Коротким будет приговор

История первая. Соседка по имени Ванда

«Она принадлежит к вымирающей породе женщин, для которой самое главное жить в неге и холе, без труда и забот». Похоже на цитату из романа периода соцреализма, да и женщина, о которой идет речь, носила вполне себе литературное имя — Ольга Грецкая. Но это не книжная цитата, а «агентурное донесение» под грифом «совершенно секретно», составленное в марте 1946 года «источником Рожковым» в одном из исправительно-трудовых лагерей Горьковской области. Документ из архива Службы безопасности Украины, не так давно рассекреченный, аккуратно подшит в уголовное дело, я читаю его вместе с другими скопированными материалами на дисплее компьютера в библиотеке Музея холокоста в Вашингтоне.

Письмо к Берии

…Все закрутилось вскоре после того как «з/к Грецкая Ольга Михайловна» обратилась с письмом к «заместителю председателя Совнаркома СССР маршалу Советского Союза Берии Лаврентию Павловичу». Просила она ни больше ни меньше личного с ним свидания, где обещала сообщить подробности состоявшейся в августе 1943 года в Симферополе «тайной конференции германских военно-политических руководителей и  англо-турецкой делегации с участием представителей английских политических кругов, связанных с авантюрой Гесса».

«Содержание конференции сообщу только вам», — нагло закончила она свое письмо маршалу перед тем, как поставить дату — 8 февраля 1946 года. Покуда же сочла возможным раскрыть лишь источник сенсационной информации — это знакомый ей по оккупированному Крыму майор Эрнст Вильгельм Кейтель, средний сын фельдмаршала и якобы ее тогдашний «сожитель».

Лагерное начальство скептически отнеслось к рассказу о неизвестной доселе конференции, но все же не решилось оставить его без движения, как это делалось с великим множеством зэковских обращений. Объясняется это, по-видимому, тем, что в ГУЛАГе служили люди политически подкованные, державшие нос по ветру.

Отношения СССР с союзниками по антигитлеровской коалиции в тот год как раз дали трещину, и в этой ситуации советскому руководству было бы весьма кстати получить на руки такой козырь, как раскрытие сговора англичан с нацистами. Вот почему письму Ольги Грецкой дали ход и отправили в Москву, присовокупив к нему то самое донесение «Рожкова», с которого я начал свой рассказ.  

В нем, помимо рассуждений о «вымирающей породе женщин», говорится, что Грецкая — «авантюристка невысокого масштаба», а вся история о секретных переговорах англичан с немцами придумана ею для облегчения своей участи. Она ведь сама призналась «источнику», что хочет любой ценой попасть на свидание с наркомом (так она называла Берию). Видно, до зэков доходили слухи о неравнодушии маршала к женскому полу, и она рассчитывала на свои чары, столь успешно действовавшие на мужчин в Крыму, но об этом позже.

Судя по последующей переписке, письмо тем не менее попало в НКВД, а точнее, уже в МВД СССР, и случилось это не раньше марта 1946 года, когда наркомат внутренних дел, как и другие наркоматы, переименовали в министерство. Впрочем, дело не в смене вывески, а совсем в другом: в том же марте на международной арене произошли события, доказавшие всю хрупкость послевоенного мира.

«Это самое интересное!»

«От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, через весь континент был опущен “железный занавес”» — вот что сказал 5 марта 1946 года в городе Фултон сэр Уинстон Черчилль. За эти слова 14 марта в интервью газете «Правда» Сталин обозвал Черчилля поджигателем войны и указал на его «несомненное сходство» с Гитлером. Так началась холодная война.

