Сергей Гулый: Один в пустыне воин

ИГИЛ («Исламское государство») – террористическая организация, деятельность которой на территории России запрещена по решению Верховного суда РФ.

Фигура этого человека занимала меня давно. Взять хоть справку из «Википедии»: родился «примерно в 1980-м», изучал в Джорджтаунском университете Ближний Восток, путешествовал на мотоцикле по Африке, воевал с Каддафи, попал к нему в плен, снимал кино в Афганистане и Сирии, документальный байопик о нем взял главный приз в своей категории на фестивале в Трайбеке, сейчас натаскивает милицию христиан-ассирийцев против «запрещенной в РФ террористической организации “Исламское государство”».

Прямо по Черчиллю: загадка, завернутая в тайну. Рыцарь-янки, набирающий в Ираке из единоверцев армию идти крестовым походом на джихадистских дикарей. Но зачем из своего заокеанского благополучия срываться раз за разом в какую-то тмутаракань, бросать родных и близких, рисковать жизнью? Какое ему до всего этого может быть дело? Жутко интересно. Профессиональный революционер?  А по мне, так скорее авантюрист. И имя подходящее – Мэтью Вандайк.

Связываемся по почте, отвечает без капризов: будете в Курдистане – заходите. И вот я действительно в этой части Ирака, и есть пара дней в запасе. Дахук, городок не хуже столицы любой северокавказской республики. Народ на улице так же занят неизвестно чем, а скорее всего, ничем. Дорогие внедорожники, но такси еще больше. Кого им тут возить?

Найти Вандайка по телефонной инструкции кажется несложным: «Mazi mall, рядом детский городок, а напротив жилой комплекс». Из множества «мази» выбираю наугад самый большой, на отшибе. Чуть в стороне действительно гетто для экспатов. «Дом С-36, на балконе на третьем этаже парень с бородкой». Линия А, потом Е, следующая и вовсе D. С почему-то позади всего алфавита. Дома № 36 тут нет вообще. Похоже, меня дурят. Приходит SMS: С-47. На балконах ни души. Джентльмен восточного вида, наблюдавший за нашими маневрами как раз из сорок седьмого, вываливается из окна по грудь, кивает куда-то вбок – мне туда. Конспирация. Наконец нужная дверь. «Это русский!» В глубине затемненной комнаты, за баррикадой дорожных сумок, в красном кресле в черных одеждах – Мэтью Вандайк.

Высокий, худощавый, темно-русые волосы до плеч, спокойный взгляд, уверенный голос. Ну, здравствуй, товарищ американский революционер!

Когда история оживает

– Мы обучаем военному делу иракских христиан из Nineveh Plain Protection Units (NPPU). Они будут участвовать в наступлении на Мосул в составе сил коалиции. Ниневия – их родина, они здесь живут тысячи лет. Конечно, не все ассирийцы хотят оставаться в Ираке после случившегося. Но те, кто остается, хотят иметь гарантии, что этого не повторится, ведь год назад пешмерга, курдские отряды, просто бежали от наступавших сил «Исламского государства» без всякого сопротивления. Кому они нужны, кто их защитит? Только они сами. Именно в этом мы и пытаемся им помочь. Курдское правительство выделило нам базу в городе и разрешило пользоваться стрельбищем. NPPU не хотят вступать в курдскую армию, они хотят сами обеспечивать безопасность Ниневской равнины, где проживает христианское меньшинство; в идеале это должно стать отдельной провинцией Ирака. Те, кому небезразлична судьба христиан в этой стране, могут внести свой вклад в их борьбу – через наш сайт Sons of Liberty International (SOLI). Деньги и чеки поступают каждый день, в основном от американцев.

