Иллюстрация: Bridgeman/Fotodom
Иллюстрация: Bridgeman/Fotodom

Блистательную книгу Петера фон Матта можно было бы назвать «Очерками по истории швейцарской литературы». Действительно, автор рассматривает наиболее заметных писателей последних двух столетий, от Альбрехта фон Галлера до Урса Видмера. Каждый из них становится главным героем одной или нескольких глав. Но в том-то и дело, что очерковость подразумевает раздробленность, а книга фон Матта удивляет целостностью и продуманной концепцией. И это значит уже гораздо больше.

Даже в гуманитарной среде, даже для просвещенного читателя, даже для германистов-филологов феномен швейцарской литературы, в отличие от литературы немецкой, французской или итальянской, остается загадкой. Нет, конечно, Фридриха Дюрренматта и Макса Фриша, может быть, еще и Роберта Вальзера знают, но вот в чем их специфика как именно швейцарских авторов, на этот вопрос ответит далеко не каждый. Собственно, именно эта проблема — что такое швейцарский культурный (литературный) феномен — и определяет сюжет и структуру книги фон Матта. Поэтому ее с гораздо большим основанием можно было бы квалифицировать как феноменологию швейцарской литературы. Фон Матт пишет о швейцарском мифе и о его месте в европейской культуре. Литература для него — отражение генезиса швейцарского мировоззрения, национального самосознания, что вовсе не исключает внимательного анализа поэтики отдельных произведений.

Все начинается с картины. С «Готардской почты» Рудольфа Коллера. «”Сумеет ли теленок спастись?” — часто спрашивали мы себя в детстве, со смесью страха и восхищения. Репродукции “Готардской почты” выныривали вновь и вновь, в календарях и иллюстрированных журналах, а вместе с ними неизбежно возникал и этот вопрос. Скорость лошадей должна быть значительной. Две гнедые, сзади, производят впечатление скорее послушных, и даже кажется, будто они бегут медленнее двух других, хотя такое невозможно; а ослепительно белые лошади с развевающимися гривами — можно ли их вообще удержать, столь неистово мчащихся вперед? Между тем, почтальон сидит на облучке странно спокойный. Кажется, даже погоняет упряжку. Он разве не видит теленка? Или ему неизвестно, что дилижанс перевернется, если собьет беззащитное животное?» К аллегорическому прочтению этой картины фон Матт будет обращаться неоднократно. Беззащитный теленок — это природа, швейцарская идиллия, воспетая фон Галлером в поэме «Альпы»; стремительно катящаяся карета — прогресс, набирающий силу бег европейской цивилизации. Так ли уж оправданно это яростное стремление к благополучию, в которое увлекает Швейцарию прогрессивная Европа? Можно ли считать, что цель в будущем, или цель — это исток, оставшаяся в прошлом идиллия? Всегда ли следует прислушиваться к воле большинства или правда отдельного человека может перевешивать в споре с согласным общественным хором? Как соотнести провозглашенный Галлером принцип — свобода, природа, разум — с демократическими и прогрессивными требованиями времени и каково место Швейцарии в кругу других европейских стран? Эти вопросы и задают специфику анализа художественных текстов, вновь и вновь возвращают автора к образам картины Коллера. История гибели древнего дуба в «Людях из Зельдвелы» Готфрида Келлера, когда тщетные усилия одного спасти древнее дерево, олицетворение мифологического прошлого, наталкиваются на слепое сопротивление большинства, роман Беата Штерхи «Шлеф» о гибели племенной коровы — это развитие все того же сюжета: теленок, спасающийся от несущейся кареты. «Черный паук» Иеремии Готхельфа — картина коллективной безответственности, когда выбор всех как будто освобождает каждого отдельного человека от вины — пример художественного размышления о принципах демократии. «Зеленый Генрих» Келлера, «Визит старой дамы» Фридриха Дюрренматта — важнейшие тексты в освоении еще одной типично швейцарской литературной темы: чужаки, вернувшиеся в Швейцарию и другими глазами воспринимающие мир своей страны. И связанная с этой тема замкнутости, отгороженности, автономности Швейцарии от остальных европейских стран. В литературе, по фон Матту, и отражается это постепенное становление важнейших социальных и ментальных принципов Швейцарии: демократия и свобода отдельного человека, прогресс, соотносящийся с идиллическим природным прошлым, замкнутость, соединенная с желанием выйти за пределы, за границы своего культурного ландшафта.

