Николай Усков: Настал век стояния раком на ушах
Это первая фраза из новой книги Виктора Ерофеева «Тело». Виктор — самый бесстыдный русский писатель. И непонятно, чего больше в этом бесстыдстве: озорства или чисто литературного любопытства. Могу ли я написать о том, о чем застенчиво умалчивают все остальные, в том числе солдаты в казармах? Чего стоит его фраза из одной старой колонки: «Культура в целом, как и женщины, яйцам уделяет слишком мало внимания. Ну кто, например, из русских писателей взял на себя труд описать значение мужских яиц?»
Вы никогда не знаете, до какой степени бесстыдства дойдет Виктор в своем новом тексте, уже, казалось бы, исследовав все влажные щели нашего подсознания. Ерофеев органически не принимает любые из существующих табу, лукаво глумится над нашими страхами, общественным ханжеством и церемониями.
Я не раз видел презрительные гримасы на лицах литературных редакторов при одном только упоминании имени Виктора. Бестелость всегда считалась в России хорошим тоном. Диктатура высокого кастрировала язык и сюжет. Однако реабилитация физиологического низа нужна Ерофееву не только для того, чтобы вызвать анафилактический шок у благопристойной публики, хотя ему, несомненно, нравится дразнить сушеных мымр обоего пола. Главное, впрочем, в другом. Бесстыдная честность — это тщательно продуманный метод препарирования действительности, в которой высокое и низкое, вообще-то, находятся в постоянном соитии.
Виктор отнюдь не пытается занять надмирное положение, он откровенен и про себя, и про других. Он биографичен, но охотно привирает. И тут же дает нам это понять, превращая мелодраму в фэнтези. Личное становится космическим, божественное — инфернальным, политическое — сексуальным, патриотическое — фекальным, социальное — анальным. В прозе Ерофеева высокое и низкое трахают друг друга с азартом подростков, дорвавшихся до койки.
В мире постмодернистских кривляний не хватает как раз такого честного здорового траха. Еще более не хватает его в современной России, которая, казалась бы, решительно оторвалась от физиологического низа, но на деле еще глубже провалилась в смрадное очко мздоимства, лжи, разврата и жестокости. Ерофеева напрасно считают русофобом. Он исследователь, влюбленный в предмет. Нелепость этого предмета скорее вызывает у Ерофеева умиление, чем фобию или презрение. «Презрение со стиснутыми зубами — участь заядлых журналистов и профессионально пригодных правозащитников. Я к этим людям не принадлежал», — сообщает Виктор.
Ерофеев остается оптимистом, но это не политический оптимизм. «Мы — страна самых необъятных надежд… Надежда — наш суровый бич, она от беспомощности, от безысходности… Надежда — это самый опасный враг человека, который попал в беду… Надежда изматывает силы… Она смеется над человеком перед тем, как покинуть его... Она готова довести его до болезней, сумасшествия, самоубийства». Ерофеевский оптимизм абсолютно витального свойства. В жизни бездна наслаждения, и его, Виктора Владимировича Ерофеева, эта бездна ждет. А вы можете заниматься чем угодно, в том числе на что-то надеяться.