САлексей, вы начали снимать фильм пять лет назад, но как будто угадали, каким все будет сегодня. Как это получилось?

Почти все было очевидно. Есть дыхание времени, есть вещи, которые могут развиваться только так и никак иначе. Есть, в конце концов, инерция, какие-то исторические закономерности, цикличность в истории России. Я показал в фильме свое ощущение Вселенной и того, в какую сторону она двигается, почему-то мне казалось, что будет именно так. Я не утверждаю, что я что-то там угадал, просто вышло похоже. Хорошо это или плохо — не знаю. Что-то было таким, как в фильме, уже тогда. Когда я еще только начинал работать над сценарием, я хотел показать несовпадение городской жизни со всеми ее выставками и того, что происходит за несколько тысяч километров. Это как раз то, что я видел уже пять лет назад. Не знаю, догнал ли фильм время, но мне определенно кажется, что то, что в нем показано, начнет происходить раньше, чем в 2017-м. Есть в людях какая-то энергия, которая делает такой ход событий неизбежным. И это не плохо и не хорошо, это данность. Вот как есть у нас почки, печень. Их можно не любить в себе, но отказаться от них — никак.

СА откуда взялось ощущение предвоенного времени? Некоторые сцены снимались на Украине — неужели уже тогда оно там было?

Нет, мы закончили снимать там еще задолго до всех этих ужасных событий. Так что это не про конкретную войну, это просто про ощущения от жизни. Я еще в 2007 году чувствовал, что в мире что-то меняется.

СВаш фильм про Россию получил награду Берлинского кинофестиваля. Как вы думаете, западный зритель воспринимает его иначе, чем мы?

В Берлине высоко оценили работу художников, операторов. Но поняли ли они, про что это кино, не знаю. Не уверен. Думаю, 80% смысла для них не считывается. В картине, например, есть музыка Шевчука, потому что для нас это целый огромный пласт культуры. А для них что? Ничего. То, что Запад понимает под словом «Россия», можно уложить в два предложения. Я слышал, как многие говорят: «Да, очень красивый фильм. А про что это?» Как тут объяснишь, про что? Жители Восточной Европы, например Югославии, это чувствуют, понимают. Можно было бы упростить картину, сделать, например, олигарха, который умер и оставил наследство героям, полностью положительным героем. Зарубежному зрителю это было бы понятнее. Но у нас не бывает так. В истории русского бизнеса все проходили разные пути и долг тоже отдавали по-своему. И вообще, все, что происходит, случается не от того, что одни хорошие, а другие плохие, это деление не нужно.

СА от российского зрителя вы ждете понимания этого фильма?

Зачем чего-то ждать от зрителя, зачем бояться его? Когда мы боимся зрителя, мы упрощаем язык, от этого зритель тоже упрощается, и тогда наш следующий шаг — упростить язык еще сильнее. Кончится тем, что лет через пятьдесят мы будем писать на столбик с высунутым языком. Я не жду, что всем будет интересна и понятна эта картина. И уж точно многие будут с ней не согласны — мы сознательно строили диалоги так, чтобы люди могли мысленно спорить с тем, что говорят герои.

СПочему один из персонажей мысленно постоянно возвращается в 1991 год? Значит ли это, что в 91-м — причины всего, что сегодня происходит?

Во многом причины всего, что сейчас происходит в мире, лежат в 91-м. Это некая точка отсчета. И, кроме того, я очень хорошо помню это время, и герой, который постоянно в него возвращается, — примерно мой ровесник.

СДиалоги в фильме напоминают чеховские. Вы сознательно их такими сделали?

Я вообще во многом пытался вернуться к структуре русской литературы XIX — начала XX века. Мне кажется, проблематика с тех пор совсем не изменилась, все совпадает до мелочей. Русская литература всегда была богоискательской, она ставила сложные вопросы выбора и призвания. А уходить в постмодернизм и сводить все на «хи-хи-ха-ха», мне кажется, не очень правильно.

СМногие назвали ваш новый фильм мрачным.

А кому-то он, наоборот, показался позитивным. Мне сложно комментировать комсомольские глупости. Русская культура вообще-то изначально не особенно позитивна, я ведь не сам это придумал. Между прочим, чем бездарнее работник, тем чаще он рассказывает начальству, что у него все в шоколаде.

СЕсть мнение, что в кризисные времена искусство начинает возрождаться. Вы чувствуете сейчас это в России?

Несколько лет назад мы достигли во всем апогея пластиковости. Жизнь была очень сытая, по крайней мере в Москве. Многие понакупали себе домов, квартир, жили прекрасно, дежурно ворчали на начальство… То, что с мира сходит глянцевитость, не значит, что что-то поменяется навсегда. Рано или поздно и деньги опять появятся, и все вернется на круги своя. Но сейчас пластик трескается, и, может быть, из этих трещин что-то вырастет.С