные звуки валторны: дочь хозяина играет в симфоническом оркестре, и ей надо готовиться к концерту. Все благостно и мирно – в противоположность догадкам о том, каким должен быть сам Буэно де Мескита. И вдруг, быть может, уловив эти невысказанные догадки, профессор, как по заказу, взрывается. «Это просто оскорбление!» – припечатывает он критический отзыв некоего коллеги. «Абсолютно, стопроцентно, убийственно неверно», – характеризует он придирки другого.

Профессор не выносит критики, поскольку собственная правота представляется ему очевидной. «За прошедшие годы я ­опубликовал множество прогнозов, – говорит он, – статей о том, что на момент публикации еще не случилось, но должно было произойти в обозримом будущем. И произошло – достаточно пройтись по списку статей, чтобы в этом убедиться». Это не преувеличение. Буэно де Меските принадлежит более двух тысяч невероятно точных предсказаний в самых разных областях. За двенадцать лет до того, как Китай вернул себе Гонконг, он не только предсказал это событие, но и подробно ­описал, как будет происходить процесс. За два года он пре­дупредил о начале второй интифады и ­срыве мирного урегулирования на Ближнем Востоке. С тем же опережением предрек, что Даниэль Ор­те­га и сандинисты лишатся власти в Никарагуа, проиграв выборы. За четыре месяца до ­трагедии на площади Тяньаньмынь заявил, что китайские «твердолобые» жестоко подавят диссидентов. Во всех деталях спрогнозировал ход выполнения «Со­глашения Страстной пятницы», ­заключенного в 1998‑м между Великобританией и террористами Ир­ландской Республиканской Армии.

Этот человек – не юродивый гадатель из пыльной комнатенки в темном подвале, сулящий ­миру небесные кары. Брюс Буэно де Мескита – завкафед­рой политики Нью-Йоркского университета, старший научный сотрудник Гуверовского института в Стэнфорде, автор целой стопки увесистых научных книг. Он регулярно консультирует ЦРУ и министерство обороны США, кстати, в последнее время – по столь взрывоопасным вопросам, как Иран и Северная Корея. Одна из его книг написана в соавторстве с приятельницей – бывшим госсекретарем США Кондолизой Райс. Его резюме, где перечислены несколько диссертаций, должности в научных учреждениях, издательские советы, в которые он входит, научные работы, почести, награды и гранты, занимает семнадцать страниц мелким шрифтом.

Но при всем этом Буэно де Мескита – постоянный субъект, участник и инициатор самых ожес­точенных споров. Один из ведущих специалистов в теории игр, или «теории рационального выбо­ра», как предпочитают ее называть ученые, он под­нял волну, захлестнувшую сегодня наиболее ав­торитетные американские храмы науки. Страсти бу­шуют вокруг применения теории рационально­го выбора в политологии. Категоричная, очень сложная в математическом плане и мессианская по степени убежденности в собственной правоте и способности объяснить весь мир, теория меняет не только методики преподавания политических наук. Она меняет само понимание политологии как таковой.

«Дни электронных часов сочтены – по пальцам», – сострил однажды Том Стоппард. После нескольких часов в компании Буэно де Мескиты нетрудно поверить в то, что сочтено уже все на свете. Все может быть записано в виде точных цифр и переведено на язык математики. Точнее – теории игр, полумистической области математики, которая изучает взаимодействия между людьми. «Теория игр – это математика стратегий поведения», – поясняет Буэно де Мескита.

Как она работает? «Как и всегда в жизни, вы начинаете с набора предположений, – говорит профессор. – Только записываете свои ­предположения формально, математически – в виде уравнений». Предположения, о которых в данном ­случае идет речь, – мотивы всех действующих лиц. Пре­вратить в уравнения страх, властолюбие или бла­го­родство помогает прогностическая ­теория, формализующая все эти материи в логические цепоч­ки и предсказывающая поведение людей с по­доб­ными мотивами. На этом ­фундаменте вы и строи­те свою математическую модель. Предпочтения участников событий также переводятся в числовое выражение и составляют шкалу. Подставляя ее данные, вы оцениваете полученные результаты и выбираете наиболее вероятный.

