Гедонист и остров. Евгений Чичваркин
«Вот этот поток, идущий мимо магазина "Евросеть" в семь вечера у метро "Автозаводская"… Эти люди мне всегда были понятны, но неприятны, – честно признается Чичваркин. – У меня с ними было мало общего. Но я врал, притворялся…»
Теперь не надо больше притворяться. Создатель торговой империи под вывеской «Евросеть», политический активист «Правого дела», популярный ЖЖ-блогер – все эти роли, все это притворство для него в прошлом.
Вот уже пять лет Чичваркин – почетный житель Лондонграда. И теперь вспоминает былое с грустью и содроганием.
– Со времени моего отъезда, мне кажется, люди в России стали еще хуже: злее, вороватее, двуличнее, – говорит предприниматель.
Кажется, он не может им простить, что они так и не смогли сменить власть (во время болотных протестов он предрекал, что дни во власти нового старого президента сочтены).
Чичваркин хоть и попал в Лондон не по своей воле, а сбежав от самого гуманного суда в мире, но горевал не так уж долго – и за пару лет разобрался, что здесь к чему.
Он снова торгует, только уже не дешевыми телефонами у московского метро, а дорогим вином в престижном лондонском районе Мейфэр.
– Вот бутылка 1982 года за шесть тысяч восемьсот фунтов, – показывает мне Евгений Александрович драгоценный ассортимент своего нового винного бутика, который он называет гедонистическим. – Это же словно произведение искусства. И у нас можно вот так вот запросто подержать его в руках, прикоснуться к прекрасному.
Люди, которые могут не только подержать, но и приобрести такое сокровище, нравятся ему намного больше тех, кто забегал в «Евросеть» закинуть пятьдесят рублей на телефон.
– Не хочу видеть тут людей, которым все равно, что пить, – продолжает мизантропствовать Чичваркин, проводя меня между стеллажами, на которых заветные бутылочки лежат в ожидании своего часа, словно спящие красавицы, ждущие волшебного поцелуя сказочных принцев. – Я не говорю про бедных, хотя большинство из них, конечно, бедные и необразованные… Вот те, которые пьют вино в пакетах. Я не хочу, чтобы они сюда приходили, разговаривали тут, даже рот открывали…
Держать рот закрытым в этом магазине непросто. Челюсть сама собой отвисает при виде одной из коллекций вин за полторы сотни тысяч фунтов.
Свой капитал, полученный от вынужденной продажи «Евросети» перед самым отъездом из России, Чичваркин потратил (хотя, конечно, далеко не весь) на приобретение одной из лучших винотек.
Он не первый придумал открыть «на острове» винный бутик, но, судя по всему, первый решил подойти к наполнению полок с истинным капиталистическим задором и русским размахом, то есть без всяких там старосветских комплексов.
Для любого магазина дорогих вин иметь на полке десяток коньяков в диапазоне цен от сорока до тридцати тысяч фунтов – уже серьезная заявка на успех. У Чичваркина их двести.
К имеющемуся ассортименту прилагается весь необходимый антураж – от кирпичной кладки до услужливых консультантов, не обремененных английским снобизмом, – так что лондонцы и гости столицы валом валят в созданный русским предпринимателем бутик, скупая тысячефунтовые бутылки ящиками.
Тяжкое, в общем, зрелище. Ведь среди всех способов с шиком потратить деньги – покупать элитное вино, безусловно, наиболее извращенный. Кольцо с бриллиантами можно, в конце концов, отнести в ломбард, а спорткар сдать в трейд-ин. А вот от дорогого вина остается только пустая стеклотара. «И воспоминания, – поправляет Чичваркин. – Дело не только во вкусе, но и в том, с кем и при каких обстоятельствах ты пьешь. А воспоминания дорогого стоят».
Евгений Александрович, впрочем, всегда умел зарабатывать на тех, кто ценит то, что дорогого стоит. Любимыми его покупателями в России были поклонники лакшери-телефонов Vertu, падкие на внешние эффекты. И он неплохо разбирался в этой странной публике, хотя отношения самого предпринимателя с роскошью всегда были не так однозначны.
В Москве Чичваркин носил Swatch и в то же время разъезжал на желтом Porsche. А оказавшись в Лондоне, из-за «приступа экономии» пил вино по тридцать четыре фунта за бутылку, несмотря на всю любовь к прекрасным произведениям искусства.
Со временем здесь, «на острове», его тяга к наилучшему варианту жизни из возможных приобрела некоторый аристократический лоск, подобающий настоящему лондонцу.
Он пересел с места водителя на пассажирское, сбросил двадцать килограммов и даже стал одеваться с какой-то чисто английской сдержанной вальяжностью, не утратив при этом былого интереса к миру высокой моды. Люди, знавшие его в России, говорят, что с ним стало проще общаться – и вместе с тем сложнее. Одновременно с подчеркнутой корректностью появилась дистанция – и какая-то непроницаемая отстраненность.
Дни свои он проводит в собственном поместье в пригороде, ходит на выставки, куда так приятно покупать билеты через интернет, и русский балет выезжает посмотреть, когда представляется возможность («смотреть, как англичане танцуют, – это извините»), обедает в гастрономических ресторанах в даунтауне или хватает панини в «Старбаксе», когда нет времени, ну и всерьез увлекается игрой в поло…
– С англичанами играешь?
– Ну конечно. Не с русскими же, – усмехается Евгений Александрович.
– Почему бы и нет.
– Русские не играют в поло.
Иной раз после его комментариев начинает казаться, что, посидев на этом острове среди англичан, Евгений Александрович стал заправским русофобом.
– Станешь тут русофобом, когда проведешь четыреста собеседований, из которых восемь – с русскими, – грустит Чичваркин. – И ни одного из них не возьмешь, хотя очень нужно кого-то взять, ведь двенадцать процентов наших покупателей говорят по-русски.
– Что, на общем фоне наши смотрятся не очень?
– Через пять минут хочется сказать «спасибо, до свидания». А кому-то хотелось сказать уже прямо сразу.
– Что должен человек сделать, чтобы хотелось его сразу послать?
– Выглядеть как чудовище. Без красавицы… Наши консультанты говорят на десяти языках. Мы даже китайца смогли найти. А с русским – проблемы.
Директор винного бутика Татьяна Фокина – счастливое исключение из общего правила, подчеркивает Чичваркин. Да и сам он, в общем-то, тоже может претендовать на исключение из позорного списка.
Про тех, кто уехал, принято рассуждать в терминах «вписался – не вписался». Оказавшись в чужой среде, но с миллионами на счету, легко скиснуть – сложно найти в себе мотивацию что-то делать, и еще сложнее, начав, не облажаться. В случае Чичваркина вписка, кажется, прошла как по маслу. Он не облажался.
У его винного магазина неплохая пресса, хороший трафик, ясная коммерческая перспектива (предприниматель говорит, что окупит инвестиции уже через год и девять месяцев). Да и свободное от гедонизма время он проводит с пользой.
Накануне нашей встречи Чичваркин проработал целый день на кухне «мишленовского» ресторана – трудился там «поваренком». Миллионеру доверили отжимать масло из мяты и резать капусту.
Не то чтобы Чичваркин собирается становиться ресторатором. Просто хочет знать, как создаются кулинарные шедевры. Потому что любит вкусно пожрать: ему не все равно, что пить, и так же не все равно, что есть.
Он не только крутится на лучших кухнях мира, но и берет кулинарные уроки, а полученные знания применяет, устраивая домашние вечеринки для крайне узкого круга друзей и хороших приятелей. «Иногда мы вместе с дочкой просто печем пироги», – говорит Евгений Александрович.
В общем, любой из нас наверняка с превеликой радостью махнулся бы с Чичваркиным местами. Во всяком случае, я, голодранец, запросто променяю унылый совок российской державности со всеми олимпиадными кольцами и родными березками на ящик роскошного виски, колпак лондонского поваренка и английское правосудие в придачу.
Смущает лишь одно: сам поваренок тоже хотел бы махнуться с нами местами.
Несмотря на все предпринимательские достижения и гедонистические радости лондонского бытия, Чичваркин в Англии по-прежнему не живет, а лишь пережидает смутные времена.
Когда он рассказывал лондонским знакомым о новостях Олимпиады и говорил, что «наши взяли золото», некоторые на всякий случай задавали вопрос: а кто для тебя «наши»?
Для Чичваркина это не вопрос. Он даже накануне соревнований подключил тарелку, чтобы болеть за российскую сборную.
А на игру в поло он приезжает так, чтобы время оставалось только переодеться. Когда все заканчивается, благодарит английских товарищей по команде за игру, извиняется за допущенные оплошности – и уезжает, сознательно избегая общения за пинтой пива.
Он говорит, что понимает русских, которые так хотят стать тут своими, что даже пишут ему эсэмэски по-английски, – но никогда сам так не делает, потому что не хочет ломать себя через колено. И не предпринимает поэтому никаких специальных усилий, чтобы бегло заговорить на английском.
Хочет, чтобы язык выучился как-то сам собой. Но пока сам собой он выучился только у детей, которые при прочих равных теперь предпочитают говорить по-английски (отец даже боится, что со старшим они «упустили русский язык»).
Чтобы главе семейства стать тут своим, надо хотя бы начать поздравлять всех «с крисмасом» – а Чичваркину «с крисмасом» поздравлять лень. Для него это не праздник, а время, когда можно неплохо заработать – на тех, кто поздравляет других.
И называть цыган не цыганами, а travellers ему кажется псевдотолерантностью. Англичане вообще представляются ему людьми хоть просвещенными и дельными, построившими великое государство и потрясающий город, но все-таки немножко двуличными.
Любое его общение с английской публикой заканчивается одним и тем же: рано или поздно Чичваркин приходит к пониманию, что человеку нужно от него лишь одно – деньги.
– Вот кто-то тебе что-то предлагает, ты говоришь «нет-нет-нет», а потом подумаешь: «ну ладно, давайте»… – продолжает Евгений Александрович, – и в тот же момент понимаешь: точно, деньги нужны… Конечно, везде есть интеллигенция. Но у меня нет шансов с ней встретиться. Какому-нибудь Стивену Фраю ведь со мной абсолютно не интересно. И ни с каким англичанином не будет той близости, которой можно достичь с русским… Я тут подумал, что в шесть лет это будет срок окончательной ассимиляции. Больше, чем в этот год, я вряд ли ассимилируюсь.
– То есть не очень-то ассимилируешься.
– Я жду, когда власть сменится, чтоб вернуться в Россию и построить филиал рая на земле.
Чичваркин, конечно, саркастически улыбается при этом. Потому что давно уже свыкся с мыслью, что Путин всех перехитрил и укрепился на троне надолго.
Но я знаю, что тут Евгений Александрович серьезен как никогда. Эта идея фикс – построить именно в России свой райский уголок – преследует его много лет.
В свое время торговец с рынка занялся телефонами по чистой случайности – друг попросил помочь. А дальше просто понесло. Но когда-нибудь – например, после выхода «Евросети» на биржу – ее создатель должен был смотать удочки, чтобы заняться делом, к которому у него по-насто-ящему лежала душа.
К чему она лежит, Чичваркин понял после того, как побывал в потешной «русской деревне» Верхние Мандроги, построенной петербургским бизнесменом Сергеем Гутцайтом на берегу реки Свирь.
Туристический комплекс с лосиной фермой, стрельбищем, ремесленной слободой, музеем водки и вертолетной площадкой так его впечатлил, что сначала он думал купить Мандроги у Гутцайта, но не сошелся в цене, да и загорелся идеей самому сделать нечто подобное – только по-своему, и больше, и круче.
Недавно Чичваркин летал в Грузию (после того как присяжные оправдали его коллег, он свободно перемещается по миру) и увидел там «три процента своей мечты».
– Там маленькая гостиница, симпатичные домики, кухня, свой виноградник, бассейн… Оазис буржуазии в горах недалеко от Тбилиси. После этой поездки она мне снилась. Она мне много ночей снилась…
Так зачем ждать, когда появится возможность вернуться? Почему нужно строить филиал рая на земле не в излучине Темзы, а обязательно на берегу Оки? Почему нельзя замутить что-нибудь похожее здесь, в государстве закона и просвещенных граждан? Получилось ведь с винным магазином – почему не может получиться снова?
Потому, втолковывает мне Чичваркин, что магазин этот работает в «надрыночном пространстве» и покупают тут не столько англичане, сколько граждане мира, просто выбравшие Лондон своей резиденцией.
Этот винный бутик – штучная история, таких не натыкаешь по всей Великобритании, как желтые киоски «Евросети». А чтобы сделать что-нибудь стоящее для самих англичан, нужно этих граждан понимать. А чтобы их понимать, нужно стать тут своим.
Кто мешает? Тысячи русских работают в английских компаниях. Пишут эти самые эсэмэски на английском. Поздравляют друг друга «с крисмасом». Стоят в английских пабах по вечерам и пьют английское пиво с совершенно английскими красными мордами.
Почему одним удается стать своим, а другим нет?
– Ну, они молодые… – говорит Чичваркин, – душой. А мне в этом году сорок.
– Старичок!
– Какая-то часть души у меня молодая. Я это чувствую, когда на лошади скачу… Но на самом деле голова уже не так варит, как прежде. Не факт, что я бы смог сейчас открыть такой же магазин, хотя прошло всего несколько лет. Теперь я заслуженный всероссийский бездельник. Очень боюсь лишних усилий. Вчера я в ресторане нарезал капусты больше, чем нужно было для сыра, и расстроился. Ну почему мне не сказали, что больше не надо лазить руками в эту ледяную воду?..
Накануне Чичваркин получил не только ценные знания об устройстве высокой кухни, но и лишнее подтверждение тому, что вряд ли сможет вписаться в здешний истеблишмент. В какой-то момент английский повар затараторил так, что Евгений Александрович понял только какие-то обрывки слов. Хватай горшок… постругай полторы горсти… прополощи и покромсай… тащи…
Остальные слова шеф проглотил комками, не прожевав.
«Извините, пожалуйста, – сказал тогда “поваренок”. – У меня не очень хороший английский. Не могли бы вы повторить помедленнее – или показать?»
И повар повторил – только с той же скоростью, да еще используя в этот раз слова, которые сами англичане уже сто пятьдесят лет не произносили. «Чтобы тем самым показать мне, что я хоть и с лысиной уже, а все еще лох», – улыбается Евгений Александрович.
День в ресторане вообще выбил его из колеи, и его переполнили впечатления, которые определили мизантропическое настроение Чичваркина и его болезненную критичность по отношению к соотечественникам, которую он продемонстрировал во время нашей встречи.
В интернациональном коллективе, состоящем из англичан, китайца, баска и выходцев из Африки, на кухне, помимо гастролера-миллионера, работало еще двое русских. Они мыли посуду, от них плохо пахло и во время обеда они сидели за отдельным столом.
Они не знали, что Чичваркин русский, и разговаривали, предполагая, что их никто не понимает.
«Мне хотелось подойти к ним и сказать: если бы ваши коллеги слышали, о чем вы говорите, они бы не только за одним столом с вами не сели, но и руку бы перестали подавать, – признается Чичваркин. – Мне было жутко стыдно». Стыдно, когда те, кого ты считаешь своими, моют посуду, в то время как те, кто тебе чужой, участвуют в создании гастрономических шедевров. Стыдно, когда те же свои из раза в раз выбирают несвободу и позволяют тиранам управлять своей страной.
– Мы ужасно выбираем себе вождей, за редкими исключениями всю нашу историю это просто парад уродов, – сокрушается Евгений Александрович. – И я такой же, как остальные. Мне жутко стыдно, что я не добился посадки ментов, которые пытались нас ограбить. Мне стыдно, что в двухтысячном году не пошел на выборы, не голосовал против Путина... Мы отдали страну чекистам. И теперь иногда думаю: неужели мы ни на что другое не способны?
Опыт самого Евгения Александровича вроде бы показывает, что способны – и еще как. Но в каком-то смысле это лишь красивая иллюзия. Бизнесмену в Англии приходится даже уроки вождения брать – чтобы научиться ездить, как ездят местные.
– То есть через две сплошные ты здесь уже не разворачиваешься?
– А ты понимаешь, здесь можно! – даже повышает голос от возмущения, но отнюдь не здешними порядками Чичваркин. – Здесь на самых основных магистралях – прерывистые. Тут практически нет сплошных…
В общем, есть где развернуться. Мир тут устроен хорошо и разумно – но только предназначен не для нас.
– Можно в Америку поехать, – предлагаю я, – там каждый может стать своим.
– Каждый, кто хочет стать американцем. А я не хочу. Лучше быть хорошим русским, чем посредственным американцем. И я хочу все самое лучшее, что есть в нас, в русских, вытащить на поверхность.
– А что в нас хорошего-то?
– У нас размах души.
– Ты про способность нажраться так, чтобы три дня потом не вставать?
– Или мост построить вот отсюда – туда. Или какой-нибудь летучий корабль…
А зачем, собственно, строить-то эти воздушные замки? Ведь все уже построено, а магазин предпринимателя совсем не зря назван гедонистическим. Когда Чичваркин только готовился к открытию, он любил рассказывать, что за этим словом лежит целая философия.
Философия высшего удовольствия лежит – как главной цели человеческого бытия. Мол, создан человек для удовольствий, и баста, а посему нет на свете ничего важнее.
И когда он так рассказывал, было совершенно очевидно, что это вот и есть жизненное кредо Чичваркина.
Так почему бы просто не получать удовольствие от жизни, вместо того чтобы ждать, когда сменится режим? К тому же сам предприниматель уже не верит, что смена эта произойдет в обозримом будущем.
– Хочу заработать, – пытается объяснить Чичваркин.
– Так ты вроде уже заработал. Не хватает?
– Нет. Нужно больше. Мне есть куда потратить. Виллы и тачки мне не нужны. Но надо коллекцию вин расширять – это бесконечное поле для инвестиций. И путешествовать на частном самолете, взятом в аренду, и не стоять в очередях было бы хорошо. Я и сейчас могу это себе позволить. Но сейчас мне жалко денег. А хочу, чтобы было не жалко.
– То есть ради этого мимолетного комфорта ты готов пожертвовать комфортом лондонской жизни – и вернуться на свою несчастную родину, где по-прежнему живет много никчемных, но понятных тебе людей, единственное достоинство которых заключается в том, что они иногда могут очнуться от спячки и чего-нибудь такое ухнуть, прежде чем снова впасть в летаргический сон?
– Ты меня поймал, – улыбается Женя. – Но ведь я и сам отчасти никчемный, да?С