Николай Усков: Антонио Линарес, главный сантехник страны

СКак вы начинали?

Нас еще не было в России, одиннадцать лет назад мы только начали потихонечку создавать наш офис – сначала я, переводчица и водитель, потом стали собирать команду, строить первый завод.

СВы знали русский язык?

Нет, вообще. Первым нашим сотрудником в России была переводчица. Она была важна для нас, как мост через реку. Вообще говоря, переводчик – человек, которому предстоит строить твои отношения со всем, что тебя окружает, это очень важный человек, без него, в моем случае – без нее, невозможно понять не только о чем люди говорят, но и что они имеют в виду. Это важнее, чем то, что они говорят. И, кстати, только очень хорошая переводчица сумеет наладить вашу эмоциональную связь с людьми. А эмоциональное в России очень важно. Мы, испанцы, это прекрасно понимаем, мы тоже очень эмоциональные люди, правда, по-другому.

СА что еще важно в России?

Уважение. Я считаю, что в России, проявляя уважение, можно многого достичь, ну, если не всего. Я помню, у меня были конфликты с некоторыми людьми в нашей компании, которые приехали в Россию и думали, что в состоянии показать русским, как делать правильно. Не хочу сравнивать, но, мне кажется, эту ошибку когда-то совершили Наполеон и прочие. В России подход должен быть другим, нужно начинать с уважения, с попытки услышать и понять другого.

СВам трудно было?

Трудно. Было несколько моментов, когда я думал: все, ухожу, не могу больше. Мне не раз казалось: вот, это же конец света! Это потом я соображал, что конец света случается лишь однажды. Выручало всегда то, что, если строишь конструктивные отношения, люди в них охотно включаются. Конечно, в России стоит держать ухо востро. Я повидал немало авантюристов, которые предлагали нам снять любые проблемы прямо завтра, ускорить и т. п. Но мы решили: побыстрее – оно, конечно, хорошо, но нам бы получше, чем побыстрее. Так мы нашли общий язык с ключевыми людьми, и они нам помогли просто потому, что отношения были построены правильно. Ничего другого не было, кроме именно правильно построенных отношений. Я люблю общаться с людьми, люблю находить в них хорошее – когда человек видит, что вы о нем высокого мнения, он очень часто вас не разочаровывает.

Помню случай, нам была необходима последняя подпись для запуска первого завода в Ленобласти. Инвестиции – более сорока миллионов евро. И вдруг инспектор отказался подписывать категорически. Я договорился о встрече с ним, прождал, он не пришел, я начал скандалить, мне сказали: не волнуйтесь, он придет. А я волновался, и когда наконец договорились о встрече, то даже не позавтракал. В процессе переговоров я от голода стал терять сознание, а инспектор подумал, что у меня инфаркт и быстро все подписал. Думаю, представил себе, как газеты напишут: испанский бизнесмен умер в офисе такого-то надзорного органа.

СТо есть, получается, еще один важный навык адаптации в нашей стране – это вызвать сочувствие?

Да-да, этот инспектор как раз не мог мне объяснить, почему не хочет подписывать…

СОн ожидал взятки, наверное.

Нет, когда речь идет о взятке, они, как правило, находят некую вескую причину в законодательстве. А тут, думаю, мы, скорее всего, неправильно оценивали его гордость или его сердце, я не знаю, где-то как-то его задели. Впрочем, уважение важно не только во взаимоотношениях с администрацией. Мы купили в России три крупные компании. Знаете, сотрудники, менеджмент поначалу к нам очень скептически отнеслись: дескать, пришли иностранцы учить, как нам вести свой бизнес, как им управлять. Нам же с самого начала было важно дать понять, что это не так, что мы очень ценим, как они строили свой бизнес, и поэтому его, собственно, и купили.

СТак можно и на месте топтаться.

Нет, я говорю только об уважении. Дальше вам ничто не мешает объяснить людям собственную бизнес-стратегию, дескать, у нас есть свои стандарты. Важно ведь, чтобы парт­неры не ощущали вашего морального превосходства, не чувствовали себя проигравшими. Кстати, купили мы эти три компании и ничего не нашли там под ковром, нигде нас не обманули. Я говорю, мы одиннадцать лет в России, и нас не обманывали – ни администрация, никто. Вот вам и разоблачение стереотипа о России, будто бы тут все врут.

СА какие стереотипы подтвердились?

Пить любят, в России пить действительно любят.

СМне кажется, что испанцы тоже любят.

Да, но мы по-другому пьем, наш алкоголь редко больше четырнадцати, ну, может, двадцати градусов, в России это часто даже не называют словом «пить».

СНу ладно, неужели русские финансисты и юристы, с которыми вы обща­етесь, не пьют вина?

