1.

Ивано-Франковск. Город моего детства.

Когда-то я смотрел на него снизу вверх. В те времена он был сильным и высоким. Просто огромным. Охотно говорил по-русски, шутил, пел...

Я не мог определить, сколько ему лет, просто для меня тогда не существовало возраста. Маленьким я не знал, сколько лет отцу, он просто был «взрослым». И Ивано-Франковск всегда был эдаким «дядей».

Он и сейчас для меня без возраста. Я не вижу его лица, Ивано-Франковск повернулся ко мне спиной, что-то брюзжит на украинском — дребезжащий тембр, визгливый западенский тенорок с польскими интонациями:

— Чого прыйихав?

— Да просто, к бабушке... В гости.

— До кого? Я москальскойи мови нэ розумию!

— До бабуси прыйихав...

— А-а-а...

Краска стыда заливает мое лицо. Я ужасаюсь — как же бессовестно долго я не был у бабушки...

По сложению Ивано-Франковск худощав, как подросток, а в голове уже проседь. Одет худо: какие-то недорогие, из секонда вещички, ездит на раздолбанной «Ниве» лягушачьего цвета.

Нам давно не о чем говорить. То, что было дорого мне, Ивано-Франковск не помнит. Раньше мне казалось — притворяется, делает вид, что все позабыл, а теперь понимаю — он действительно меня вычеркнул из памяти. Для взрослых все дети на одно лицо.

Не знаю, как у него ладится с семьей, он слишком часто мотался на заработки в Польшу. Даже подумывал там насовсем остаться.

Знакомые говорили, что Ивано-Франковск вроде нашел где-то под Вроцлавом в деревне бабу одинокую, но с хозяйством. Батрачил у нее, потом они сошлись, но что-то у них не задалось. Когда уборочный сезон закончился, полячка выставила Ивано-Франковск за порог. И даже не заплатила обещанного, потому что у них, дескать, любовь была. Надула, короче.

А ее саму, бабу эту, проезжий американец надул, бывший польский эмигрант еврейского происхождения. Вначале вдул, потом надул. Она на радостях какие-то бумаги подписала, дарственные. Такой вот круговорот обмана...

Ивано-Франковск вернулся домой, а знакомым говорил, что передумал оставаться в Польше, дескать, не понравилось. Врал, конечно. Ивано-Франковск болезненно самолюбив.

Но не стоит повторять чужие сплетни. Не наше дело...

Ивано-Франковск последнее время увлечен политикой. Часто ездит плацкартом в Киев — постоять на Майдане. Поорать, поскандировать. Я видел его фотографии с митингов.

Я даже не мог подумать, что у орущего «Разом нас багато» Франковска может быть такое мудацкое выражение лица. Причем дело исключительно в артикуляции. Я проверял. Если стать перед зеркалом и сказать: «Разом нас багато», что-то скверное творится с мимикой — какие-то бесноватые гримасы, как если смешать американскую улыбку с синдромом Туретта.

Когда Ивано-Франковск молчит — вполне себе обычное лицо. Сухощавое. Нос с легкой горбинкой. Длинный острый подбородок.

Зубы... С ними не очень. Половина позолочена. Ивано-Франковск говорит, что это из-за москалей, хотя по правде — проблемы с питьевой водой. Чего-то там не хватает в Карпатах. Йода или еще чего-то. При Советском Союзе йод добавляли, а теперь некому...

На какой-то европейской барахолке Ивано-Франковск отыскал немецкое тряпье времен Второй мировой — пехотную фуражку, артиллерийский китель. Пояс достался, правда, румынский, еще какие-то танкистские нашивки с черепами, железные наградные кресты...

По национальным праздникам Франковск выглядит как пугало. Напяливает этот сборный «немецкий» мундирчик, цепляет на грудь крест — изображает солдата героической УПА и просит называть себя Станиславом.

— Франковск, ты в своем уме?! Ну какой из тебя СС «Галичина»? Белокурая бестия? Твою ж мать! Ты на нос свой арийский, в смысле крючком, посмотри, на глаза свои карие!

— Я москальскойи мови нэ розумию! — он направляет на меня свой игрушечный немецкий «фольмер». — Тра-та-та! — изображает автоматную очередь.

Ну как на него обижаться? Вечером он все равно снимет свой маскарадный костюмчик, спрячет в шкаф. Отбой у Ивано-Франковска ранний: гастарбайтерский поезд на Краков отправляется в шесть утра...