Это слишком абстрактное описание легче понять на примере классической для теории игр «дилеммы узника». Два домушника ­схвачены близ места преступления с похищенным ­добром. Следователи допрашивают их поодиночке. По­ли­ции очевидно, что именно эти злодеи ­совершили кражу, но доказательств нет, поэтому каждому из преступников предлагают сделку. Если они чис­то­сердечно сознаются и дадут показания друг на друга, оба получат минимальный срок за кражу: пять лет. Если не сознается ни один, обоим дадут всего по году (за хранение краденого). И вот самый интересный поворот: если один домушник сознается, а другой нет, то сознавшийся будет отпущен на волю, а молчун отправится за решетку на десять лет. Как поступят домушники? Оба заинтересованы в том, чтобы не сознаваться, но для этого они должны полностью полагаться друг на друга. Основываясь на представлениях теории игр о человеческой натуре, уравнение этой дилеммы дает категоричный ответ: подельники сдадут друг друга.

История о домушниках иллюстрирует не только общий принцип действия теории игр, но и одну ее бесспорную особенность: в зловещем мире ее формул каждый человек – подлый шкурник. В доказательство Буэно де Мескита ссылается на диктаторские режимы: «Если позволить людям пробираться наверх, не заботясь при этом о потребностях других людей, то ничего хорошего не жди». Анализируя какую-либо проблему в международных отношениях, Буэно де Мескита не удостаивает и толикой внимания специфику местных культур, историй, экономик или другие соображения, столь чтимые политологами традиционной школы. Более того, теория рационального выбора смотрит на традиционный подход со снисходительностью, граничащей с презрением. «Кому-то угодно превращать политологию в средство са­мовыражения, – сухо роняет он. – Но это полная противоположность научному подходу». Сам Буэно де Мескита задается всего двумя вопросами: «Чего хотят участники политического процесса, если верить им самим?» и «Чего хотят участники политического процесса на самом деле?» (первое часто весьма далеко отстоит от второго). Затем он рассматривает, как скажется выбор того или иного решения на движении участников к их целям. Преобразует всю эту информацию в уравнения, заносит в компьютер – и программа выдает ответ.

Ради своих идей Буэно де Мескита охотно рис­кует и карьерой, и репутацией. В марте 2004-го, когда «Аль-Каида» устроила взрывы в Мадриде, серь­езно повлиявшие на исход испанских парламентских выборов, спецслужбы США занервничали. Опасаясь, что накануне ноябрьских президентских выборов 2004 года «Аль-Каида» может организовать нечто подобное и в Америке, Пентагон попросил Буэно де Мескиту заложить в его прогностическую модель кое-какую информацию и посоветовать, чего ждать. Вердикт был категори­чен. «Я сказал, что терактов на ­континентальной территории США не будет. А также отметил, что правая рука бен Ладена, Айман аль-Завахири, снова объявится в 2004 году примерно на День Бла­го­да­рения», – говорит он. И действительно, без тер­актов обошлось, а сразу после президентских выборов аль-Завахири распространил новое видео­обращение. Буэно де Мескита оказался абсолютно прав: «Правительству совершенно не нужны расплывчатые рекомендации. Я стараюсь быть как можно точнее».

Чтобы проверить точность модели Буэно де Мескиты, ЦРУ устроило нечто вроде турнира футурологов: его прогнозы сравнили с ­выводами традиционных аналитиков и экспертов узкого профиля, штатных сотрудников Лэнгли. «Мы испытали модель Буэно де Мескиты на ­нескольких десятках проблем. Причем это была не реконструкция уже произошедших событий, прогнозы делались в реальном времени на то, что еще только должно – или не должно – было произойти, – поведал Стэнли Федер, в прошлом высокопоставленный аналитик ЦРУ. – И обнаружили, что в девяноста процентах его модель не ошибается». В другом случае Буэно де Меските предложили – также в реальном времени – спрогнозировать двадцать одно решение, которое предстояло принять Евросоюзу. В заключении экспертов сказано: «Вероятность совпадения предсказанного исхода с реальным поразительно высока – девяносто семь процентов». Более того, предсказания Буэно де Мескиты оказались куда детальнее, чем у аналитиков традиционной школы. «Главное – конкретные подробности точных предсказаний, – отмечает Федер. – Мы обнаружили, что прогнозы директората национальной разведки даже в случае их справедливости намного более расплывчаты по сравнению с прогнозами модели Буэно де Мескиты. Если проводить параллели со стрельбой, то для предсказателя попасть в мишень – уже удача. А он попадает в яблочко – это потрясающе».