 

Петер фон Матт. «Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее»

(отрывок из книги)

Перевод с немецкого: Татьяна Баскакова

Посреди Европы имеется Аркадия, с которой весь мир должен брать пример... Швейцария тешит этим свое тщеславие еще и сегодня. И хотя в настоящее время идиллия, как литературная форма, осмеивается во всех средствах массовой информации (притом что индустрия туризма продолжает жить этими идиллическими образами), на нее следует обращать самое пристальное внимание и изучать ее, где бы она ни выныривала. Потому что идиллия это не просто китч. Она обладает потенциальной динамикой. Политический и социально-критический потенциал подспудно присутствует в ней и способен порождать драматичные процессы. Идиллия может быть разрушена, сломана, взорвана. И тогда что-то начинает происходить... Тогда и насмешка над идиллией уже ничем не оправдана... «Готардская почта» Коллера показывает такую взорванную идиллию и позволяет догадаться о ее возможном драматизме. Идиллия, по своей сути, носит вневременной характер; однако в случае взрыва она вступает в конфликт с цивилизационным и историческим временем. И тогда дело не обходится без жертв.

Описывать все более усложняющийся мир средствами ограниченного политического языка — то же самое, что пытаться устранить сбой компьютерной программы, пользуясь молотком и зубилом. Зато это дает огромные преимущества при коммуникации с обществом, которое деморализовано таким миром. Как левые оперируют не имеющим четкого определения, но якобы самоочевидным понятием справедливости, так же правые поступают с понятием «народ», которое никогда даже не обсуждалось в социологическом и политическом планах. Народ, говорят нам, в демократическом государстве всегда прав... На самом деле большинство (имеющих право голоса граждан) в демократическом государстве устанавливает правопорядок, но при этом время от времени бывает неправо или даже совершает несправедливость. Только с помощью упрощенного политического языка удается затушевывать эти простые факты и не допускать их публичного обсуждения. Что воля большинства играет определяющую роль, и тем не менее может быть ошибочной (с политической и человеческой точки зрения): в этом заключается ловушка демократии.

Это желание — чтобы исток и прогресс очевидным образом вступили в согласие — всегда оставалось сокровенной грезой швейцарцев. Оно маячило, как побудительный мотив, за легендарной Национальной выставкой, которая проходила в Цюрихе в 1939 году, когда Швейцария противостояла фашистским диктатурам на севере и юге, а война уже готова была ворваться в Европу. Война действительно разразилась — еще прежде, чем закончилась выставка. Как бы мы ни оценивали эту выставку с позиций сегодняшнего дня, тогда население всей Швейцарии воспринимало ее как воплотившуюся грезу; она была осуществленной идиллией в том смысле, который интересует нас здесь, и продолжала традицию восславленных Келлером национальных праздников. Но такое стало возможным лишь потому, что она подчеркнуто демонстрировала также технический, индустриальный и архитектонический прогресс. Что при этом не возникало диссонанса между традиционной ментальностью сельских жителей и культурой модерна, но то и другое вступало в отношения дружественного равновесия, было не только заслугой ответственных лиц, в число которых входили ведущие архитекторы и дизайнеры Швейцарии, но и соответствовало представлениям о современности всего населения. Швейцарская высшая техническая школа Цюриха сыграла существенную роль в организации выставки и, представив результаты своих научных изысканий, не допустила соскальзывания к культу крови и почвы, столь характерному для того времени.

Мы — и как отдельные индивиды, и как социальное или политическое сообщество — живем сразу с обеими правдами: правдой науки и правдой мифа. Поэтому неверно отождествлять науку с правдой, а миф — с ложью. Хотя сегодня мы сталкиваемся с таким отождествлением постоянно, в языке СМИ: «Правда или миф?» (читаем мы в каком-нибудь заголовке), или: «Разоблачен как миф!», или: «Это всего лишь миф».

Миф, как подлинное и эффективное объяснение мира, всегда бывает связан с каким-то бедственным положением. Ведь лишь пока меня не перестанет неотступно мучить вопрос, ответ на который дает повествование, или образ, или знак, заключенная в них мифическая энергия будет жить. Когда положение изменится, мифический дискурс сам собой отомрет и будет заменен другим, который объяснит мне новое бедственное положение и мое собственное место в этой изменившейся ситуации. Представление, что будто бы можно жить без повествований, образов и знаков, — иллюзия, независимо от того, думает ли так индивид или общество. Эта иллюзия основывается на общепринятых представлениях о науке, которые, в свою очередь, являются мифическими.

Каждое государство и каждый человек находится по отношению к самому себе в сомнительной ситуации. Что государство именно таково, каково оно есть, — для этого вы никогда не найдете убедительного научного объяснения. И точно так же я не могу научно объяснить — исчерпывающе — свою личность. И если даже посредством анализа ДНК будет расшифрован мой геном, эта расшифровка останется мертвой формулой. Она ведь лишена мифической составляющей. А превратиться в элемент моей самоидентификации она могла бы только через такую составляющую. Ведь и государство обеспечивает сохранение своей идентичности не посредством статистических ежегодников, а посредством знаков и образов, имеющих мифическую составляющую. Чтобы узнать, кто я есть, я создаю свои приватные знаки и образы; чтобы сообщить всем, чтó оно собой представляет, любое государство продуцирует свои публичные знаки и образы — начиная с почтовых марок и кончая триумфальными арками.

Прямая демократия — неуклюжая и по-черепашьи медлительная форма государственного правления, больше всего, как кажется, стремящаяся к тому, чтобы в любую бочку вина доливать побольше воды, — эта демократия не имеет ничего общего со спонтанными представлениями людей о правде и справедливости. Она, как правило, опирается не на такие представления, а на выводы всевозможных комиссий.

И все-таки нет демократии, происхождение которой не было бы связано с внезапной и безусловной болью, вызванной какой-то элементарной несправедливостью.

Если Макс Фриш изменил представление о швейцарском писателе в сторону большей резкости контуров, то случилось так потому, что он впервые заговорил о долге своих коллег: публично напоминать людям об этом экзистенциальном происхождении демократии.

Фриш настаивал, что фантазия, порождающая художественные образы, имеет еще и политический долг, хотя в остальном она произвольна и, конечно, должна оставаться произвольной. Потому что только фантазия обеспечивает свободный доступ к шоку первого осознания правды. О проблемах способны говорить все. А вот заставить человека почувствовать боль от осознания правды может только фантазия. Даже философы в какой-то момент попадаются в словесные сети фантазии и  начинают раскачиваться в них.

Что Макс Фриш в своих конкретных высказываниях никогда не ошибался, это очень сомнительно. Важно другое: он помешал (в нашей стране) полному отгораживанию политики от фантазии. Дверь уже попытались захлопнуть, но глядите-ка: кто-то успел поставить на порог ногу.

 

Книга Петера фон Матта «Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее» выходит в издательстве «Центр книги Рудомино».

Обсуждение текста проходит также на сайте «Нашей Газеты».  

Проект осуществлен в рамках программы «Swiss Made в России. Обмен в сфере современной культуры 2013–2015» Швейцарского совета по культуре «Про Гельвеция».