Шарль Азнавур. Лихие девяностые
Найти его дом в Провансе оказалось не так просто: ни номера, ни вывески, ни десятиметрового забора, ставшего неотъемлемой частью жизни сильных мира сего. Дорога от Экс-ан-Прованса занимает пятьдесят минут, а природа напоминает Кавказ. В голове невольно проскакивает: «Почему именно здесь? Зов крови?»
Желтая оградка и два небольших льва за ней – отличительные знаки, по которым удается найти его дом. Ворота открывает мистер Мо – брат Жана, мужа Кати Азнавур. В доме работают только члены семьи, друзья и, конечно, он сам – по двенадцать часов в день, несмотря на свои девяносто.
Красивый ухоженный сад скрывает маленький дом, размеры которого отражают главную черту его хозяина – скромность. В столовой, кроме привычных дивана и стола, большой бильярдный стол с поблекшим от времени сукном, многочисленные картины на стенах, среди которых и фотографии Эдит Пиаф. Конечно, это его муза, его подруга, он делил с ней все на протяжении пятнадцати лет, все, кроме постели.
Несколько дудуков на столе (национальный армянский инструмент. – Прим. авт.) навевают мелодию из «Гладиатора» в исполнении Дживана Гаспаряна. В эту идиллию врывается резкий лай собак: белая чихуахуа и два кавалер-кинг-чарльз-спаниеля врываются в комнаты, за ними появляется Миша Азнавур.
– Извините, они не сразу признают новых людей. Белая – моя, а две другие – моих родителей. Фифи, тихо!
Наш разговор прерывает голос Шарля Азнавура – до боли знакомый в песнях и такой же незнакомый в разговоре.
Голубая рубашка, подобранные в тон брюки, солнечные очки в кармане рубашки – привычка всегда носить их с собой, чтобы остаться незамеченным среди толпы. А еще старенькие часы Rolex на правой руке. Ловлю себя на мысли, что время беспощадно даже к этим рукам. Под его песни любили, страдали и мечтали последние четыре поколения в каждой семье, независимо от возраста и религии. Про религии – отдельно. Жена – протестантка, он – григорианец, невестка – католичка, внук – еврей, внучка – из мусульманской семьи. Казалось бы, всем этим вероисповеданиям не ужиться под одной крышей, но мудрость Шарля Азнавура сделала незаметными различия и сплотила новую семью еще сильнее.
– Здесь расположимся или хотите посмотреть, где я работаю?
Желание увидеть его кабинет, естественно, берет верх, и мы уверенно переступаем порог.
Моему взору открывается все наследие маэстро: на стенах старинные армянские инструменты, перешедшие от отца, откупоренное армянское бренди на барной стойке, красно-сине-желтый флаг в высоту человеческого роста и главное – фотографии, запечатлевшие разные этапы жизни семьи Азнавурян. Начинаю внимательно разглядывать эти снимки один за другим.
СЭто ваши родители?
Да, а это мы с Аидой. Хорошая фотография, как и хорошая песня, – таблетка аспирина. Она способна вселить в вас любовь к жизни в минуты депрессии. Это ведь так важно – таблетка аспирина в нужную минуту, не так ли?
СКакое самое раннее воспоминание хранит ваша память?
В его глазах внезапно отражается глубокая печаль, он опускает голову и говорит на тон тише, как бы отдавая дань тем, кому спастись не удалось.
Когда я родился, и даже до того… Если бы я мог открыть глаза и обнять всех и каждого… Думаю, первое, что я увидел бы, – лицо моей матери и отца и многих других людей, идущих в неизвестность, садящихся в поезд, чтобы навсегда покинуть свою землю. Их лица измучены, наполнены страхом и усталостью. Они вынуждены прокладывать путь под страхом смерти среди моря человеческих тел, что полегли на дорогах. Мои родители были среди них. Они бежали из Стамбула, где жили когда-то. Им удалось попасть на итальянский корабль. Услышав армянскую речь, один из турецких офицеров взобрался за ними и попытался схватить моих родителей. В этот момент вмешался капитан корабля: «Эта лодка – международная территория! Вы никого не заберете отсюда без моего разрешения!» Воздавая должное Италии, мою сестру Аиду назвали именем из оперы Верди – итальянским, как думали мои родители, но египетским на самом деле.
СВы так рассказываете, будто сами прошли через все это, но вы ведь родились во Франции.