Неудивительно, что частный бизнес оценил достоинства модели Буэно де Мескиты куда ­быстрее и выше, чем официальные власти и академичес­кая наука. Ученый совмещает преподавание и ра­боту по заказам государства с руководством ус­пеш­ной фирмой Mesquita & Roundell, офис кото­рой находится в Рокфеллер-центре. Фирма консультирует ряд крупнейших американских компаний и неплохо зарабатывает: минимальный гонорар (за проект, предполагающий анализ двух проблем) составляет пятьдесят тысяч долларов. Проблем у заказчиков обычно набирается ощутимо больше. «Я не своей мудростью торгую, – вносит ясность Буэно де Мескита. – Я продаю инструмент, который помогает добиться лучших результатов. Этот инструмент – моя модель».

«С частным бизнесом мы работаем по трем на­правлениям: судебные тяжбы, слияния и погло­ще­ния и взаимоотношения с ведомствами-ре­гу­ля­торами. Судебные решения или досудебные дого­воренности, которых мы добиваемся, в ­среднем оказываются для наших клиентов на сорок процентов выгоднее, чем могут надеяться самые оп­тимистичные адвокаты», – рассказывает он. Спи­сок нынешних клиентов Буэно де Мескиты – информация конфиденциальная. Но в прошлом ученый консультировал, например, компанию Union Carbide, которой было непросто выстроить линию защиты после аварии на химическом ­заводе в Бхо­пале (тогда погибли около двадцати двух тысяч ин­дийцев), а также колосса бухгалтерии Arthur An­dersen и British Aerospace в период ее слияния с GEC-Marconi.

Но если модель Буэно де Мескиты не ведает ни этики, ни морали, оперируя лишь ­цифрами, то для его фирмы подобные понятия – не пустой звук. «Наше правило – никогда не использовать модель на коммерческой основе при проведении избирательных кампаний. Мы считаем, что манипулировать демократическим процессом неэтично. Мы не примем заказ у клиента, который захо­чет манипулировать политикой правительства США, даже если сочтем, что эти манипуляции пойдут во благо. Мы также не согласимся работать с зарубежным клиентом, цели которого противоречат целям правительства США», – говорит ученый.

В 2007 году вышла книга «Стратегия избирательных кампаний», которую Буэно де Мес­кита написал вместе с Кондолизой Райс и еще дву­мя соавторами. Казалось бы, политика админи­страции Буша имела слишком отчетливую идео­логическую окраску, олицетворяя все, с чем рацио­налисты типа Буэно де Мескиты не согласны. По­чему же он не постеснялся поставить свое имя на обложке рядом с именем Райс? «Главный вопрос этой книги Конди подняла еще до своего переезда в Вашингтон», – отвечает Буэно де Мескита. И меняет позу, как будто устал сидеть. (Возможно, ее имя было всего лишь рекламным трюком? Кто знает. Позже он сам вернется к этой теме, добавив: «Мы сообща старались не слишком педалировать тот факт, что наш соавтор – госсекретарь США».)