Мы с разными людьми работаем, но, знаете, даже в хороших ресторанах Москвы еще не очень глубоко изучили винную культуру. Вот, например, в моем бокале белого вина налито больше, чем следовало. В результате я начинаю пить его холодным, а заканчиваю уже теплым. К таким мелочам приходится, конечно, приноравливаться. Но я же не у себя дома в конце концов? Поэтому я просто приучил себя любить Россию такой, какая она есть.

СИтак, вы набрали своих первых сотрудников, открыли ваш первый завод. Чем люди от испанцев отличались-то?

Вы знаете, главное отличие в том, что в Европе есть уже несколько поколений, которые работают по одним и тем же правилам, и у всех есть референции – и семья, и друзья, которые, в свою очередь, работали и работают по тем же правилам, поэтому все знают, как относиться к боссам, к соседнему департаменту, как общаться между собой. А в России бизнес-среда появилась позже, и те правила, которые в Европе даже не надо растолковывать – деловое общение, этикет и т. д., – здесь имеют не такую долгую историю и только начинают становиться традициями.

СНо этикет – это, наверное, не самое страшное.

Конечно, если у тебя промышленное предприятие в России, то основная проблема – это производительность труда.

СНизкая?

Есть люди, которые работают в местах, где они не нужны. Есть много предприятий, которые берут на работу тысячи, когда эту работу могут выполнить пятьсот человек. То же касается чиновничества. Сколько в разных администрациях работает людей? Миллионы. В России безработица составляет всего четыре процента. Так невозможно просто, просто невозможно. Потому что, когда собираешься убедить человека работать чуть-чуть эффективнее, он говорит: а зачем? Давай я буду на десять процентов меньше получать в другом месте, но при этом от меня никто ничего не будет требовать.

СА как бы вы подошли к решению этой проблемы?

Это структурный вопрос. Прежде всего в России нет мобильности, все владеют своей квартирой, каждый в своей деревне, районе и т. д. И если нужно переезжать в другой район, то тебе придется взять там в аренду квартиру, а если взять в аренду квартиру, то вся зарплата, которая сегодня идет на удовольствия, на продукты, на прочее, пойдет на уплату аренды. Вот, например, Калуга. Отдельная квартира обойдется там в среднем в тридцать пять тысяч рублей в месяц. Зарплата квалифицированного работника составляет около тридцати тысяч рублей. Получается, что, если берешь человека из любой другой точки страны и везешь в Калугу, придется платить ему не только зарплату, но и арендную плату за его квартиру. Иначе его не замотивируешь. У нас, например, четыре компании в России, одна в Калуге. Из Москвы никто не едет. К счастью, у нас был хороший управляющий из Санкт-Петербурга, который согласился переехать в Калугу. Он там как внутренний экспат, а ведь это его страна. Конечно, есть еще психологический момент. Прописка, регистрация создали такой психологический барьер перед мобильностью, если речь, конечно, не идет о переезде в Москву. Сюда все хотят, в Москву – «блестеть». Я считаю, что Москва для России как рак, растет и растет бесконечно. Сколько может расти этот рак, убивая все остальное? Она настолько более блестящая, красивая, интересная, все происходит здесь: все красивые женщины, все бизнесы здесь. В результате, когда предлагаешь москвичу работу в другом городе, он, как правило, отказывается. Москва – это красиво и хорошо, но остальная Россия – что с ней? Это как если бы в теле работало только сердце, а остальные органы не работали вообще. Если кровь не течет по всему телу, тело не будет хорошо работать, вот в чем проблема. Поэтому нужно создавать предпосылки для того, чтобы рост начался в регионах, чтобы там появлялось больше интересных проектов для развития, чтобы они привлекали внимание молодежи, чтобы в порядке вещей было переехать из одного города в другой.

ССколько сейчас человек работает на Roca в России?

Две с половиной тысячи.

СИ что вы производите здесь?

Мебель для ванной комнаты, гидромассажные ванны, акриловые ванны. Это все мы делаем в России. А также мраморное литье и санитарный фаянс.

СТолько для внутреннего рынка или экспортируете?

Спрос в России все эти годы был настолько велик, что мы не успевали производить ничего на экспорт. В этом году с началом кризиса в России образовались объемы, достаточные для экспорта. Продаем в Англию, Прибалтику, Францию, Чехию. И конечно, в Казахстан, Белоруссию, Грузию.

СЭто рентабельно?

Только благодаря девальвации рубля. По-другому экспорт из России не был бы выгоден. Причины – низкая производительность труда в сочетании с относительно высокими зарплатами.

СПолучается, что падение рубля дает нам шанс наконец-то добиться конкурентоспособности.