Да, я родился уже во Франции и не прочувствовал всех трудностей, но мое сердце сжимается, когда я думаю о моих родителях и о тех, кому пришлось заново строить свою жизнь после геноцида. До этого они были профессорами, медиками, инженерами, но все это уже не имело значения. У них были большие дома, но они соглашались жить в хлеву, без воды, без электричества. Несмотря на все трудности, двери нашего дома были открыты каждому. На стол мы ставили все, что было, как будто у нас было все. Мы были бедны, но не ничтожны. Когда я думаю о тех жертвах, которые они принесли, чтобы мы не чувствовали ни в чем недостатка, у меня появляется комок в горле.
Он вздыхает, наши взгляды встречаются, и мы оба замолкаем на несколько секунд. Понимаю, что эта тема особенно больная и грустная для маэстро, так же как и для меня. Пытаясь перевести разговор на что-то более радостное, продолжаю.
СНо вы оправдали эти жертвы. Представляю их гордость за сына, который стал одним из самых известных французских шансонье.
Я не хочу, чтобы вам ошибочно показалось, что моя интеграция во французскую жизнь прошла так легко и просто. Я до сих пор помню, как стоял в длинных очередях мигрантов, просящих политическое убежище. Меня выделяло из толпы лишь одно – уже тогда я бегло говорил по-французски, и охранники впадали в замешательство, слыша мою речь. Среди работников были те, кто относился к моей истории с вниманием и сочувствием, другие, услышав мою странную фамилию, захлопывали перед моим носом окошко и просили вернуться завтра, вот так, без причины. Сейчас для многих французов «Армения» – это очень просто, это как «Азнавур». Для иностранцев наоборот: «Азнавур» – это «Франция». Но в эпоху, когда я только начинал, я не раз слышал, как меня называли «маленький армянин», и это не звучало как комплимент.
СГде же на самом деле ваше место?
Наверное, посередине. Я как кофе с молоком. Если вы его приготовили таким, то одно от другого не отделить. Я горд быть ребенком эмигрантов, потому что мой отец научил меня бороться на поле жизни. Мы не представляем себе, что такое эмиграция, пока не переживем этого сами. Привыкнуть к стране, где все для вас чужое, – дело очень деликатное. Вначале незнакомый язык, а после – неизвестная культура и люди, у которых и без вас достаточно проблем.
Прохожу дальше. Взгляд упирается в фотографию Шарля с сестрой Аидой, сделанной после их первого совместного триумфа.
СПомните свои первые ощущения на сцене?
В самый первый раз я выбежал на сцену в три года, неожиданно для всех и для самого себя. Что именно я тогда испытал, уже не помню, но каждый раз, когда я впервые поднимался на сцену одного из мифических храмов шоу-бизнеса, мой живот скручивало от волнения. Я многое бы отдал, чтобы еще раз прожить эти моменты, такие волнительные и оттого такие особенные! Раньше каждая дверь для меня была дверью, которую предстояло открыть, прикладывая все свои силы. Тогда жизнь казалась мне тяжелой, пресса – неблагодарной, а публика – предвзятой, но радость и возбуждение текли по венам прямо в сердце. Каждый год я открывал одну за другой новые двери, а они закрывались вновь, правда, уже за моей спиной.
На низком столе напротив бара небрежно разбросаны исписанные листки бумаги. Вот он – алтарь его творческой Мекки.
Когда я оказываюсь за этим столом, время для меня перестает существовать. Я не хочу ни есть, ни пить, и мне становится безразлично, что происходит вне моего кабинета. Надо уметь искать нужные слова до тех пор, пока вы не найдете жемчужину. Иногда это занимает часы, но я никогда не соглашаюсь остановиться на «сойдет». Я хочу, чтобы мои песни были похожи на мотор «феррари». И, надо сказать, то, что я слышу сейчас, мало напоминает тот самый «феррари».
СА что же французский шансон сегодня?
Сценой теперь правят реклама, точный расчет и отсутствие воображения. Настоящее искусство умирает. Нам дают вкусить нечто черствое без вкуса, цвета и удовольствия. Просто вслушайтесь в слова песен, в их смысл. Прощай, Ферре, Трене, Генсбур! Вы заметили, что уже очень давно ни одна французская песня не переводилась на другие языки? Никому не интересно слушать и переводить очередную псевдо-Мадонну и псевдо-Селин Дион. Копии никогда не будут лучше оригинала. Неважно, какую форму искусства вы выберете, вас признают только по двум причинам: потому что вы будете лучше других и потому что вы создали то, чего еще никто не делал до вас. И если вы соответствуете этим двум параметрам, то неважно, на каком языке вы поете или играете, вас обязательно заметят и переведут.