В том же году Буэно де Мескита также создал и возглавил Центр политической экономии имени Александра Гамильтона при Нью-Йоркском университете. «Миссия нашего центра – примене­ние логики и фактов для разрешения фундаментальных политических проблем. Речь идет не о двухпартийном, компромиссном решении, а о беспартийном, беспристрастном», – подчеркивает он. По заказу ЦРУ и министерства обороны центр недавно проанализировал проблему северокорейской ядерной программы. Расчеты исходили из предпосылки, что для Ким Чен Ира главное – удержаться у власти. Как полагает Буэно де Мескита, северокорейский вождь затеял свою ядерную программу преимущественно для ­того, чтобы Соединенные Штаты поостереглись его смещать – такой шаг обошелся бы непомерно дорого. «Следовательно, нужен механизм, который гарантирует нам, что Ким Чен Ир не применит ядерное оружие, а ему – что мы не помешаем ему оставаться у власти», – поясняет ученый.

Пожалуй, не случайно договоренность США с пхеньянским режимом напоминает рецепты, предписанные моделью Буэно де Мескиты: Ким Чен Ир согласился демонтировать существующее ядерное оружие, но не ядерные объекты. «Он все законсервирует, и инспекторы МАГАТЭ будут дежурить на объектах круглосуточно, весь год без выходных. Взамен мы будем ему выдавать по 1,2 миллиарда долларов в год – в бюджете эти деньги, разумеется, будут проходить как "гуманитарная помощь зарубежным странам"», – говорит ученый. Прочитав в газетах, что на помощь Северной Корее выделено четыреста миллионов долларов, Буэно де Мескита заволновался: «Надеюсь, это не полная сумма – она слишком мала. Ким Чен Иру нужно приблизительно 1,2 миллиарда, чтобы купить верность своих людей в армии и на прочих постах. Сделка некрасивая, Ким Чен Ир – мерзкий субъект, но у нас нет другого выхода. Хорошо еще, что такой договор сам себя поддерживает. У обеих сторон есть резон честно выполнять свои обязательства».

Буэно де Мескита приложил свою теорию и к палестино-израильскому конфликту и здесь тоже предложил новаторское решение. «На мой взгляд, бессмысленно работать над ­стратегиями укрепления взаимного доверия. У обеих сторон нет причин доверять друг другу, и это вполне логично, – говорит он. – Идея "земля в обмен на мир" ущербна по определению, поскольку возникает проблема с выполнением обязательств. До­пус­тим, я даю вам землю взамен на ваше обещание не воевать в будущем. Стоит вам получить землю, как забрать ее назад, если вы не сдержите слова, будет очень трудно. Израильтяне это отлично знают по собственному опыту. Слишком велик соблазн сказать: "Вы хорошо поступили, это шаг в правильном направлении, но я-то рассчиты­вал на большее. В качестве платы за вашу ­мирную жизнь мне недостаточно этой земли". Так же верно и обратное: вы разоружаетесь, ломаете меч о колено, отказываетесь от всего, что для меня опасно... И меня уже ничто не заставляет выполнять мое обещание. Вы разоружились – значит, вы больше не представляете для меня угрозы и ничего сделать не можете».

Буэно де Мескита, кстати, обсуждав­ший эту дилемму с экс-премьер-министром Из­ра­иля Эхудом Бараком, предлагает в ­качестве ответа формулу, гарантирующую взаимное стремление сторон к добрососедским ­отношениям. «Что, по мнению палестинцев, станет главным столпом их экономики после примирения? Ту­ризм. Так сказано в их собственных документах. А израильтяне, естественно, зарабатывают на туризме много денег, и отследить эти доходы очень легко. В качестве отправной точки, не требующей ни малейшего доверия и никакого сотрудничества, я предложил бы делить все доходы от туризма пропорционально численности жителей региона. Там примерно сорок процентов – палестинцы и шестьдесят – израильтяне. Деньги автомати­чески перечисляются на счета обеих сторон. Но когда пахнет порохом, туристы не ­приезжают. Следовательно, доходы туриндустрии автоматически отражают уровень напряженности, и действия любой из сторон бьют по карману обеих. Найдите бухгалтерскую фирму, которая устроит и Палестину, и Израиль, поручите это ООН – неважно. Механизм будет действовать абсолютно самостоятельно, ­никакого сотрудничества не требуется, кроме изначального согласия израильской стороны передавать часть доходов через какую-то международную организацию пропорционально численности населения. И все!»