В это самое время на скамье подсудимых в Нюрнберге сидел упомянутый в письме Грецкой Рудольф Гесс, заместитель Гитлера по нацистской партии. Рядом с ним на той скамье были также упомянутый ею фельдмаршал Кейтель заодно с неупомянутыми Герингом с Риббентропом и другими, как их именовала советская пресса, «гитлеровскими главарями». Только, в отличие от всех них, Гесс всю войну провел в Англии, куда неожиданно для всего мира, одетый в форму лейтенанта люфтваффе, прилетел на «Мессершмитте» с запасом топлива в один конец. 10 мая 1941 года, выпрыгнув с парашютом, он сдался в плен местным фермерам. Гитлер объявил своего бывшего заместителя сумасшедшим, но Сталин не поверил в это ни на секунду, полагая, что полет был спланирован германским руководством для того, чтобы договориться о совместной войне против России.

Между прочим, сама идея будущего судебного процесса над руководителями рейха возникла у советского руководства в 1942 году и как раз в связи с Гессом. Москва все еще опасалась возможности заключения при помощи Гесса сепаратного мира между Великобританией и Германией. Не хватало только доказательств, и, наконец, четыре года спустя, благодаря сигналу Грецкой, на горизонте замаячило свидетельство сговора, которым можно было воспользоваться на Нюрнбергском процессе и там публично разоблачить «английских империалистов».

Все это, конечно, не более чем мои доморощенные догадки. Но они возникли не на пустом месте. Иначе, скажите, почему глупое письмо из лагеря заинтересовало не кого-нибудь, а тогдашнего министра внутренних дел Сергея Круглова? Да, это так. Согласно другому документу из дела Грецкой, датированному 26 марта 1946 года, генерал-лейтенант Амаяк Кобулов (личность известная, один из братьев Кобуловых, главных бериевских подручных) «в соответствии с указаниями министра тов. Круглова»  предложил начальнику Горьковского областного управления МВД генерал-майору тов. Звереву продолжать разработку Грецкой, подобрав и обеспечив «подвод к ней, помимо агента “Рожкова”, другого проверенного источника». И далее: «Имеющимися у нас достоверными данными подтверждается пребывание турок в 1943 году в Крыму. Пребывание якобы и англичан там в указанное время сведения Грецкой отмечают впервые. Выяснение этого обстоятельства представляет интерес».

Об «агенте Рожкове» мне почти ничего неизвестно. В материалах дела есть о нем лишь краткая справка: из дворян, экономист по профессии, завербован в 1943 году, квалифицированный и проверенный агент, принимавший активное участие в разработке заключенных — бывших меньшевиков и буржуазных националистов. За короткой «объективкой» угадывается время, место и переменчивая судьба — из дворян в лагерные стукачи. Кстати, в сороковые годы гулаговская администрация преуспела в организации агентурно-осведомительной сети в среде заключенных, в июле 1947 года она насчитывала 138 992 заключенных. Если в 1940 году на каждую тысячу заключенных приходилось 10 «стукачей», то в 1947 году — уже 80¹.

Затем начальник оперчекотдела капитан Белораменский сообщил вверх, что «для разработки прикреплены с/о “Незнамов”, “Кугель” и “Раевский”» (видно, капитан был любитель литературы, раз давал своим осведомителям такие имена). 2 мая 1946 года Кобулову сообщается, что, согласно их донесениям, сведения Грецкой «не вызывают доверия». Да и сама она «ведет себя крайне вызывающе, …ведет развратный образ жизни, сожительствует с несколькими заключенными мужчинами».

Тем не менее 7 августа 1946 года Грецкую официально допрашивают, предупредив об уголовной ответственности за ложные показания. На вопрос, что побудило ее подать заявление, она отвечает: хотела смягчения наказания и в то же время «помочь советской разведке». Ведь она «вращалась в кругу высшего немецкого командования в Крыму» и в августе 1943 года была в казино, где в тот вечер собрались участники тайной конференции: генерал Власов, румынский генерал Абрамеску, «от Турции журналист Ялчин, представителей Англии не помню» (в этом месте на полях протокола допроса кем-то от руки, видимо, самим Кобуловым дописано: «Это самое интересное!»). Впрочем, далее в ее показаниях появляется «представитель Англии по имени Эмиль».