Замечаю внушительную коллекцию DVD с фильмами. Но здесь нет ни одной из восьмидесяти картин с его участием.
Я не слушаю свои песни и не смотрю свои фильмы. Пусть лучше это делают другие. Я предпочитаю проводить свободное время на природе в моем оливковом саду. Пойдем, я покажу мою гордость!
Выходим во двор, садимся в небольшой электрокар белого цвета, и через пару минут наш разговор продолжается уже в тени оливковых деревьев. Шарль с нежностью проводит по стволу дерева, напоминающему женскую талию. Так начинается самая откровенная часть нашей беседы. Читать дальше >>
СА каким мужчиной вы были в молодости?
Робким.
Но при этом вам удавалось завоевывать сердца самых известных женщин, Лайзы Миннелли например.
Мы были больше чем друзья, но меньше чем любовники – самое лучшее, что может быть в отношениях. Да, мы были какое-то время вместе, но нас разделяли шесть тысяч километров, так долго не продержаться на расстоянии.
СЧто первое приходит в голову, когда слышите имя Эдит Пиаф?
Ее невероятный смех, я до сих пор слышу его. Она у меня не только в голове, но и дома. Видели фотографию в столовой? Она и сейчас присматривает за мной.
СДа, но на той фотографии она кажется невероятно грустной.
Грустной? Сразу видно, что вы ее не знали в жизни! Она была самым жизнерадостным человеком, которого мне когда-либо приходилось встречать. Ранимой? Вы смеетесь! Чувственной? Да, но сильной духом как никто другой. Эдит была особенной и такой остается, потому что она, как говорят американцы, была bigger than life.
СКак вы познакомились с вашей женой Уллой?
Мы познакомились в ресторане, куда меня привел мой друг. На тот момент он жил с девушкой-финкой, и она прихватила с собой подругу, мою будущую жену.
СКакую роль она играет в вашей жизни?
Очень важную, она у меня протестантка, и я протестую (смеется). Это хорошая религия для воспитания детей, все должно быть по порядку и четко. Она знает лучше меня, сколько денег лежит на банковском счету (смеется).
СВаша песня «Вечная любовь» была очень популярна в России. Но вы сами верите в любовь, которая длится всю жизнь?
Вы знаете, за сколько продают бутылку масла, сделанного из вот этих оливок? За сто евро, а себестоимость – всего тридцать!
Замечает мою робкую попытку вернуть наш разговор в нужное русло и снова улыбается.
Видите, как порядок моих мыслей отражает порядок моей жизни, а она у меня никогда не шла по прямой. Вот и я рулю, рулю и все же дохожу до сути. Пытаясь навести порядок в своих мыслях, я начал записывать все в блокнот, но десять лет записей, бережно оберегаемых мною, стали достоянием воришки, который украл мой багаж на рейсе Чивитавеккья–Сардиния. Этот человек унес с собой часть моих воспоминаний. Я, конечно, пытался все восстановить, но каждый раз, делая это, думал лишь об одном: как бы мне пригодилась моя потрепанная книженция.
СКогда вы начали вести свой первый дневник?
Еще в школе. Писать – это единственное, чему я успел научиться в школе, пока мне не исполнилось десять с половиной лет. Дальше я учиться не мог, бесплатного образования в то время еще не было, а платить мы не могли. Первый раз, когда я открыл дверь университета в качестве студента, я был уже в возрасте ректора, уходящего на пенсию. Мне пришлось нарядиться в черную длинную мантию и надеть на голову квадратную шапку с неуклюжим помпоном, который крутился из стороны в сторону от каждого моего движения. После долгих речей я наконец получил свой заветный диплом с красной каймой – doctor honoris causa. «Тут в моей голове и теле произошли чудесные трансформации!» (смеется) – мне бы хотелось так сказать, но если бы! Этот диплом не только не сделал меня на один сантиметр выше, но и в моей голове мало что осталось. Я до сих пор не считаю себя эрудированным, но могу с гордостью сказать, что я прочел каждую книгу, которая стоит в моей библиотеке. Я много раз видел у других бесконечные полки с книгами. Их переплеты были красивы, но безжизненны, страницы этих книг не шуршали в руках много лет. У меня есть привычка, от которой я не отказываюсь ни при каких обстоятельствах, – чтение перед сном. Книга оставила неизгладимый след и внесла что-то свое в мое сознание. Это что-то и позволило мне стать человеком пера.