Ниневия, Ассирия – это что-то из древней истории, дела давно минувших дней. Но эта глава, оказывается, все еще не дописана до конца. Ассирийское население современного Ирака – прямые потомки основателей одного из первых государств, Ассирийской империи. На этой земле они живут тысячи лет, арабы и курды пришли сюда гораздо позже. Ассирийцы одними из первых приняли христианство и до сих пор говорят на арамейском, языке Христа, в его современном варианте. Неоднократно подвергались гонениям, после массового истребления турками и курдами в начале XX века начался исход ассирийцев за границу. Летом прошлого года ассирийские деревни вокруг Мосула, главного города на севере страны, были заняты боевиками «Исламского государства», и тогда христиане нашли приют в Иракском Курдистане. После изгнания джихадистов они рассчитывают на автономию с международными гарантиями безопасности – по примеру тех же курдов. Широкой поддержки в мире эта инициатива пока не получила. До американского вторжения в 2003 году в Ираке было 1,3 миллиона христиан, сейчас их здесь остается триста-четыреста тысяч.

Дружить нельзя ненавидеть

– Мы начали работу в Ираке в конце прошлого года и уже полным ходом натаскивали христиан, а курды об этом даже не подозревали. Но потом нам потребовался полигон, да и в NPPU попросили нас выйти из тени – все же реклама для привлечения денег. Это было их решение. С курдами договаривается NPPU. Мы не ведем переговоров с пешмергой, не получаем от них денег и никак не зависим. Мы оказываем ассирийцам лишь техническую поддержку, политические решения принимают они сами.

И все же непонятно выходит с этими ассирийскими «партизанами». Зачем Курдистану терпеть у себя под боком неподконтрольный вооруженный отряд, даже помогать в его становлении. Чуждые народы, исторические обиды, нерешенный территориальный вопрос, туманное будущее. Мало ли против кого потом повернется оружие.

– Если у вас всего двадцать пять или пятьдесят человек, вам легко отказать. Но попробуйте сказать трем сотням во­оруженных взрослых людей (а мы обучили уже целый батальон), что им не будет позволено участвовать в освобождении их родины, и у вас будут проблемы. Смотрите: цены на нефть упали, бюджет Курдистана рухнул, безработица, все равно им придется сокращать силовиков, а тут мы сами предлагаем взять на себя кусок фронта. Разве это не win-win? У Ирака нет единых вооруженных сил, по большому счету бороться с джихадистами некому. Пешмерга ограничена примерными пределами Курдистана, у центрального правительства армии считай нет совсем, отряды шиитов действуют по указке Ирана. Но если каждая из этих групп выдавит ИГ со своей территории, то исламистам будет некуда деваться, они уйдут.

Деньги и калашников здесь решают многое, кто бы спорил. В раскрытых «Викиликс» депешах американские дипломаты называют Курдистан территорией, управля­емой по законам мафиозного клана. Нынешний президент – сын основателя курдского национального движения Мустафы Барзани Масуд, премьером служит его племянник. Потерпевшему поражение в курдской гражданской войне Джалялю Талабани отдана на кормление южная часть края, таможенный переход с Ираном. Курдские вооруженные отряды пешмерга при видимости единого командования также поделены между двумя центрами власти. Нефтяная моноэкономика Курдистана и коррупция стали практически синонимами, любой бизнес возможен здесь лишь через откат. По словам моих местных знакомых, даже сегодня в Эрбиле (столица Иракского Курдистана, четвертый по величине город в Ираке. – Прим. ред.) крадут для ИГИЛ на заказ и переправляют через линию фронта дорогие авто.

– Откуда вы берете людей для своей «армии»?

– В NPPU собрали две тысячи заявок и попросили нас для начала обучить пятьсот человек. Но у них не было средств даже на форму, и SOLI только разворачивала работу, пришлось мне платить из собственного кармана. Я потратил двенадцать тысяч и оказался на мели – этого хватило, чтобы одеть, накормить, вооружить и обучить триста пятьдесят человек. Теперь мы готовим для этого батальона сержантов и офицеров.

Большинство простых ассирийцев, с которыми я говорил, настроены на эмиграцию. Желающие защищать свою родину с оружием в руках мне пока не встречались. И даже согласных на политическое урегулирование в рамках гипотетического федерального Ирака – хотя такой проект активно продвигают политические лидеры христиан – были считанные единицы. История отбила у них такое желание.