Грецкую, по ее словам, представили участникам конференции как будущую помощницу сына фельдмаршала Кейтеля, а руководитель симферопольского СД полковник Рудольф Бергер сообщил им, что ее «решили послать в одну из школ германской разведки». Присутствующие одобрительно отнеслись к заявлению Бергера, а  «Эмиль» заметил: «Бог создает специальных людей, которые предназначены для этой цели», дескать, Грецкая как раз из таких.

Ну просто реплики из дурной пьесы. Кажется, уже достаточно, чтобы понять неправдоподобный характер ее россказней. Тем не менее всю эту чушь с сопроводительным письмом  из «оперчекотдела» вновь направляют Кобулову. Почему?

По всей видимости, за годы террора у чекистов выработалась привычка к фантазиям. Разница в том, что обычно подследственный становился лишь соавтором следователей в сочинении сценариев различных заговоров — здесь же инициатива явно шла «снизу».

На англичан просто так дело не сошьешь, и 9 августа 1946 года двум очередным «с.о.», то есть секретным осведомителям, поручалось в разговоре с Грецкой «затронуть вопрос о конференции в Крыму» и попросить подробно охарактеризовать упомянутого ею генерала Власова (с тем чтобы понять, видела ли она его на самом деле). Скорее всего, она ничего сказать не смогла, хотя результатов этой беседы, предпринятой согласно новому плану разработки Грецкой, утвержденному генерал-майором Владимировым, я в материалах дела не обнаружил.

Вероятно, они были для нее плачевными, о чем можно судить по другим документам: ее сняли с должности врача и перевели «на общие работы в Буреполомском отделении лагеря для использования в портновской мастерской».

А может, интерес к Грецкой был утрачен в связи с тем, что Нюрнбергский процесс подходил к концу. В августе 1946 года Международный трибунал перешел к прениям сторон и слушал обвинительные и защитительные речи, а после последнего слова подсудимых судьи удалились на совещание для вынесения приговора.

Так, несмотря на все старания, провалилась идея разоблачения англо-германского заговора, а с нею — надежда Ольги Грецкой на скорое освобождение.

Странная женщина

Надеюсь, я немного заинтриговал читателя не только фантазиями этой женщины, но и ее необычной судьбой, и теперь пора рассказать о том, как из Крыма она попала в места, для отдыха не предназначенные. В многотомном уголовном деле на группу пособников (а по большей части пособниц) немецко-фашистских захватчиков Грецкой посвящено немало страниц. Представьте, и здесь нелегко различить правду и ложь, даже в анкетных данных — сплошные расхождения. По паспорту родилась в 1921 году, а по другим документам (что правда) — в 1912-м в Горловском районе Донецкой области. По имени окружающие знали ее как Ванду, так она обычно представлялась знакомым. Образование по анкетам высшее медицинское, а на самом деле, кажется, неполное среднее.

Будто бы служила в оперном театре в Баку, но непонятно, почему тогда в начале войны жила в Донбассе, откуда эвакуирована в Краснодар, где призвана в армию. А, может, Грецкая и в самом деле была артисткой, коли сумела на протяжении нескольких месяцев в оккупации, а потом какое-то время в лагере изображать из себя врача, не имея медицинского образования.

За свой короткий период пребывания в Красной армии едва ли не сразу попала в поле зрения «органов», поскольку много болтала о своих связях с какими-то иностранцами и к тому же вступила в интимные отношения с командиром полка, за что тот впоследствии имел серьезные неприятности. Случись это до войны, ей бы несдобровать, но осенью 41-го при отступлении особистам было не до нее. Ее лишь демобилизовали спустя три месяца после призыва. Оперативные документы о странном поведении Грецкой тем не менее сохранились и были приобщены к материалам уголовного дела.

Судили же ее (если можно приравнять ОСО — Особое совещание при НКВД к суду) за то, что в Крыму, куда она приехала из Краснодара и попала под оккупацию, «работала врачом в немецких, а потом в румынских госпиталях» — так сформулирован один из пунктов ее обвинения. Согласно другим пунктам обвинения, она «установила при этом близкие отношения с офицерами и генералами румынской армии» и, главное, «была завербована офицером СД Бергером в качестве агента под номером Б-13 и передала Бергеру важные для немецкой разведки сведения».

