«Я был лёгким повесой». Игорь Чапурин — о том, как в нулевые покорял Большой театр, одевал Уитни Хьюстон и брил соболя
А что, Игорь, на старте карьеры вы были дерзким?
О, да! Вот уж точно!
Получается, сразу были и модным, и дерзким?
Я всегда был дерзким, никогда не был услужливым, удобным, ибо «карьеру» я не делал. В том смысле, в каком сейчас принято говорить. Я имел удовольствие заниматься любимым делом; хорошо его понимал, разбирался в вопросе, не чувствовал себя неопытным. И именно то время дало мне возможность быть собой и себя проявлять.
К началу нулевых, если я правильно понимаю, вы уже успели стать знаменитым?
Для меня всё началось раньше, да. Я выиграл в Париже конкурс молодых модельеров Nina Ricci, успел поработать на итальянский модный бренд Galitsin. В 60-е они одевали Жаклин Кеннеди, Одри Хепбёрн, Грету Гарбо, всю семью Ротшильдов. В 90-е, привлекая молодую кровь, пытались как-то себя реанимировать. И полтора года я проходил своеобразную школу жизни, параллельно делал собственную коллекцию и строил свой первый бутик. Открыл его в 1998 году. И, да, к началу нулевых уже был состоявшейся фигурой.
Но вы же помните, что случилось в преддверии нулевых? А именно в 1998 году? Этот год дефолта. Рубль стал равен нулю, жизнь людей тоже просто обнулилась. Многие из тех, кто преуспевал, зарабатывал, покупал себе красивые вещи, был готов и хотел одеваться в модную одежду, — оказались за бортом. Было нервно. Экономически — максимально жёстко.
Да, тяжёлый момент для бизнеса.
Пришлось справляться. Я могу сказать, что 2000-е ознаменовались для меня некой личной взрослостью. Кто выжил, многому научились. В первую очередь — принимать решения в экстренных ситуациях. И вот — нулевые! Появился уникальный, невиданный раньше мир фэшн-индустрии, появился российский глянец. Я был очень подходящим героем. И все первые журналы, которые тогда запускались, как правило, в первом–втором номере начинали писать обо мне как о дизайнере и о CHAPURIN как о неком уникальном бренде. Ну мы и правда очень ярко о себе заявляли.
А чем таким заявляли?
Если описать меня тогда, именно в 2000-х, то я был не просто, как вы сказали, дерзким. Я был наглым! А моя первая коллекция из соболя была даже не то что наглой — она была неадекватной!
(Смеётся).
Ну серьёзно, не смейтесь. Представьте: соболиный мех. В соболе ценится именно верхняя часть ворса, а я его побрил и сделал из него просто приятный бархатный велюр. Но это настолько помогало тому прекрасному итальянскому твиду, который мы использовали в коллекции, что наши давние клиенты до сих пор говорят, что хранят эти вещи и воспринимают их как произведение искусства.
Или — это опять же о дерзости — издательский дом Conde Nast делал проект с одной датской компанией, где дизайнерам дали возможность использовать в работе любой мех. Я взял шикарную чернобурку и сделал из меха корсеты, пропитанные стеклом, и они стали прозрачными, как витрины. И дальше это всё сопровождалось натуральным мехом, и появилась эффектная грань между искусственностью и уникальностью. И в то же время эта одежда была шиком. Я заявлял о себе, не боясь. Был как дизайнер бесшабашным. Это важно — ничего не бояться. Важно, когда у тебя нет никаких табу.
В это время главными столпами и инфлюенсерами русской моды в Европе были Вячеслав Зайцев и Валентин Юдашкин. И, в свою очередь, в России за ними закрепилась слава дизайнеров международного уровня. Как получилось, что вы все так мощно двигались? Что вы делали в 2000-е, чтобы, работая на одном поле, быть отдельным, заметным? Ведь социальных сетей, блогеров, интернет-изданий ещё не было?
Я сейчас, отвечая на этот вопрос, думаю, что тогда было время незашоренной любви ко всему красивому. Не было шаблонов, не было рамок. Потому что не было как раз-таки засилья интернета. Людям нравилось, что нравилось. Они выбирали сами. И ещё люди действительно хотели стать новыми, потому что наступила реально новая эпоха. Это было новое время, новая Россия.
Мой бутик работал чуть ли не круглосуточно, туда каждый мог прийти, что-то купить, что-то можно было заказать индивидуально. И это был период, когда люди жаждали этих перемен, собственных трансформаций. Нас принимали с открытым сердцем.
Что касается работы на одном поле — в принципе, и Валентин, и Слава, и я — мы свои бренды формировали и развивали по классической старой французской традиции: сначала есть безымянное ателье, потом это уже ателье с именем, потом оно перерастает в кутюр. Ведь кутюр — это вещь, которая делается специально с примерками для конкретного человека, хоть это белая блузка, хоть это чёрные брюки. Бутик давал удивительно красивую готовую одежду. Она действительно была индивидуальной. Кутюр тогда давал возможность проявлять себя ещё шире и свободнее — опять-таки, не было засилья информации. Никто не давил, не направлял и уж тем более не диктовал дизайнеру, что нужно делать.
В то время я создавал коллекцию prêt-à-porter и задумывался о том, чтобы человеку было комфортно носить и приемлемо по цене. Но когда я делал кутюр, я не думал вообще ни о чём — я просто творил. И было очень много звёзд, уникальных людей, которые могли себе позволить кутюр. И не в том смысле, что позволить по цене, а в смысле, что могли себе позволить выйти в том, что нравилось — диктата было меньше. И наряды на выходах были шедевральными. И это было то время, когда именно вот эту уникальность поддерживал глянец. И работало всё буквально так: люди читали о дизайнере, они его искали, находили, стремились что-то у него заказать, и это была очень большая, развитая сила.
Кто стал «вашей» звездой? Кого одел Игорь Чапурин, чтобы это стало знаковым моментом?
Очень крутой для меня момент был, когда в CHAPURIN оделась Уитни Хьюстон. Это было уже под конец нулевых, но всё же.
Как вам удалось это устроить?
Уитни Хьюстон пела свой первый сольный концерт в России, в Кремле. И задача перед её менеджером стояла такая: Уитни должна открыть концерт в чём-то шикарном, уникальном — от русского дизайнера.
Вы, ваша команда связались с PR-менеджером певицы или они на вас вышли?
Нет-нет, мы их не искали. Это было то время, когда большие личности сами искали возможность быть уникальными. Она была заинтересована больше, и это её команда вышла на нас. Мы согласились — ну конечно же! — и практически двое суток без сна работали над образом, в котором Уитни появилась на сцене Кремлёвского дворца.
Представьте: гаснет свет, на сцене открывается красный занавес, и в лучах софитов появляется Уитни Хьюстон. В белом шёлковом пальто очень сложной конструкции, в белых шёлковых брюках, внутри которых были чёрные лампасы. Цвет, крой — всё вместе смотрелось очень эффектно. Она сияла! Уитни была ослепительна в белом и своим появлением задавала тон выступлению. И вот этот её удивительный голос — он был столь же трепетным и сильным, как этот белый цвет.
Вы рассказываете очень красиво. У меня в голове сразу родилась картинка.
Наверное, для нас, как для бренда, это было таким самым сильным пониманием того, что мы транслируем в дизайне — через этот образ звезды мировой величины, Уитни Хьюстон. Получается, она нас выбрала и показала наш масштаб и, в каком-то смысле, мне самому — кто я такой. Потом были и другие звёзды — в CHAPURIN появлялись и Шер, и Бейонсе, и Пинк. Я рад и горжусь, но это уж, как говорится, была совсем другая история. В случае с Уитни было красиво и сказочно.
Простите, немного собью этот сказочный флер: вы подарили этот наряд Уитни Хьюстон? Или тогда было принято звёздам покупать одежду у дизайнера?
Я, честно, не помню, чтобы в те годы было принято кому-то дарить наряды — не было такой традиции. Звёзды и дизайнеры работали и уважали труд друг друга. Но работа с Уитни стала для меня знаковым моментом, и было так приятно видеть результат, что мы с командой приняли решение подарить Уитни Хьюстон этот наряд.
Кстати, когда в Москве был концерт Пинк, её тоже привезли в бутик CHAPURIN. Я был в командировке, мы лично не встретились. Но была она в нашем бутике, осмотрелась, выбрала жакет от кутюр и купила его. Время было, когда звёзды-личности сами выбирали, что носить, — ни они, ни мы перед друг другом не заискивали. Просто делали красивые и смелые вещи, которые приятно было носить.
В 2005 году вы становитесь художником по костюмам в спектакле Большого театра. Как случаются такие коллаборации?
Театр начинался для меня по-другому. Давайте я расскажу вам историю с начала. В то время ещё не было мобильных телефонов, однажды я вернулся домой, включил автоответчик, и очень знакомый голос произнёс фразу: «Игорь, меня зовут Олег Меньшиков, и я хотел бы поговорить с вами о моём первом спектакле. Давайте встретимся». Мы встретились, и я сделал вместе с Олегом его режиссёрский дебют — «Горе от ума». Это был 2000-й год. После этого я делал костюмы для его спектакля «Кухня», а потом мы работали над спектаклем «Демон». И это колоссальный опыт удивительного доверия. Олег доверял мне без вопросов, без лишних разговоров. Я делал спектакли именно так, как чувствовал. При этом в театре я — командный игрок, поэтому чувствовал, чего именно хотел Олег, что ему нужно. Мы делали очень красивые работы. И никто во мне не усомнился. И это было моё первое в жизни вообще соприкосновение с театром.
После этого совершенно случайно (но с удовольствием) я сделал балет в Лондоне с Ирмой Ниорадзе, в тот момент — примой-балериной Мариинского театра. И тот хореограф, который его ставил, предложил участвовать в проекте реинкарнации балета 1935 года знаменитейшего хореографа, бывшего танцовщика Дягилева, Леонида Мясина. Мне доверили декорации и костюмы. Декорации я до этого никогда не делал. Вот это опять к слову о моей наглости и дерзости: я не боялся вообще ничего! Мы полностью переделали спектакль 1935 года. У нас получились фантастически красивые костюмы, я сделал очень сложные декорации, и уже с этим я появился в Большом театре.
После, в Большом театре я сделал много чего. И до сих пор я — единственный русский фэшн-дизайнер, которому доверили работу со спектаклями этого великого театра. К настоящему моменту из фэшн-дизайнеров, кроме меня, там работали Ив Сен Лоран, Живанши и Пьер Карден. Я очень люблю этот театр, боготворю его, влюблён в его историю и в то, что я сам там сделал.
Получается, в нулевые освоили работу театрального художника.
Да, получается, освоил. Это огромные спектакли, очень важные для меня. Я счастлив, что после всех этих моих транзакций как художника по всему миру, я вернулся в Большой и буквально в прошлом году сделал костюмы к балету «Буря». Это, кстати, последняя пьеса, которую написал Шекспир. После «Бури» я снова начал много работать с театрами: «Снегурочка» в Пермском театре оперы и балета, два больших балета в Астане. И параллельно я имел счастье вернуться в драматический театр, в МХТ, в удивительную историю — в «Кабалу святош», недавно прошла премьера.