Получить автономию ассирийцы пытались неоднократно. После распада Османской империи христиане Северной Месопотамии потребовали от Лиги Наций особого статуса в рамках новообразованного Ирака. Лига промолчала, зато ответил Багдад – кровавое подавление выступлений иноверцев войсками центрального правительства в 1933 году вошло в историю как сумайильская резня. В 1945–1946 годах патриарх ассирийцев безрезультатно апеллировал уже к ООН. Правление Саддама Хусейна многие иракские христиане называют «золотым временем». Их соплеменник Михаил Юханна (Тарик Азиз) дослужился у Саддама до вице-премьера.

Его революция: манифест

На носу и скулах у Мэтью отметины, как от шрапнели: «Мы упорно тренируемся, бывает, до крови. Наши воспитанники лучше других во многих отношениях, у них высокий боевой дух. Я в них полностью уверен».

– Пива? – фотограф-фрилансер словак Ян «speaks Russian чуть-чуть»; в Донбассе это пригодилось. Отгибает ворот – в районе ключицы жуткая вмятина. Учебная пуля, производственная травма – среди своих, видимо, вроде знака отличия. Джеймс, грузный живчик в очках, озабочен расписанием занятий, комплектацией «железа» и прочей важной всячиной. Похоже, он тут главный по военной части. И это вся команда? Сумерки сгущаются, в темноте можно различить уже только красный огонек диктофона. Вандайка это не смущает, ровный голос льется словно из ниоткуда.

– Люди не ценят свободу, пока не пролили за нее кровь. Иракцы не могут сказать: «Мы сбросили Саддама!», потому что это за них сделали другие. Американцы пришли, убрали диктатора, раздали карточки для голосования и назвали это демократией! Но революция – это совершенно другое, вы делаете ее собственными руками. Победа ливийцев над Каддафи показала, что свергнуть тиранический режим под силу даже небольшой группе вооруженных людей. Больше не нужно терпеть диктатуру лишь потому, что могут прерваться поставки нефти на мировые рынки. Люди должны брать свою судьбу в собственные руки и побеждать – возможно, при содействии извне. И мы в SOLI готовы им помогать. Мы ценим свободу, и если свободу нужно вырывать в борьбе с диктатором, если люди просят о помощи и если мы в них уверены, то дадим им инструменты для борьбы. Мы быстро собираемся в дорогу и развертываем базу на месте безо всяких разрешений и согласований. Эта модель применима к любой стране мира. Если государство развалилось, если правительство недееспособно, мы едем туда, не спрашивая ни у кого разрешения.

Так вот что он называет революцией. Мэтью излагает свою доктрину без блеска в глазах, даже флегматично. Жизнь на Востоке приучила к бесстрастности? Или эта черчиллевская загадка – тонкий баланс правды и флера – дело его собственных рук? Дальше сидеть без света невозможно. «Ничего-ничего, включайте, я приноровлюсь».

Его революция: механика

– Мы создали уникальную модель – взяли за отправную точку охранный бизнес, самый близкий по профилю, и перевернули с ног на голову. Охранники берут огромные деньги, часто они работают как наемники: в Нигерии с исламистами из «Боко Харам» воюют южноафриканцы. Мы же, наоборот, совершенно бесплатно обучаем военному делу тех, кто иначе никогда не смог бы себе этого позволить. Регистрироваться как некоммерческая организация мы не стали – и потому что законы Курдистана не разрешают военное обучение на бесплатной основе, и чтобы не раздражать НКО-сообщество (как это – некоммерческая охранная структура, такого же не бывает!). То есть по бумагам мы проходим как бизнес, а на деле работаем как НКО. В конце года на счетах не должно остаться ни цента – все, что собрано, потрачено на дело. В наши дни революционер вынужден действовать в рамках навязанных внешним миром конструкций. Еще в шестидесятых ни о чем таком не надо было даже задумываться – вы просто шли и занимались своей революцией. А теперь требуется себя кодифицировать. Все строго по закону; вы собираете финансирование открыто, без этого никак: вы же не хотите, чтобы люди, которые дают вам деньги, беспокоились, легально ли ваше предприятие. Так что у нас есть своя компания – Sons of Liberty International с офисами в Нью-Йорке и Эрбиле, штат сотрудников и инструкторы, которых мы нанимаем для обучения бойцов тем или иным навыкам. Сейчас с ними работает Джеймс, он преподавал в Вест-Пойнте.

– Что если NPPU откажется от ваших услуг?

– Я бы этому очень удивился. Мы готовы работать с ними вплоть до полного разгрома ИГИЛ, на передовой нам даже понадобятся дополнительные советники. Но если завтра нам вдруг скажут: «Спасибо, довольно», – нет проблем. На нас выходят другие организации и в самом Ираке, и в Нигерии, Ливии, на Филиппинах, в Пакистане. Мы могли бы сделать куда больше при лучшем финансировании. Но распылять силы не хочется, и на ближайшее время мы ограничимся Ираком.

Его призвание: от Ирака до Ирака

– Для вас лично это все же бизнес? Или хобби?

– Хобби! – он, кажется, оскорблен самим предположением. – Дело жизни! Это исключительно трудная работа! Я бы, может, предпочел сейчас быть дома в Штатах. Я от столького отказался ради этого. Меня приглашали на телевидение делать шоу, я легко снял бы еще один фильм, мог зарабатывать деньги консультированием, да где угодно! Но я счастлив, что занимаюсь серьезным делом, а не разъезжаю по фестивалям. Я хочу оказывать влияние на то, во что верю!

– Вы ведь окончили Джорджтаун и готовились стать карьерным дипломатом?

– Нет, сотрудником ЦРУ. Мне предложили работу в ЦРУ еще в первом семестре. А потом случилась война с Саддамом Хусейном. С дипломом по проблемам безопасности и специализацией на Ближнем Востоке – было ясно, как божий день, куда меня пошлют. А я не мог работать на войну, в которую не верил. Я тоже хотел, чтобы Саддама сбросили, но руками местных инсургентов, как это потом про­изошло в Ливии. У нас в кампусе собралась протестная группа «Вместе за мир», так вот из всех ребят только я был против «мира». Цель нашего правительства была благородна – свергнуть тирана, но выбранные им методы невероятно глупы. Ну представьте себе: вы страдаете под игом жестокого диктатора, приходят чужеземцы и вышвыривают его вон, и вроде бы все довольны. Но потом на улицах родного города вырастают КПП, и чтобы просто выйти из дома, нужно показать паспорт иностранному патрулю. Думаете, если бы вооруженные иракцы пришли в Америку, мы бы стерпели? Да просто взялись бы за оружие и стали их убивать одного за другим.

– С «миром» понятно, а как все же началась ваша война?

– Я недолго работал журналистом в Ираке, в Афганистане снимал фильм про американские войска. Ко времени войны с Каддафи я уже имел хорошее представление, что и как устроено на Востоке. Моя революция началась именно там. Но я поехал не только из идеологических соображений: там были знакомые, они рассказали, что происходило; так Ливия стала для меня и личным делом. Потом Сирия, где SOLI работала с отрядами Свободной сирийской армии. Из-за раздоров среди повстанцев всего задуманного сделать не удалось – кончилось тем, что я снял фильм в поддержку революции, так что это стало для меня войной другими средствами. Я переключился на ИГИЛ, когда они стали убивать моих друзей (американские журналисты Стивен Сотлофф и Джеймс Фоули были взяты в плен и казнены исламистами. – Прим. ред.). Конечно, на поле боя рассуждать не приходится, я переосмысливал увиденное потом. Я получил академическое образование, а потом дополнил его опытом, полученным в бою. Я знаю, как воюют партизаны и как воюет ИГИЛ, их системы оружия, приоритеты, цели… Я понимаю Восток.

Кого-то он мне напоминает... Ах да, Лоуренса Аравийского, британского офицера, что поднимал арабские племена против турок в Первую мировую, а потом рисовал границы будущих арабских государств. Но то была продуманная авантюра по наущению государства, а не частный проект. Впрочем, Вандайк признается, что встречается с чиновниками из Госдепа и к нему «вопросов нет».

Место в истории: «Я и Че»

– Черт, тут может быть жучок. Лучше вынуть аккумулятор, – в комнату врывается Джеймс. Он нашел мой телефон, забытый в прихожей. В свою игру они играют всерьез. Не переигрывают ли?

– Вы называете себя революционером. Назовете кого-то еще из нынешних?

– Да я себя ни с кем не сравниваю. У меня свой путь... Я восхищаюсь Уильямом Александром Морганом. Это американец, один из команданте кубинской революции. Когда Кастро объявил себя коммунистом, пытался его свергнуть, был арестован и расстрелян. С Че Геварой по-другому, в плане идеологии между нами пропасть. Но меня привлекает интеллектуальная составляющая, которую Че привнес в революцию. Я читал дневники его неудачной операции в Конго. Даже из провала можно извлечь много полезного. Там много параллелей с тем, что я наблюдал в Сирии.

– Барак Обама не в числе ваших героев?

– Он начал как глупец, приняв Нобелевскую премию, а кончает трусом. Его политике невмешательства мы фактически обязаны появлением «Исламского государства». При нем внешний курс США повернулся на сто восемьдесят градусов. Но всегда лучше подавить конфликт в самом начале, чем потом разбираться с последствиями полномасштабной войны. Тараканы расползаются, на Ближнем Востоке в любую войну неизбежно вовлекаются боевики из других стран – так здесь все устроено. В Ливии я встретил одного-единственного иностранца – это был египтянин. Исламисты появились там, когда с Каддафи уже было покончено. Чтобы решить проблему, у вас есть в запасе восемь-десять месяцев или год – зависит от того, идет ли война по соседству, проник ли уже сюда вирус джихада. Обама отказался поддержать революцию в Сирии, а ведь повстанцы находились уже в самом Дамаске. Удары с воздуха по Асаду в ливийском стиле резко изменили бы баланс сил. Сотни тысяч жизней были бы спасены, мои друзья остались бы в живых, ИГ не пустило бы такие глубокие корни. Всего этого можно было избежать.

– Сколько человек вы убили?

– Не знаю. Как бы это объяснить... В Ливии я работал у повстанцев на «душке» (пулемет ДШК. – Прим. ред.). Представьте, что в доме напротив засел враг и нужно проделать в стенах побольше дырок, пока никто уже не будет стрелять в ответ. А сколько потом найдут тел – не считаю, это не для меня. Я даже рад, что точно не знаю, убил ли кого-то. Я сам пришел к ним и обязался убивать их врагов. Но моя религия говорит… это не так просто. Если потребуется снова, если я на фронте, а впереди люди из ИГИЛ, то я, конечно, постараюсь их уничтожить. Правильно это или не очень – об этом я буду думать после боя.

– Нравится ощущать тяжесть автомата в руках?

– Да нет, дома в Штатах я не хожу в тир, у меня нет там боевого оружия, я не играю в стрелялки, мне давно разонравились фильмы о войне. Мне действительно иногда не хватает того, что дает лишь фронт, – атмосферы боевого братства, всеобщего подъема, когда мы наступаем, ощущения важности того, что делаешь, энтузиазма местного населения освобожденных деревень, всей этой музыки революции. Но вообще-то война – это то, без чего можно отлично обойтись, это ужас, грязь, кровь и смерть каждый день, свистящие над головой пули… Странно получать письма от людей, которые ловят кайф от всего этого. Если хочешь работать на SOLI, нужно заполнить анкету, и там есть важный вопрос «Зачем это вам?». И если нам пишут что-нибудь вроде «хочу убивать джихадистов», таких мы отсеиваем сразу. Мне не нужны военные туристы.

– Знают ли в ИГИЛ о вашем существовании?

– Я бы удивился, если бы было иначе. Мы учим христиан, как с ними воевать, и мы находимся совсем рядом.

– Представьте, что вы оказались в полном окружении и помощи ждать неоткуда. Что вы будете делать?

– Самоубийство я исключаю, моя религия этого не позволяет. Надежда умирает последней. Мой друг Джон Кентли (британский журналист, взятый в плен ИГИЛ. – Прим. ред.) еще жив. Они не заявляли, что убили его. Надеюсь, мы еще возьмем с Джоном по пиву и поболтаем об этом или о чем-то совершенно другом. Конечно, меня могут взять в плен. Но я принимаю меры предосторожности, я многому на­учился на собственном опыте. У нас отличные средства связи, налажен сбор разведданных – в Ливии всего этого мне недоставало, мы действуем очень компактно, одна-две машины, и это все.

– За голову «халифа» Багдади и его замов западные правительства объявили немалое вознаграждение. На этом можно построить бизнес?

– Это было бы непросто. Как доказать, что вы их действительно убили? Разведка США располагает широчайшими возможностями, но даже им удалось лишь ранить Багдади. Для частной компании это крайне трудная задача. Даже если награда составляет двадцать пять или пятьдесят миллионов долларов, это должно не только окупить все ваши затраты, но еще принести прибыль… Вы выкладываете миллионы, чтобы получить шанс его поймать, но он может никогда и не представиться. Это куда рискованнее, чем инвестировать в поиск сокровищ на дне моря. Но в принципе такое возможно.

Его крестовый поход

– Мои родители лютеране, они никогда не были особенно набожны; на Рождество и Пасху мы, конечно, ходили в храм, я учил Библию, но и только. Плен все меняет. В одиночке с кем еще говорить, если не с Богом? Если бы не вера, не знаю, выкарабкался ли бы я. А здесь страдают мои братья-христиане, женщин похищают и продают в сексуальное рабство или заставляют выходить за террористов. Древние святыни разрушаются. Люди, которые жили тут поколениями, вынуждены покидать свои дома. Это граничит с геноцидом. Защита христиан – для меня дополнительная мотивация, но я в Ираке не по религиозным причинам точно. Мы не используем религиозных символов, да и NPPU вполне светская группа. Они открыты для всех, просто так вышло, что ее основали христиане. Но вообще преследования христиан меня очень заботят, и может статься, что в ближайшие годы мы сфокусируемся на этом.

– Родители не против вашего занятия?

– Нет, только за. Они расстались, когда мне был год от роду, отец переехал в другой штат. Когда я пропал в Ливии, его семья в Мэриленде услышала эту новость на местном канале, они позвонили ему, он – матери, и вот так через тридцать лет они снова стали общаться, и теперь счастливее их пары нет. Я увидел отца первый раз в жизни в аэропорту, когда вернулся домой после плена. Мама сказала, что, если понадобится, даст денег, чтобы я собрал в Сирии собственный отряд и боролся с Асадом.

– А девушка?

– Тоже не возражает. Она была со мной все эти годы, хотя я был далеко, а потом от меня полгода и вовсе не было вестей. Все было чудесно. Она поддерживает меня во всех начинаниях. Теперь работает в SOLI.

Очень правильный выходит революционер. Только почему мне кажется, что все это… немного игрушечно, что ли? Словно почувствовав мои сомнения, Вандайк приглашает посмотреть его парней в деле. Чего откладывать, завтра же и едем.

Легко в бою

От дома до базы три минуты езды. Городская «фазенда» с большим квадратом лужайки в обрамлении гераней и апельсиновых деревьев. От соседних ее отличает автоматчик в будке при входе – признак казенного заведения, каких здесь немало.

Сегодня занятия с сержантами будущей ассирийской армии. Осматриваюсь. Пестрая компания человек в двадцать, солидные отцы семейств, оставившие на время занятий родных в беженских лагерях, и совсем юные ребята оттуда же, одеты кто во что горазд, на что хватило наличности. У одних хватило на кеды, у других – на стрижку. Военная форма от щедрот Ассирийского демократического движения, политической крыши NPPU.

Начало занятий в 9.15. Это вотчина Джеймса, того самого выписанного из Вест-Пойнта инструктора. Вот уж кто хрестоматийный янки – шумный, заметный. Повторяем при­емы наступательного боя в городе, командует он через переводчика. Отделение, внимание! Берем гранату в правую руку, выдергиваем чеку, кричим «Граната!», чтобы все успели укрыться, бросаем. Джеймс пригибается, имитируя нырок за укрытие. «Бум!» А теперь все дружно вперед, и «па-па-па-па!».

– Удовольствие, верно, не из дешевых? – спрашиваю Мэтью, который с напарником будет изображать засевшего на крыше «террориста». – Сколько выходит в день?