Интерес к ближневосточным проблемам у Бу­э­но де Мескиты давний. Собственно, благодаря им и взошла его звезда. Хотя восход был непростым. В 1984 году ученый впервые ввязался в сражения футурологов. Он опубликовал в журнале PS – ведущем издании Американской политологической ассоциации (APSA) – статью, где предсказал имя преемника аятоллы Хомейни. К тому времени Буэно де Мескита разработал лишь зачаточную прогностическую модель, которая всем была в ­новинку: не заточенная под конкретную внешнеполитическую проблему, она могла прилагаться к ­любому международному конфликту. «Это была ­первая попытка создать общую математическую ­модель международного конфликта», – рассказывает профессор. Модель напророчила, что после смерти Хомейни страну совместно возглавят ходжатолислам Хаменеи и безвестный священнослужитель Акбар Хашеми Рафсанджани. Тогда Рафсанджани знали столь мало, что в New York Times, например, его фамилия вообще не упоминалась ни разу. Бо­лее того, Хомейни уже назначил своего преемни­ка – и это был вовсе не Хаменеи или Раф­сан­джа­ни. Авторитет аятоллы среди правящей клери­кальной элиты Ирана не позволял допустить и мысли, будто окружение ослушается лидера. На конференции APSA ­после публикации статьи спе­циалисты-ирановеды в один голос ­объявили Буэно де Мескиту шарлатаном – этакой ­пифией при невежественном компьютерном ­оракуле. «Прак­тически они ­обозвали меня идиотом. За­я­ви­ли, что мои работы – это мер­зость и кощунство, что их нужно запретить, – вспоминает ученый. – Это был очень трудный период в моей научной карьере».

Прошло пять лет, Хомейни умер и – кто бы мог подумать?! – капризная религиозная элита поставила у руля аятоллу Хаменеи и Хашеми Раф­сан­джа­ни. На следующей же конференции APSA человек, который прежде хулил Буэно де Мескиту громче всех, попросил слова и публично ­принес свои извинения. Брюс Буэно де Мескита и ­теория рационального выбора получили ­громкое признание. С тех пор их поклонники начали лави­но­об­раз­но множиться на кафедрах ­политоло­гии по всей стране и, если верить оппонентам, ­давить всех и вся на своем пути. По некоторым оценкам, к 2000 году около сорока процентов всех ­статей в авторитетном журнале American Political Scien­ce Review (APSR) основывались на ­теории рацио­нального выбора. Среди студентов-по­литологов распростра­нилось убеждение, что без знания фор­мально­го математического моделирования невозможно сделать карьеру. А технический прогресс лишь ускорил наступление рационалистов: быст­родействующие мощные компьютеры позволяли строить все более масштабные и сложные модели, приме­нимые ко все более запутанным ситуациям. И, как и следовало ожидать, часть научного сообщества перешла в контрнаступление.

Оно началось в 1994 году, когда два ­профессора политологии из Йеля – Дональд Грин и Иэн Ша­пи­ро – опубликовали книгу «Патологии теории рационального выбора». По сути, авторы ­заявили, что применение теории рационального ­выбора в практических ситуациях сплошь и рядом дока­зывает ее несостоятельность. Затем в 1999-м (для науки это молниеносная быстрота) в журнале In­ter­national Security вышла статья Стивена М. Уолта «Стро­гий анализ или трупное окоченение?» Уолт, профессор политологии из Школы государственного управления имени Джона Ф. Кеннеди при Гар­вардском университете, отчасти признавал полезность формального моделирования, но в конечном итоге уподоблял теорию рационального  выбора «культу мелочей», который душит творческую мысль и – главное! – практически не ­влияет на выработку реальной политики. Уолт также сердито обвинил рационалистов в том, что представителей других школ они считают «­луддитами от методологии, чьи возражения объясняются в основном невежеством».