Да, но ненадолго. Надо освободить рынок от неэффективной рабочей силы, повысить производительность труда. Количество безработных должно составлять не четыре, а хотя бы десять процентов. Люди должны начать ценить свое место работы, уважать его. Чтобы развиваться, нужно выйти из зоны комфорта. Правда, тут есть политические риски. Речь идет о социальной стабильности, а она – основа политической стабильности. Поэтому повышение производительности труда часто невыгодно политикам, они боятся расшатать ситуацию в стране. В любом государстве, которое прошло точку эффективности, был момент, когда люди были очень недовольны. Мы, испанцы, помним это после диктатуры Франко, для которого тишина и спокойствие были куда важнее экономической эффективности.

СНу, это наблюдается не только при диктатурах. В демократической Европе система социальной экономики, созданная людьми 1968 года, также подавляет конкурентоспособность всей европейской экономики в целом. Социальные гарантии работникам, значительные выплаты по безработице воспитывают вполне паразитическую психологию. Такого в США вы почти не встретите.

Совершенно верно. Конкуренция сегодня – это социальный демпинг. Те страны, в которых нет высоких европейских стандартов в социальной сфере, в экологии, выигрывают. В результате килограмм мяса европейского человека сейчас стоит дешевле, чем стоил десять лет назад.

СЭто в каком смысле?

Смотрите, из-за кризиса в Европе все бизнесы начали сокращать, увольнять людей, переходить в Китай, другие страны. Сейчас, например, масса executive people из Европы находится в поисках. Только теперь им еще труднее. В странах БРИКС выросли свои кадры, они обходятся дешевле, чем приглашенные из Европы экспаты. Вот раньше в России все компании хотели только экспатов, а сейчас уже есть поколение русских бизнесменов, которые разбираются в деле не хуже. К тому же приезжие звезды обходятся куда дороже.

СИ что же делать бедным начальникам?

Я всем говорю: сейчас нельзя быть техником, потому что для техника конкуренция растет с огромной скоростью. Сейчас надо быть асом в коммуникациях, это всегда стоит денег. Речь идет о таком человеке, который может выстраивать отношения, наводить мосты между людьми. Это важнее, чем знать математику. Математику индиец будет знать отлично, китаец будет знать отлично, и он будет стоить вполовину дешевле, чем человек из Англии. Поэтому про использование математики как конкурентного преимущества я забыл уже давно.

СА что ждет русских начальников?

В Москве я ожидаю серьезного кризиса в следующем году, через три-четыре месяца. Из-за уменьшения инвестиций под ударом окажутся прежде всего большие консультационные компании, типа KPMG, PwC и т. д., которые предлагают консалтинг для иностранных фирм, для крупнейших российских компаний. Раньше, например, я получал предложения от юридических или финансовых фирм раз в месяц, а сейчас – два-три раза в неделю. Это значит, что они уже в поисках. Полагаю, в Москве для среднего класса, прежде всего финансистов, юристов, прочих консультантов, через три-четыре месяца настанут трудные времена.

СЧто вы им посоветуете?

Когда в России в 2008–2009 годах произошла сильная девальвация, многие уезжали за границу в поисках применения своих компетенций. Те, кому удалось найти хорошую работу, обогатились новым опытом и после улучшения ситуации сумели вернуться. Правда, предсказать, что будет сейчас, труднее. Ситуация другая.

СКак ваш бизнес затронули санкции?

У нас пока что все хорошо. Но вообще не столько санкции создают и усложняют проблемы, сколько экономический кризис в целом. Как я уже сказал, девальвация делает продукт, произведенный в России, конкурентоспособным на внешнем и внутреннем рынках. Все наши конкуренты, у которых нет местного производства, сильно дорожают, а мы можем себе позволить сохранять приемлемые цены. Благодаря этому мы увеличиваем свою долю рынка, растем. Но в любом случае мы предпочли бы действовать в условиях без санкций и без экономического кризиса.

СВы не стараетесь как-то оказывать влияние на политику Евросоюза, чтобы сохранить рабочие отношения с Россией?

Постоянно.

СВы за то, чтобы санкции были сняты, смягчены или хотя бы не вводились новые?

Мы против санкций активно и откровенно.

СНо получается, что вам-то они выгодны?

На сто процентов они ничем не хороши, кроме того, быть может, что являются современным заменителем войн. Если так считать, то тогда хорошо: лучше пусть санкции, чем война. Я член правления Ассоциации европейского бизнеса, у нас шестьсот тридцать крупнейших международных компаний. Я председатель комитета по строительной индустрии, по строительным материалам в этой ассоциации. Наша общая позиция – мы против санкций, бизнес – это то, что позволяет экономике развиваться, строить новые технологии, развивать страну, обогащаться. Когда у людей в кармане деньги, они спокойнее и не годятся для войн. Наконец, бизнес – это мост между людьми, культурами, способ договориться.

СГоворят, что вынужденная изоляция России способна нанести очень серьезный удар по и так немногочисленному слою русских европейцев.

Этого мы и боимся. Недавно видел исследование. Если в начале нулевых семьдесят процентов населения в России были за интеграцию в Европу, то сейчас – только двадцать-тридцать процентов. Чего можно добиться этими санкциями? Только изоляции России, ее отрыва от Европы. Я европеец, и я очень люблю Россию. Я всегда считал, что Россия вместе с Европой могли бы стать самым мощным игроком в мире с геостратегической точки зрения. Потому что в России есть огромные запасы энергии, минералы, другие полезные ископаемые, в Европе есть технологии, управленческие практики. Они идеально могли бы дополнять и помогать друг другу.

ССогласен. Почему этого не происходит?

Здесь я не могу дать ответ, могу только размышлять, и мои размышления так же правомерны, как и размышления любого другого человека. Но, по моему мнению, и Европе, и России в ряде ключевых моментов недавней истории недоставало амбиций для сближения. Возможно, есть также третьи стороны, которые не заинтересованы в том, чтобы это случилось. Я вижу, как Европа развивалась, Европа построила себя как замечательный клуб, – помните то поколение политиков в Европе: Жак Делор, Гельмут Коль, Фелипе Гонсалес, Франсуа Миттеран? У них было долгосрочное видение и честолюбивый замысел построить сильную Европу. Затем этот клуб стали увеличивать и увеличивать, дошли теперь до двадцати восьми стран. Если пока не вполне понятны законы и цели этого клуба, зачем брать новых членов, ведь у каждого будет свое слово, свое видение будущего. И что в конечном итоге получилось? С интеграцией Восточной Европы в наш союз вступили сразу несколько стран, которые имели небеспричинные исторические травмы из-за соседства с СССР и принадлежности к нему.

СДумаю, все-таки главная ошибка, что Россию не пригласили в НАТО, когда это предлагал Путин.

Да, согласен. Россия и Европа могли стать много ближе.

СЭто было бы сопоставимо с падением Берлинской стены.

Да. Просто говорят, я не знаю все детали, что в Европе испугались больших издержек. Слишком большая страна, слишком дорого будет стоить ее модернизация в соответствии с европейскими стандартами. Если бы Россия вступила в Европу, то мироощущение в Европе было бы другим. Знаете, в полицейских детективах все время подчеркивают: если следователь как-то связан с жертвой, то не может принимать участие в расследовании, потому что он необъективен, подвержен эмоциям. В европейской политике, увы, получается по-другому. Любой вопрос, связанный с Россией, обременен аргументами со стороны тех стран, которые несут на себе последствия исторических травм, связанных с Россией. Причем не с современной Россией, а с империей или с СССР. Ведь с момента его распада прошло очень мало времени, чтобы Россия успела выстроить доверительные отношения с европейскими странами и излечить нанесенные историческими собы­тиями раны. Историю не перепишешь, о травмах надо знать и говорить, но как долго могут травмы управлять жизнью и политикой? Не знаю, вероятно, нужно было при приеме каждого нового члена ставить условием наличие хороших отношений с Россией. Россия – наш огромный сосед, очень мощный и очень важный.

СДа, во многих речах Путина звучит эта обида на Европу.

Любой разговор – это эмоции. Я это хорошо усвоил. Может быть, виновата во всем бешеная скорость обмена информацией в наше время. Это болезнь всего современного мира. Социальные сети, медиа, твиттер – все это требует почти молниеносной реакции. Не остается времени на то, чтобы подумать, все взвесить.

СУтро вечера мудренее.

Лично для меня самый опасный момент – это душ по утрам. Я тогда начинаю фонтанировать идеями, потом прихожу в офис, говорю: делаем так и так. А мои в ответ: все, он из душа пришел. У меня давно сложился так называемый круг доверия, человек шесть-семь, они знают прекрасно, что могут меня остановить в любой момент и по любому вопросу: «Антонио, это глупость». Так восемьдесят процентов моих идей умирают сразу и только двадцать процентов идут в разработку. Я к этому отношусь хорошо.

СВозможно, кое-кто тоже только что вышел из душа.С

Легенды русского «рока»

«Рока Рус», дочернее предприятие мирового лидера по производству продукции для ванных комнат  Roca Group, появилось в России в 2004 году. В 2006 году компания открыла в Тосно первый завод по производству сантехники, мощность которого оценивается в шестьсот тысяч изделий в год. Сегодня компании принадлежат семь заводов в Ленинградской, Калужской, Московской областях, Чебоксарах и Новочебоксарске, на которых работают две с половиной тысячи человек. На отечественном рынке Roca Group представляет швейцарский премиум-бренд Laufen, luxury-коллекцию Armani / Roca, собственно Roca, рассчитанный на высокий и средний ценовые сегменты, чешский экономбренд Jika, российские бренды экономсегмента Santek и Santeri и крупнейшего в России производителя мебели для ванных комнат марку «Акватон».