– По-разному. Когда мы тренируемся боевыми, патроны для калашникова на черном рынке приходится брать по доллару.

– А сам автомат?

– Семь сотен за ствол румынской или болгарской сборки. За русский нужно выложить тысячу, китайский обойдется в триста. Но автомат еще что… Представьте занятия с ДШК. Это десять-двенадцать долларов за патрон, пятьдесят патронов в ленте, шестьсот на одну зарядку. Цинк улетает за несколько секунд! А в придачу затраты на инструкторов, питание, транспорт.

Раздают помповые калаши с пластиковыми шариками вместо патронов. Совсем как всамделишные, только бьют не наповал, для учебы самое то. Good stuff, – одобряет Мэтью. Пульки бывают саморазлагающиеся, они дороже. Сегодня на экологии мы экономим.

– Попробуешь? – протягивает мне игрушку. Пробую. Шарики горохом отскакивают от стены, только успевай уворачиваться. – Потом отроют археологи и удивятся, что за шарики у нас тут были.

Тема дня – зачистка освобожденного района. Легенда: два террориста засели на крыше дома… Разбиваются на две команды. «Террористу» в изображении Вандайка, как киношной звезде, невольно хочется верить и подражать. Новенький американский камуфляж с шевронами NPPU и SOLI, боевая панама рейнджера пустыни, строгие, но не слишком уставные очки – вот это я понимаю, combat chic! Напарник Мэтью, совсем мальчишка, опускает на нос бандану с принтом-черепом – готов террорист, наглядней  не бывает.

Наконец крыша зачищена, но Мэтью с «черепом» успели положить половину штурмующих. Разбор ошибок, и дубль два. Пиф-паф и много-много пулек, летящих абы куда. Но условных убитых вроде уже поменьше.

Вандайк показывает, как заряжать помповик, Бенхаму Абушу. Настоящий генерал времен Саддама, теперь с NPPU. Из родного Каракоша, столицы христианской Ниневии, он бежал «в этих самых брюках» вслед за драпанувшей пешмергой. На курдов у него зуб: отказали тогда в оружии, «всегда вредили моему народу», да и сейчас многие с ИГИЛ, даже командирами. Но жить-то надо, приходится сотрудничать. «Если после войны не дадут христианам автономии, уеду с семьей за границу». Пульки выскальзывают из генеральских рук, Мэтью опускается на пол и собирает их одну за другой. Учебная неделя закончена, парням пора в Эрбиль, где у них штаб, прошу подбросить. И тут Вандайк делает странное. Оказывается, собранные с таким старанием пульки все еще зажаты в кулаке. Ничего не придумав, он разжимает его, и пульки летят в траву: «Да что это я…» Разлагаться им теперь до второго пришествия.

Впереди два часа по колдобинам царства семейства Барзани, три-четыре чек-пойнта. Делать в пути нечего. Но разве революция уходит на сиесту? «Если вместо водителя с авто взять свое, сэкономим сто баксов в день». «Детальные карты Мосула лучше брать в Америке». «А вот где бы еще раздобыть таран для выламывания дверей…»

Дорога выучена наизусть. Перед очередной проверкой документов Мэтью просыпается на автомате, снимает панаму, приглаживает волосы. «Особые отношения» с курдами имеют свои пределы; ставить штамп о регистрации ему приходится каждые две недели, как и прочим смертным.

И тут я замечаю… его ногти! Не изломаны, не искусаны, а как-то оборваны. Что-то его все же грызет. «Я от столького отказался, – всплывают в памяти его слова. – Я предпочел бы сейчас быть дома». То есть пошел бы в ЦРУ – послали бы в Ирак. Отказал Лэнгли – все равно оказался здесь, только по своей воле. И платить за это удовольствие приходится из своего кармана. «Для меня это дело жизни». Ну да – призвание, революция… «И все-таки лучше Pabst Blue Ribbon еще ничего не придумано, – вдруг вспоминает Вандайк вопрос о любимом пиве, сбивая меня с серьезных мыслей. – Не зря его недавно купили русские».С