Быть Фросей Шнеерсон

Приехали дядя Марк с женой Диной и дочерью Аленкой. Дядя Марк — старший брат моей мамы. Они живут в Чикаго уже восемь лет. У дяди Марка свой бизнес, много денег и постоянная мигрень. Тетя Дина — жена. Такое в трудовую книжку не записывают, а надобно… Когда твой муж — твой проект. Твоя семья, твой дом — твои круглосуточно. И ты их тоже — круглосуточно. И к твоему «да» настолько привыкли, что стоит сказать один раз «нет», как тут же обиды, претензии и слова: «Ты думаешь только о себе». Но дядя Марк и тетя Дина вместе уже много лет, и, наверное, им так удобно: одной — вечно ждать у телефона, у двери, другому — не отвечать на звонки, иногда ночевать на чужих подушках и приходить всегда уставшим и задерганным.

Аленки мне не хватает всегда. Бог создал Землю такой большой, но зачем мне эти просторы, если я не могу их разделить с теми, кого люблю? Зачем нужны расстояния между близкими и родными вместо того, чтобы быть на расстоянии вытянутой руки? Зачем писать письма и отправлять их в конвертах, если можно писать послания друг другу на запотевших зеркалах общей ванной? Аленка — это моя хроническая тоска. В канун ее отъезда взрослые покупают для меня в аптеке средство от педикулеза. Каждый раз после прощания с ней в моих волосах заводятся квартиранты.

— Это у нее от сильной тоски, — сказала одна знахарка, к которой побежала бабушка Роза после третьего нашествия вшей. — Ничего вы с этим не поделаете. Совет один — запаситесь терпением и… борной мазью.

Мы садимся с мамой на кровать, я кладу ей голову на колени, и она начинает доставать из волос мертвых вошек. Иногда, даже после обработки локонов дорогими средствами, можно встретить весьма живучих мокриц, бегающих по моей голове. Первое время мама кричала и звала на помощь папу, но после четвертого раза привыкла и теперь стойко переносит все тягости и мерзости. Иногда, чтобы работа шла быстрее, рядом с мамой садится весь наш женсовет, и тогда три пары рук копошатся в моих волосах — так ловко, так мастерски! Вы бы видели!

Аленке одиннадцать лет, и у нее есть дар — поцелуй от Бога — куда бы она ни пришла, тотчас вокруг нее собираются люди, которые хотят ее слушать. Они старше, страниц прочитанных в их жизни больше, мир они видели, докторские защитили, звания профессоров получили, когда ее еще не было на свете, но они ее слушают! Слушают, затаив дыхание.

— Аленушка — мудрая головушка, — беспрестанно повторяет бабушка Геня.

Любимая старушенция права. Как всегда.

Аленка распаковывает чемодан. Семь дней я буду видеть, как она просыпается, и ждать, когда она уснет. Нас снова положат в одну кровать, она опять ночью будет стричь мне ногти, чтобы я не царапала ее во сне, я снова обслюнявлю ее подушку и ночную рубашку. Она будет злиться, потом смеяться, а после обнимать меня и называть Чебурашкой. И вот она достает из чемодана мой заказ: двухлитровую бутылку с водой и одну трехлитровую.

— В следующий раз тоже привозить? — спрашивает она.

— Конечно!

Она улыбается, пока я прячу склянки себе под кровать, где уже лежат около двадцати бутылей с водой.

— А что потом ты с ними будешь делать? — интересуется сестра.

— Еще не решила. Пока пусть будет так как есть. Мне приятно засыпать и знать, что подо мной океан.

— Разлитый по бутылкам... — смеется Аленка. — Хотя, знаешь, Фрося, я тебя понимаю. В этот раз я тоже хочу увезти с собой кусочки Киева, — говорит она уже серьезно. — Как думаешь, что мне взять? Нет, не отвечай. Мне нужно самой решить. Каждый раз, когда приезжаю к вам, понимаю, как много прошло без меня. Я даже наш дом не всегда могу узнать: стол переставили, люстру новую купили, обои переклеили. Как будто я в гостях.

Смотрю на нее… Как же она выросла. Год назад Аленка была здесь, и тогда это был ребенок с умом взрослого. Теперь передо мной сидит взрослый, которому очень не хватает того ребенка и всего, что было с ним. И сегодня я поняла, что быть взрослым не так уж и приятно. Особенно когда понимаешь, что это навсегда и вернуться обратно нельзя. Поняла это впервые.

Утро двух женщин в нашей семье начинается одинаково. Велосипед — лежа на спине,  скакалка, шпагаты, упражнения на пресс.

— Ну, Аленушка! Теперь самое важное!? — говорит бабушка Роза.

— Да, бабуля! Сейчас я покажу тебе упражнение, которое уменьшает попу на три сантиметра в неделю, — отвечает Аленка.

Бабушка Геня с красным борщом входит в комнату, чтобы поставить кастрюлю на подоконник, дабы свекольник немного остыл. Бабушка Роза и Аленка тем временем выполняют странное упражнение: сидя на полу и вытянув ноги, поочередно двигают их вперед.

— И шо ви таки делаете? Паркет натираете?

— Мама, это называется «хождение на ягодицах». Помогает избавиться от лишнего на попе, — отвечает бабушка Роза.

— Ой вей! Хороший тухес тоже нахес. Идите, кушайте моих оладушков со сгущеночкой!

— Мама! — кричит бабушка Роза.

— Бабушка Геня! — кричит Аленка.

— То не «хождение на ягодицах», то «хождение по мукам», — отвечает она и уходит.

Бабушка Геня — наш генерал. Но всякие женские штучки — это не ее стихия. И, пока, я расту ввысь, а не вширь, то иду к ней на кухню. Порции бабушки Розы и Аленки — мои порции.

Аленка — фигуристка. Она всегда должна быть в спортивной форме, чтобы лед под ней не треснул. Поэтому она уже восемь лет не ест сладкого, мучного, жареного и жирного. Я не знаю, как можно так жить!? Я рождена, чтобы есть, и, если мне однажды скажут, что кушать нельзя, я умру в эту же секунду.

И даже сейчас, приехав на каникулы к нам, Аленка берет коньки, берет меня с собой, и мы едем на каток, где она должна будет целых три часа кататься. Я не видела ее на льду два года. В прошлый ее приезд она прилетела с гипсом на руке. Хорошая была тогда неделя… В этот раз будет иначе: время, которое мы бы могли прожить в счастье, будет потрачено на треклятые коньки! Но я, чтобы не расставаться с ней надолго, на тренировки буду ездить вместе с ней. Ей через двадцать семь месяцев и три недели на Олимпиаду, на которой она хочет услышать американский гимн в свою честь с золотой медалью на шее.

Но что это? Что она вытворяет? Она взлетает надо льдом, как птица! От страха я закрываю глаза руками. Она разобьется! После третьего прыжка я понимаю, с ней этого никогда… Никогда не произойдет! Ее крылья вовеки ее не подведут. Потому что это крылья ангела.

— Чебурашка? Ты чего? Фрося???

Аленка летит ко мне, садится рядом, начинает трясти меня.

— Что случилось? — спрашивает она.

Я не могу сказать ни слова. Слезы, рев, икота не дают мне говорить. У меня истерика.

— Фрося???

— Это так прекрасно! Ты прекрасна! Всё это так прекрасно! — наконец-то отвечаю я и продолжаю рыдать, прижавшись к сестре.

***

Мы спрятались с Аленкой на чердаке. Перед нами большая корзина со свежими помидорами и трехлитровая банка соленых. В ногах, на полу в помятом и покусанном виде уже десяток томатов.

— Не откусывай! Самое главное — всасывать мякоть по чуть-чуть, чтобы на нем остались небольшие вмятины, — говорит мне Аленка.

— Я больше не могу! — отодвигаю от себя подальше корзину.

— А кто хотел научиться целоваться?

— Давай учиться на соленых!?

— На соленых сложнее — у них кожица тоньше. Смотри, пока я жива!

Аленка достает из банки соленый помидор и высасывает все содержимое через маленькое отверстие, не испачкавшись при этом соком, оставив лишь тонкую, прозрачную шкурку от овоща. Я открываю рот от удивления и, тяжело вздохнув, беру следующий помидор.

Тем временем взрослые заняты в саду. Завтра наши американские гости улетают домой. И, как заведено, наша мишпуха соберется под плетеным виноградом за большим столом, где под Бернеса, моченые яблочки в бочке и шашлыки, маринованные в домашнем гранатовом соке, начнется перемывание косточек.

— Яночка, ты шо забыл? — так бабушка Геня называет дедушку Янкеля.

— Ничего я не забыл!

— Я ж просила!

— Так я ж выполнил!

— Так где ж?

— Так на вашем рабочем месте!

— Так нету!

— Так откройте глаза!

— Так открыты!

— И что? Все равно нету?

— Кричала б я, если б шото в моих глазах было? — отвечает бабушка Геня.

Дедушка Янкель заходит на кухню, смотрит внимательно.

— Странно! Я же корзину под стол поставил, — дедушка Янкель удивлен. — Мама, шутите? — так дедушка Янкель называет свою тещу.

— Опять по дороге сам всё съел?! От фресер! Ну шо, ехай (с ударением на «а») снова!

Дедушка пытается доказать свою непричастность, но он давно зарекомендовал себя ненадежным, потому что часто не довозит домой и половину списка продуктов, которые ему доверили купить на рынке.

— От фресер! — говорит бабушка Геня вслед дедушке, когда вдобавок обнаруживает пропажу трехлитровой банки с… ну, вы сами знаете с чем.

Как же я люблю, когда вся семья в сборе и каждый на своем месте. Взрослые в такие минуты как дети. В такие минуты я понимаю, что мои родители — дети, потому что бабушка Роза обязательно сделает какое-то замечание моей маме, а когда папа захочет поспорить с дедушкой Яшей, тот ответит:

— Сопливый еще меня учить!

Потом встанет бабушка Геня и на правах домашнего генерала закроет всем рот, и снова настанет мир. Мир за столом — мир в семье.

— Я хочу такого папу, как твой, — скажет мне вдруг Аленка, когда мы вдвоем окажемся на качелях.

— Ты что? — удивлюсь я. — Дядя Марк — он такой! Такой!…

— Какой?

И я задумаюсь. Дядя Марк — он сильный, солидный, уважаемый, красиво говорит. Когда он приезжает, главное место за столом по умолчанию его — никто ни разу не осмелился его занять. Я всю жизнь как будто добиваюсь его снисхождения, внимания, любви. Его хорошее слово или даже взгляд в мой адрес — залог моего счастья на целый день. Почему мне так это важно? А мой папа… Он другой. Он добрый, тихий, веселый. Он друг. Но я его не боюсь, не трепещу перед ним, и мне не очень важно его одобрение. Я не горжусь своим отцом, я просто его люблю.

— Какой же он? — переспросит меня Аленка.

— Он главный, — скажу тихим, неуверенным голосом, но с убежденным пониманием сказанного.

— Главный для кого?

— Для всех!

— А для него кто главный? — спросит у меня сестра.

И я задумаюсь впервые.

— …Ты знаешь, что он забыл о моем дне рождения? — продолжит Аленка.

— Как забыл???

— А вот так. Я подслушала, как мама оставляла сообщения на его автоответчике, и даже после этого он не поздравил. Он был в командировке в Милане, откуда так и не перезвонил. У него есть кнопка, которую он включает при других. Со всеми он остроумен, разговорчив и в хорошем настроении, но дома эта кнопка выключается, и нам остается только хмурый мужчина, который не благодарит за ужин и засыпает перед телевизором.

Я смотрю в сад, где дядя Марк величаво сидит в самом удобном кресле, курит настоящую кубинскую сигару и рассказывает о том, как деньги благотворно влияют на человека.  

— Папа привык всех покупать, но все и его семья — это разные люди. Всем от него нужно лишь одно — деньги, и он умеет ими делиться, чтобы в результате получить больше. Но делиться тем, что нужно маме и мне, он не научился, — Аленка, договорив, спрыгивает с качелей и уходит в дом.

Я смотрю в сад, где мой папа доливает в мамин бокал вина, поправляет соломенный пуф под ее ногами и идет доделывать воздушного змея, которого завтра с утра, если будет сильный ветер, мы будем вместе запускать в небо. И я точно знаю: он об этом не забудет.

— Фрося, садись рядом со мной, — скажет мне дядя Марк, когда мы все соберемся у стола.

Это такая честь! Я долго ждала этих слов! Хотя нет! Я даже мечтать об этом не могла!

— Спасибо, дядя Марк! Но… Я хочу рядом с папой. — Дядя Марк посмотрит на меня, потом отвернется с недовольным лицом в другую сторону и, мне кажется, все поймет.

Вечером, когда все взрослые будут уже видеть десятые сны, мы с Аленкой откроем холодильник, достанем оттуда всё и будем есть большими ложками из общей тарелки. Аленка со словами: «Сколько той жизни?! Я не робот!», а я — с хорошим аппетитом и чтобы поддержать сестру. Мы не заметим, как пара глаз уткнется в наши спины, ими окажутся глаза бабушки Розы. Я напрягусь, Аленка от стыда опустит голову, и мы в ожидании ядерного взрыва незаметно будем доедать то, что уже забросили в свои рты. А бабушка молча возьмет третью ложку, сядет рядом с нами и скажет:

— Надеюсь, вы хоть что-то для меня оставили.

Мы будем много кушать, много говорить, много смеяться, и этой ночью наши подушки уснут без нас.

***

На следующее утро не будет сильного ветра, ветра не будет никакого, поэтому змей не взлетит. Аленки, дяди Марка и тети Дины не будет тоже, зато будут вши в моих волосах. Я сижу у окна с полотенцем на голове, под которым надет кулек, а под ним вонючая мазь. Как же мне грустно сейчас, если бы вы знали. Если бы кто-то знал… И жалко себя безумно. Дождь, который сегодня не обещали, сейчас пойдет из моих глаз.

В эту минуту в комнату забегает папа с коробкой и ставит ее передо мной.

— Открой! — говорит папа.

В коробке мопедный шлем. Маленький. На мою голову.

— Поехали! — говорит папа.

Он сажает меня на свой мопед, пока мама не видит, надевает на меня шлем, под которым все еще кулек и вонючее лекарство. И мы с ним едем. Сзади к мопеду привязан воздушный змей. И чем быстрее папин двухколесный конь, тем выше мой змей.

Нас сопровождает милицейская машина, за рулем папин друг-милиционер. Он едет перед нами, его мигалка своим криком будит еще сонный город; он едет с нами, чтобы нам не пришлось останавливаться, чтобы змей всегда был среди облаков. Назавтра папиного друга понизят в звании и… повысят в звании друга.