Какие именно передавались ею «важные для немецкой разведки сведения», из дела понять невозможно, их содержание «следствием не установлено». Расскажу о том, что установлено и сомнений не вызывает. В мае 1943 года немцы арестовали ее по чьему-то доносу, будто она еврейка — вполне достаточно для ареста. В СД она дала согласие сотрудничать с капитаном (все же не полковником, и тут соврала в письме Берии) Рудольфом Бергером.

Судя по материалам этого дела, а по нему «проходили» и другие женщины, такое уж у него было обыкновение — выпускать на волю только тех, кто соглашался с ним сотрудничать. Каждому присваивалось агентурное обозначение — латинское В (по имени вербовщика) и порядковый номер.

Бергер Рудольф — СС-гауптштурмфюрер, начальник агентурного отдела полиции безопасности и СД в Симферополе, позже — сотрудник отдела 1 С (разведотдел) штаба «Ягдфербанд Ост». Судя по его переходу из территориального органа полиции безопасности и СД в «Ягдфербанд», можно утверждать о том, что Бергер имел в своем распоряжении агентуру и наработки в области ее вербовки и подготовки. 

По тому же делу осуждены еще две женщины с похожими «агентурными обозначениями», идентифицированными по оставшейся от Бергера картотеке. «Мелас Елена, 1918 г. рождения, являясь агентом СД, выдала двух советских граждан, фамилии не установлены», «Валуева Ирина, 1908 г. рождения, предала одного советского гражданина, орденоносца» — все так, без имен и без каких-либо доказательств. Между ними, согласно обвинению, было еще одно общее: обе жили с немцами, одна из них «сожительствовала с унтер-офицером жандармерии по имени Иосиф», другая — «с помощником начальника отделения СД Гильденбергом».

Состав преступления тут, при всем желании, трудно отыскать. Уголовный закон заменила инструкция НКВД, согласно которой «советских граждан, не состоявших на службе у немцев, но уличенных в добровольных интимных или близких бытовых отношениях с представителями вооруженных сил оккупантов или чиновниками фашистских карательных и административных органов, в тех случаях если в отношении них имелись данные, что они по своим связям могли или могут быть использованы для оказания помощи врагу», арестовывали как «социально опасный элемент», и дела на них направлялись в ОСО при НКВД СССР.

Ольга Грецкая обвинялась в «сожительстве» с самим Бергером. Правда, на допросе она уверяла, что «вследствие близких с ним  отношений» Бергер ей «конкретных заданий антисоветского характера не давал». Лишь однажды по его заданию «обработала партизанку Аню, фамилию не помнит», но на докладе Бергеру скрыла ее связь с партизанами (та ей во всем призналась), заявив, что «Аня интересовалась немцами, так как является женщиной легкого поведения». Но это все с ее слов, отделить в них правду от лжи невозможно.

Запретная тема

Тема «женщин легкого поведения» скользкая, до недавнего времени и вовсе запретная. Были, конечно, и такие женщины, были даже публичные дома, открытые для оккупантов. Были и просто женщины, которые, между прочим, составляли на оккупированных территориях три четверти населения.

Поскольку описываемые мною события происходили в Крыму, есть смысл обратиться к свидетельствам очевидцев, переживших там оккупацию. После освобождения Симферополя от фашистов 23 апреля 1944 года была создана Крымская комиссия по истории Великой Отечественной войны. Члены комиссии обратились к населению с просьбой сдавать документы этого периода. Благодаря этому в Государственном архиве Автономной Республики Крым сохранился дневник симферопольского зубного врача  Хрисанфа Гавриловича Лашкевича. «Много русских женщин с самых первых дней прихода немцев завязало с ними гнусную связь, — свидетельствует он. — Это были самые красивые, выхоленные из симферопольских женщин. Мы видели их в первые же дни гуляющими с немецкими офицерами. Затем бабы попроще связались с немецкими солдатами, а после с румынами».

Историк Борис Ковалев обнаружил в одном из архивов поступившее из Берлина распоряжение местным оккупационным властям, в котором отмечалось, что сожительство немецких солдат с русскими женщинами приобретает катастрофические размеры, и потому рекомендовалось при расселении помещать не менее трех немецких солдат в одной комнате, дабы они следили за «моральным обликом» друг друга. Впрочем, нарушение запрета было обычным делом.

Правда, если рождался ребенок — другое дело. С марта 1943 года при рождении ребенка от немецкого солдата русские матери имели право на получение пособия. Разумеется, это право было обставлено целой бюрократической процедурой. «При регистрации внебрачных детей, которые происходят от германских отцов, надо одновременно представить доказательства, которыми подтверждается отцовство германского солдата. ...Чиновник ЗАГСа должен снять с матери показания, кто является отцом (фамилия, имя, чин или знаки отличия, воинская часть)  и что привело к половому сношению (пребывание на квартире, работа матери в воинской части и подобное) и признает ли солдат отцовство. Волостной старшина дает заключение, заслуживает ли показание матери доверия, допрашивает еще возможных со стороны матери знакомых свидетелей, берет у матери отпечатки всех 10 пальцев и, как можно скорее, отправляет материалы со своим заключением районному бургомистру».

Согласно опубликованному в «Голосе Крыма» приказу, «все родившиеся у русских женщин от немецких воинов дети будут считаться немцами, таким детям германское правительство окажет помощь при кормлении и воспитании, воспитание же будет проводиться в немецком духе». Тем не менее, по свидетельству Лашкевича, «забеременевшие женщины толпами повалили к докторам за абортами», тут-то и выяснилось, что аборты запрещены. «Ведь русские женщины, хотя и не немки, все-таки арийки, следовательно, потомство от немцев будет носить все признаки “высшей расы”, — так отвечал автор дневника на вопрос, почему немцы запрещают аборты. — Дальновидные люди! Интересно только знать — кто окажется прав: немцы, ожидающие от русских женщин немецкого потомства, или я, ожидающий от немецких солдат русского потомства?»

Калуга была под немцами два с половиной месяца, в течение которых в церквах было зарегистрировано 53 брака немцев с русскими девушками. В том же городе объявили набор в публичный дом, куда добровольно явились 250 девушек. Вошло в обиход слово «шлюхдойче». Согласно цитируемой Ковалевым чекистской «информационной записке» о жизни Пскова в условиях оккупации, «часть девушек шла в “бордель-хаусы” из-за материальной необеспеченности, а часть для того, чтобы своим телом подзаработать себе лишние “тряпки” и пожить праздной и развратной жизнью».

Константин Симонов в своем военном дневнике приводит слова одного из офицеров, сказанные после освобождения города Керчи в январе 1942 года: «Здесь немцы две недели назад, к Новому году, открыли откровенную вербовку в публичный дом. Просто предложили добровольно туда записываться. Так вот здесь у меня документы из магистратуры есть. Оказались такие женщины, которые подали туда заявления. ...Публичный дом немцы не успели открыть — мы помешали. А заявления у меня. Ну, что теперь делать с этими бабами? Откуда они взялись?»

«Почему, в самом деле, наши женщины так доступно и откровенно отдаются немцам? — задавался вопросом старый симферопольский врач. — Что здесь любовь не имеет места — это очевидно: слишком уж скоропалительно и массово завязываются связи, причем в подавляющем большинстве случаев вступающие в связь не понимают один другого. Действует ли здесь гипноз победителей, имеют ли немцы личное обаяние? Может быть, на наших женщин производит впечатление выправка немцев, их белая кожа и чистота тела, за которой они так тщательно следят? Может быть, неотразимое влияние производит военный мундир, может быть, немцы умеют как-нибудь особенно обращаться с женщинами? А может, здесь имеет место влияние “моды”, новости, любопытства, желание изведать новые неизвестные и неожиданные ощущения? Или здесь имеет место ...простой практический расчет — с помощью любовника покрасивее одеться, получше обставиться, щегольнуть перед подругами, послаще покушать? Несомненно, случается и насильное принуждение, но думаю, что это последнее бывает очень редко».

О тех, кто «сходились с противником не в бою, а в постелях», задумывался и Александр Солженицын (Архипелаг ГУЛАГ, т. 3 ч. 5, гл. 1): «Одним девушкам запало, как мы пятнадцать лет не уставали кричать, что нет никакой родины, что отечество есть реакционная выдумка. Другим прискучила пуританская преснятина наших собраний, митингов, демонстраций, кинематографа без поцелуев, танцев без обнимки. Третьи были покорены любезностью, галантностью, теми мелочами внешнего вида мужчины и внешних признаков ухаживания, которым никто не обучал парней наших пятилеток и комсостав фрунзенской армии. Четвертые же были просто голодны — да, примитивно голодны, то есть им нечего было жевать. А пятые, может быть, не видели другого способа спасти себя или своих родственников, не расстаться с ними».

Солженицын в своем запале немного перехлестывает: вряд ли в самом деле девушки бросались в объятья захватчикам из-за проповедовавшегося в предвоенные годы интернационализма. Но что касается остального, писатель прав. Прав он, вероятно, и в том, что «когда пошли аресты пособников оккупантов и лиц, сотрудничавших с фашистами, НКВД собрал богатый урожай среди женщин. ...После освобождения власть облагодетельствовала этих особ тюремными сроками — достойная награда за то, что по вине этой власти девушки, подобно другим оказавшимся в оккупации жителям, вынуждены были как-то обустраивать свою жизнь».
Надо сказать, не только у нас в стране женщины после оккупации оказались под огнем патриотического гнева. Во Франции женщин, заподозренных в так называемом «горизонтальном коллаборационизме», стригли наголо на городских площадях.

«Смазливая девушка, — писал в феврале 1943 года Илья Эренбург в статье “Новый порядок” в Курске”. — Выщипанные брови. Карминовые губы. Прежде она была студенткой. Ее соблазнили подачки немецких офицеров, танцы, французское шампанское. Ее соотечественники мужественно сражались. Люди отдавали свою жизнь. А она услаждала палачей своего народа. Она сейчас сидит у себя в комнате и плачет».

Ольга Грецкая плакала не у себя в комнате, а в казенном доме.

«Танцевала на столе под аккордеон»

Приведу показания Галины Краюшкиной, соседки «Ванды», чьего мужа Тимофея в апреле 1944 года арестовали за связь с партизанами. По совету бывалых людей Галина пошла с ковром на базар, чтобы выручить немного денег на взятку за освобождение мужа. На пороге она столкнулась с соседской домработницей и поделилась с ней своим горем, а та посоветовала продать ковер ее хозяйке и тем расположить к себе, дескать, к той часто ездит «большой начальник из СД» и она может перед ним походатайствовать. Галина послушалась совета, зашла к влиятельной соседке и уступила ей ковер за литр водки.

Вопрос об освобождении мужа та восприняла с пониманием и посоветовала нести «золото, а не вещи»: «Немцы понабрали вещей, и им они не нужны, а им нужно золото». Краюшкина заверила, что золото будет, но после того, как муж окажется дома. В то время в Крыму развелось немало мошенников, вымогавших золото за обещание спасти арестованных из рук немцев. И поступила предусмотрительно: в итоге сделка так и не была исполнена.

Покуда же Грецкая пригласила соседку на именины, где будет «ее немец». Та пришла, «стол был богатый», но немца из СД не было, были «другие немцы в военной форме и две русские женщины, они были разодеты и принадлежали к ее же кругу. Это были женщины легкого поведения». «Ванда танцевала на столе под аккордеон», а она побыла недолго и ушла домой, потому что ей показалось провокационным поведение Грецкой, та «ругала немцев и пила за партизан».

По ее словам, сказанным следователю, «Грецкая не была советской женщиной. Люди пухли от голода и умирали, а она вела роскошный образ жизни и устраивала гулянки и вечера с немецкими офицерами». Правда, обвинительный пыл, вероятно, объяснялся желанием свидетельницы оправдать собственное участие в гулянке с немцами.

Вердикт Особого совещания при НКВД от 16 сентября 1944 года — десять лет в исправительно-трудовых лагерях.

…Выйдя на свободу в пятьдесят четвертом, Грецкая то ли не сильно утруждала себя поисками работы, то ли просто не могла ее найти: с такой анкетой, как у нее, это было непросто. Никто не считал, сколько женщин с похожей судьбой вышло в то время из лагерей, а ведь счет, вероятно, шел на тысячи. Во всяком случае, по делам о фашистских пособниках, изученных мною, не раз встречались такие, вся вина которых сводилась к интимной связи с оккупантами.

Напрасно Грецкая обивала пороги с просьбами о реабилитации. В них вновь не обошлось без фантазий, например, о ее намерении отравить немецких офицеров при помощи яда, полученного ею лично от командира партизанского отряда, что будто бы могла подтвердить «семья партизан, проживающих на  улице Госпитальной». При проверке это, естественно, не подтвердилось, в существо же ее дела никто не вникал.

Личная жизнь тоже устроилась не самым удачным образом. «Я вышла замуж за больного старого человека Иоффе И. Г. и после его смерти получила пенсию 46 руб. 49 коп., — пишет Грецкая в одной из своих жалоб, — жить на такую пенсию не знаю кто смог бы». В последней  просьбе о реабилитации, поступившей в Главную военную прокуратуру в марте 1989 года, называет себя старухой, перенесшей три инфаркта, и умоляет разобраться в ее деле, тогда пенсию увеличат.

На этот раз в ее дело вникли. 26 июня 1990 года военный трибунал Одесского военного округа рассмотрел прокурорский протест по делу Грецкой Ольги Михайловны и пришел к выводу об отсутствии в деле каких-либо «подтверждений того, что она являлась официальным агентом СД и от нее поступали агентурные сведения», тогда как «за работу в немецком и румынском госпиталях в качестве врача она уголовной ответственности не подлежит». Возможно, после реабилитации Грецкой немного увеличили пенсию, хотя вряд ли в то смутное и безденежное время это могло бы решить ее проблемы.

Дальнейших следов «Ванды» в документах найти не удалось, да и было бы странно их обнаружить, ведь в прошлом году ей исполнилось бы сто лет. Давно минуло время, когда ее имя замелькало в переписке всесильных органов безопасности, понадеявшихся с ее помощью разоблачить английских империалистов, а после касательство ее истории к Амаяку Кобулову и Рудольфу Гессу уже никого не интересовало. Первого из них после смерти Сталина расстреляли, а второй — незадолго до реабилитации Грецкой — был найден мертвым в беседке во дворе тюрьмы Шпандау с электрическим проводом на шее.

...И все же Грецкая, какой бы вруньей и «авантюристкой невысокого пошиба» ни была, оставалась женщиной, пусть и стремившейся «жить в неге и холе, без труда и забот». Но жить ей выпало в том месте и том времени, которые для веселья были мало расположены.

В последнем легко убедиться, заглянув в подшитую в материалы дела копию «Акта о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в городе Симферополе Крымской АССР». Сам акт подписан 1 ноября 1944 года таким, немного странным, глядя из сегодняшнего дня, «пятиугольником»: секретарем горкома партии, местным начальником-чекистом, профсоюзным деятелем, заслуженным артистом и православным священником. Но добраться до их подписей читателю нелегко, приходится преодолеть страницы свидетельских показаний о заполненных трупами противотанковых рвах в Курцовской балке, о страшном еврейском погроме и расстреле цыган «от мала до велика», истреблении крымчаков и, независимо от национальности, психических больных.

^{1.  В.Н.Земсков. ГУЛАГ(историко-социологическийаспект)// Социологические исследования. 1991, N.6 С.10-27; 1991, N.7. С.3-16}