Оскорбленный ученый умеет дать сдачи, как никто другой. Буэно де Мескита и несколько его соратников-рационалистов ответили целым залпом сокрушительных отповедей. Ра­зобрали по косточкам и опровергли аргументы Уолта, поставили под сомнение фактическую основу его статьи и наконец объявили, что нелогичность его доводов лишь подчеркивает: без теории рационального выбора политология как без рук. «Стив Уолт в своей статье признавал, что логическая последовательность важна, но одновременно уверял, что ее переоценивают, что она душит творчество. Я нахожу эту идею дикой, – говорит Буэно де Мескита. – Ведь, по-моему, он фактически призывает: "Пренебрегайте логической последовательностью, и вы сможете говорить, что вам на ум взбредет". То есть мы возвращаемся в ситуацию, где политология не наука, а выражение личного мнения. Она опять становится искусством политики, умением излагать свои убеждения и убеждать других – чем, кстати, часто и занимаются советники правительства. Сплошной риторикой».

Кульминацией научной ­разборки стала ­шумная конференция APSA в 2001 году в отеле Hilton в Сан-Фран­циско. Группа видных политологов открыто взбунтовалась. Один за другим они поднимались на трибуну, ­чтобы послать проклятия теории рационального выбора и сопутствующей ей методологии. «Движение Pe­re­stroika» (так ­нарек группу диссидентов ее основатель, пожелавший остаться неизвестным, поскольку рационалис­ты – люди влиятельные и мстительные) поклялось сопротивляться «гос­подству математических подхо­дов в нашей дисциплине». «Над нами нависла угроза гегемонии», – предостерег Джон Дж. Мир­шей­мер, авторитетный профессор международных отношений из Чикагского университета. «По­литология математизируется, – отметил он. – Я не против того, чтобы заселить зоопарк самыми разнообразными ­животными. Но меня пугает, что нас хотят оттеснить на обочину или вообще отстранить от дел». В итоге «перестройщики» добились определенных ­уступок: новый редактор журнала APSR обещал больше привечать на ­страницах издания статьи без математики, а APSA обяза­лась перейти к более прозрачным механизмам назначения руководства. «В APSA правили бал те, кто практикует так называемый "строгий анализ", – удовлетворенно отметил Уолт. – Теперь маятник чуть качнулся в другую сторону».

Самое досадное для Буэно де Мескиты ­состоит в том, что Уолт прав в главной своей претензии. Теория рационального выбора до сих пор мало влияет на выработку реальной политики. И ­хотя ЦРУ или министерство обороны то и дело советуются с «компьютерным оракулом», красноречи­вые политологи старой школы по-прежнему в куда большей чести у политического истеблишмен­та, чем сторонники ­математического подхо­да с их сухими формулами. Меж­ду учеными-ра­цио­налистами и исполнительной властью ­почти нет «перекрестного опыления». Однако Буэно де Мескита верит, что надо просто подождать. «Лю­ди, уполномоченные распределять должности, получили образование в ином духе. Им комфортнее с теми, кто принадлежит, так сказать, к менее строгой школе политологии. Поэтому исследователи, которые пользуются более строгими методами, пока остаются за бортом», – терпеливо разъясняет он. Собственно, та же картина сорок лет назад наблюдалась в экономике: главными светилами были экономисты типа Джона Кеннета Гэл­брей­та, которые не оперировали техническими методами. Пол Самуэльсон и Милтон Фридмен все изменили, и Буэно де Мескита вполне готов сыграть для политологии ту же роль.

Брюс Буэно де Мескита говорит, что ­движется против ветра. Но не сдается – он твердо уверен, что теория рационального выбора рано или поздно победит. «Когда в 1973 году я приехал в Рочес­тер, учиться такой политологии можно ­было лишь там и нигде больше, – вспоминает он. – ­Че­рез десять лет вы могли уже выбирать между Ро­чес­тером, Калифорнийским технологическим институтом и Уни­вер­си­тетом Вашингтона в Сент-Лу­исе. А если вы спросите меня, где ­учиться сегодня, то к университетам, ­которые я перечислил, можно прибавить и Нью-Йоркский, и Стэнфорд – список уже велик. Гарварда в нем, конечно, нет... Но и до Гарварда дойдет дело. В тамошнюю учебную программу меня уже включили».