СКниги каких авторов составляют вашу библиотеку?
У меня целая коллекция Анри Труайя, Лео Ферре. Из русских писателей – Толстой, Чехов и Гоголь. Последнего люблю особенно. Однажды, когда я постарею, я все перечитаю (смеется). А пока есть дела поважнее.
СВы хорошо знакомы с русской культурой?
Я вообще много впитал из русской культуры от отца, и он даже подписывался на русском «Азнавур», а я смеялся, читая на французский манер «Азнабуп». Своей актерской карьерой я вообще обязан «методу Станиславского», отец учил нас с сестрой по нему.
Наш разговор прерывает телефонный звонок.
Алло, accidenti (итальянское «черт». – Прим. авт.)! Забыл собрать чемоданы, а завтра улетать. Мо звонит напомнить.
СЛетите обратно в Швейцарию к супруге?
Это в конце. Сначала на Сардинию, потом я еду в Лос-Анджелес, Монреаль, Нью-Йорк, затем Женева и Москва.
СИ все это за несколько недель? Такой плотный график – физическое испытание.
Не для кавказца (смеется). Путешествовать – это пустяк. Нужно организовывать свои путешествия. Я очень организованный. Беру с собой работу. Самолет превращается в мой кабинет.
СВаш концерт в Москве называют прощальным, значит, вы все-таки решили остановиться?
Нет! Продюсеры каждый год называют мой концерт прощальным, но это такая же новость для вас, как и для меня. Я не собираюсь прощаться со своей публикой, хоть и слышу часто: «Я ухожу со сцены, чтобы не закончить как старый певец». Интересное выражение! Начиная с какого возраста и с какой суммы на банковском счету вы становитесь «старым певцом»? Лично я игнорирую это и скажу вам, что проблема кроется не в возрасте, а в страхе. Отправляясь в это турне, я спрашивал себя: «Смогу ли выступать в течение двух часов без антракта? А мой голос? Звучит ли он так же, как раньше? Будет ли публика довольна?» Сомнения приходят в мою голову, но их недостаточно, чтобы поколебать мой оптимизм. Посмотрите вокруг, я не единственный, кто готов идти дальше. Певцы: Фрэнк Синатра, Бинг Кросби, Рэй Чарльз; художники: Пикассо, Ренуар и Моне; актеры: Мишель Буке, Сюзанн Флон, Жан Пиа. Сколько шедевров было подарено этими экстраординарными личностями, которые уже давно встретили свою восьмидесятую весну!
СПоверить, что вам девяносто, очень сложно. Вы молоды не только физически, но и в душе. Как вам это удается?
Я умею находить компромиссы, и это единственный путь, чтобы не жить как рухлядь после определенного возраста. Например, я всегда был плохим пловцом, и именно поэтому, как только мне попадается небольшая лужица, я сразу же бросаюсь плавать, привязав специальный пояс, помогающий мне оставаться на плаву. Благодаря силе воли и постоянным тренировкам я избежал операции на спине. К тому же я кавказец, представитель нации, которую пытались уничтожить и которая выжила, несмотря ни на что, а от гонений только окрепла и стала сильнее.
Но даже если настанет день, когда я больше не смогу двигать руками, мое сердце перестанет биться ровно, а ноги – ходить, если я больше не смогу говорить, есть и пить, главное – чтобы мои глаза продолжали видеть. Я с детским любопытством и упованием наблюдаю за этим миром и людьми. О, если бы я мог умереть, продолжая наблюдать за тем, что происходит!
СКакой жизненный совет вы можете дать с высоты ваших лет?
У меня в жизни было многое: засыпал с рассветом, любил красивых женщин, много пил, но никогда не пробовал наркотиков, правда, курил много. Я не хочу и не люблю давать советы, но двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят и вот уже девяносто. За все эти годы я пережил и трудности, и наслаждение, и вот, видите, я еще на ногах! Я желаю вам прожить дольше, чем я, и, главное, помнить: больше вы сделали – меньше вам осталось. Больше вы пьете – меньше остается в стакане. Больше говорите – меньше остается вам сказать. Дольше живете – меньше остается жить.С
Читайте также: