Приемное родительство: как я себе его представляла и как все оказалось на самом деле. Часть 17. Какие бывают бабушки
Девочка А., как и наша О., тоже жила в детдоме маленького сибирского городка — и там тоже было очень холодно, над городом стоял колючий белый туман. Внешне город был бесконечно уныл: дороги в ухабах, дома из серого бетона разной степени изношенности, между ними чахлые деревья, и все какое-то никчемное. Вот сугробы, вот забор, вот детдом. Мороз — но на крыльце курят подростки в одних футболках, смотрят прищурившись, сплевывают. В холле детдома, как положено, сердитая охранница — орет на детей, орет на посетителей. Но на подростков не орет, боится. Тоска.
Я поднялась в кабинет психолога, там меня ждали три дамы. Самая юная — очень милая и улыбчивая девушка-психолог. Постарше и построже — воспитатель. И самая пожилая — социальный педагог.
Мы обстоятельно обсудили погоду, а потом я попросила рассказать про А.
— Ну, она совсем не глупая, — начала девушка-психолог. — Хитренькая, самолюбивая. С хорошей фантазией. Воображает себя принцессой, любит покапризничать. Но так-то практически обычная девчонка. Милая, общительная.
— Не без способностей, но лентяйка, — добавила воспитатель. — Играть-то всегда пожалуйста, но если ей скучно и нужно проявить терпение — будет ныть, работу бросит. Но критику принимает, на замечания реагирует.
— Да если б не ее бабушка, мы бы ее давно устроили, — скрипучим голосом продолжила соцпедагог, — но бабушка мешает как может. Вот А. и сидит тут столько лет. А ведь еще в три года могли ей семью подобрать. Какое там! «У девочки уже есть семья! Ее семья — это я!» Ну-ну.
— Она же не здорова, наверное, с этим есть сложности? — спросила я.
— Вы что имеете в виду?
— Ну… мне говорили, все время лежит, плачет. Плохо видит, плохо ходит.
— Это еще почему?
— Не знаю, — растерялась я. — Так сказали в базе данных.
— Да? Нет, ну там есть какие-то проблемы со зрением, но про то, что она плохо ходит и все время плачет, впервые слышу, — сказала соцпедагог.
— Очень активная девочка, бойкая, во всех играх участвует, бегает, прыгает, лазает. Ну да, она любит поныть, но это же характер, — сказала воспитатель. — А так-то особых проблем со здоровьем у нее нет, она у нас сейчас никаких препаратов не принимает. Только очки ей надо носить, но и те не носит, постоянно теряет. Вот ссоримся, заставляем. Не нравятся они ей.
Я ужасно удивилась.
— Но в базе данных у девочки довольно жуткий список диагнозов, — сказала я.
— Да? Ну давайте врача позовем, может, я чего-то не знаю.
Врач подошла и стала комментировать каждый пункт из списка диагнозов так, что от него ничего и не осталось.
— В общем, нет у нее ничего особенного, — деловито сказала врач. — Ну да, глазки слабые. А все остальное — это ее бабка.
— Бабка?
— Ну да. Она ее берет в гости, а потом рассказывает, что девочку весь день рвет, у нее темнота перед глазами, она падает без чувств и у нее пена изо рта идет. И что нам делать? Мы всё это записываем, показываем девочку врачам, ищем проблемы. Но мы сами никаких проблем не видим. У нас ее не рвет, и ни разу она у нас без чувств не падала. Бабка уверяет, что девочка тяжело больна, но по мне, это у бабки что-то с головой, а ребенок тут вообще ни при чем. Неужели за столько лет мы бы не заметили, если бы что-то было?
В письме подробно, очень эмоционально и на удивление грамотно излагалось, как именно детдом ущемляет бедную девочку в правах, не считаясь с тяжелым состоянием ее здоровья
Пока врач говорила, психолог, педагог и соцработник кивали и поддакивали.
— А почему она ходит в школу для слепых? — подозрительно спросила я.
— Так бабка ее туда записала! Убедила всех врачей, что ребенок ничего не видит. Как это не видит, если она без очков у нас бегает? Но мы что можем поделать? Если мы с бабкой спорим, она пишет письма в прокуратуру, жалуется, что мы нарушаем права ребенка на получение медицинской помощи. Показать вам ее письма?
— Покажите! — сказала я.
Дамы дружно принялись рыться в своих папках и выложили передо мной груду писем. Я почитала одно из них. И в самом деле, в письме подробно, очень эмоционально и на удивление грамотно излагалось, как именно детдом ущемляет бедную девочку в правах, не считаясь с тяжелым состоянием ее здоровья.
— В три года А. поступила к нам из дома ребенка — и с тех пор мы терпим эту безумную бабку, — разгорячившись, сказала врач. И повторила слова соцпедагога: — Сразу могли ребенка устроить в семью! Милая же девочка, смышленая, обаятельная, вы сами увидите. Но какое там! Сидит и сидит — из-за этой бабки ребенок уже сколько лет в системе провел.
И она положила передо мной еще одно письмо в прокуратуру, где бабушка все так же эмоционально и безупречно грамотно излагала, как именно детдом ущемляет бедную девочку в правах, пытаясь устроить ее в семью, притом что семья у нее уже есть. У ребенка есть кровные мама, папа, бабушки, дедушки, двоюродные братья и сестры — да, есть сложности во взаимодействии со всеми этими родственниками в силу того, что и они, и девочка тяжело больны, но на все божья воля и отнимать у ребенка ту семью, в которой он родился, не только аморально, но и преступно.
— Хм, — сказала я. Все это было поразительно, и я совсем растерялась.
— А стрижет она ее как? — сказала воспитатель. — Только у нее волосы отрастут — берет ножницы и кромсает, будто нарочно уродует ребенка.
— Возвращается от бабки и целый день потом плачет, — добавила педагог. — Уж и не знаю, что она там с ней делает, но безобразие это все.
— При этом сразу же, как А. к нам перевели из дома ребенка, бабушка начала жаловаться, что мы плохо с ребенком занимаемся, — сказала соцпедагог. — Мало читаем, мало играем, плохо развиваем. Как будто внучку в элитный детсад отдала за большие деньги. Как можем, так и занимаемся! Мы ей так и говорили: пожалуйста, забирайте вашу девочку и занимайтесь с ней сами, только рады будем. Она и обещала забрать: мол, подрастет, и я уж, конечно, с вами свою бесценную А. не оставлю. И что — забрала, год у себя подержала, весь год ходила с ней по врачам, а потом назад привела. Я, говорит, слишком старая, чтобы такую больную девочку растить.
— А она у нас тут знаете как плакала! — добавила девушка-психолог. — Мы ее с кровати утром не могли поднять — и не один месяц этот кошмар продолжался, еле в чувство привели. Думаете, бабушка чувствует себя виноватой? Какое там! Опять строчит свои жалобы. Но мы ей сказали так: если кто-то девочкой заинтересуется — жалуйтесь хоть Путину, а мы ее отдадим. Детдом — это не камера хранения, сколько можно тут ребенка держать.
— Когда бабка А. вернула, нам звонила одна женщина, серьезно была настроена, собиралась приехать, — вспомнила врач. — Но что мы ей тогда могли сказать? У нас девочка целыми днями рыдала и ничего не хотела. Так и сказали — и все, она пропала. Может, зря, но обманывать-то тоже нехорошо. Приехала бы она, посмотрела на нее — и что дальше?
— Так это я, наверное, была, — ответила я. История обретала все более внятные очертания.
— Да? Ну видите, как вышло.
Тут приходила одна тетя, познакомиться — я так обрадовалась! Возьмите меня, говорю. Пожалуйста! А бабушка такая: куда это ты собралась, а как же мы?!
Тем временем и сама А. прибежала — прознала, что о ней спрашивают. Смешная, взъерошенная, встревоженная. С обкромсанными волосами и без очков. И нас с ней отправили пообщаться в отдельную комнатку. Я запаслась какими-то раскрасками на случай, если без них пообщаться не выйдет, но А. оказалась очень коммуникабельной.
— Как мне вас называть? — спросила она. Спокойно и вежливо. Голос у А. был нежный, все звуки были на своих местах.
Она не лезла ко мне на колени и тем более не бросалась на шею. Она смотрела на меня с интересом, но безо всякой ажитации.
Мне понравилось такое начало.
— По имени, — сказала я.
— А что мне вам рассказать?
— Расскажи, как ты тут живешь. Тебе нравится?
— Что тут может нравиться? — удивленно сказала А. — Это ж детдом. Тут грустно.
— Ну, может, ты тут с кем-то дружишь?
— У меня была одна подружка, Ира, но ее забрали. Она была хорошая девочка, веселая — и ее быстро забрали. Так и выходит. Всех нормальных детей быстро забирают, а остаются тупые дети, которые все время дерутся. Как с ними дружить?
— Ну погоди, ты же давно тут живешь. А ты совсем не тупая.
— Да это из-за бабушки, — сказала А. — Я-то хочу, чтоб у меня была мама, семья. А бабушка считает, что у меня уже есть мама и семья. Ну и что, что я в детдоме, где-то там она ведь есть — та моя мама. Но раз она не со мной, то ее ведь на самом деле нет. Тут приходила одна тетя, познакомиться — я так обрадовалась! Возьмите меня, говорю. Пожалуйста! А бабушка такая: куда это ты собралась, а как же мы?! Ну и все, тетя уехала, а я осталась.
— Ну что вы хотите услышать? Столько лет провела в детдоме — и ничего страшного? — сказала девушка-психолог
Я слушала все это с нарастающим изумлением. Никто из моих приемных детей не излагал свои мысли так складно.
— А ты часто видишься с бабушкой? — спросила я.
— Ну да, — сказала А. — Она заходит. Хочет — заходит, не хочет — не заходит, иногда меня к себе берет. Но живу-то я тут.
— Она хорошая?
— Да. Хорошая.
— Тогда ты, наверное, будешь скучать по бабушке, если уедешь.
— Наверное, — сказала А. — Но я бы лучше уехала и скучала, чем торчать тут всю жизнь.
— А что скажет бабушка? — спросила я.
— Расстроится! — прямо ответила А.
Вроде я собиралась не принимать быстрых решений, а максимально вникать в ситуацию, но к этому моменту я уже совершенно определилась.
— А со мной бы ты поехала? — спросила я.
— Конечно, — ответила А. — У вас добрый вид, вы на маму мою похожи. Она очень добрая, но я ее давно не видела. Она перестала приходить.
Для очистки совести я еще раз сходила к девушке-психологу и спросила, как обстоят дела с ором.
— Да, — сказала девушка-психолог, — она капризная. Не хочу пирожное, хочу мороженое, все кругом идиоты и несите меня через лужу на руках.
— И громко орет? — спросила я.
— Нет, ну что значит орет? Сердится, ноет, может расплакаться.
— Громко?
— Да нет, обычно. Как все. Даже тише, чем все, у нее тихий голос. Вы же с ней разговаривали.
— А она часто злится?
— Если обижают — злится. Как все, — с некоторым недоумением повторила девушка-психолог. И добавила: — Вы странно спрашиваете, простите.
— У меня есть приемная девочка, которая орет как резаная, когда ей что-то не нравится, — объяснила я.
— Маленькая?
— Да не очень, старше А.
— А что говорит психиатр? — спросила девушка-психолог.
— Думаете, тут нужен психиатр?
— Да. Конечно.
— Но разве это не обычная история для приемных детей?
— Нет, — сказала девушка-психолог. — Дети разные.
Я представляла себе, как я забираю А., мы отходим от детдома на двадцать метров — и А. падает без чувств с пеной изо рта
И она повторила примерно то же, что раньше сказала сама А.:
— Конечно, нормальных детей проще устроить, их быстрее забирают в семьи, а у нас зависают детишки с проблемами, но так-то нормальных детей, тьфу-тьфу, большинство.
— Думаете, с А. у нас все будет хорошо? Ну вот честно?
— Ну что вы хотите услышать? Столько лет провела в детдоме — и ничего страшного? — сказала девушка-психолог. — Увы, так не бывает. Даже если повезет, она вам много плохого покажет, будет проверять границы, будет в вас сомневаться. У нас бывали случаи, когда берут ребенка — и возвращают через два часа. Не успели отъехать, а он уже устроил скандал, набросился на новых родителей с кулаками и матом их приложил. Ребенку страшно, родители не выдерживают. Кулаки — это не про А., но она будет манипулировать, интриговать, хитрить. Что хорошо — она неглупая. И у нее есть способности — к рисованию, к музыке. Есть воображение, вечно она что-то сочиняет, игры у нее интересные. Но она очень себе на уме. И матом она отлично владеет, чего уж.
Все это звучало как правда. Но тогда я сомневалась совершенно во всем. Я подозревала, что диагнозы А., с которыми меня ознакомили заранее, вовсе не раздуты. Но сотрудники детдома именно сейчас, по каким-то своим причинам, заинтересованы в том, чтобы устроить ее в семью, и они меня дружно обманывают. Может, бабушка А. и впрямь утомила их своими прокурорскими проверками. Может, у девочки серьезный конфликт с другими детьми или воспитателями. А может, состояние здоровья А. таково, что ей грозит перевод из обычного детдома в место похуже, и администрации хочется этого избежать. Я представляла себе, как я забираю А., мы отходим от детдома на двадцать метров — и А. падает без чувств с пеной изо рта. А когда приходит в себя, начинает рыдать — и уже больше никогда не успокаивается. Конечно, хочется верить сотрудникам детдома, но я им и с О. верила. А что из этого вышло? Так что я готовилась к худшему. Однако забрать А. собиралась — и как можно скорее.
При этом разрешения забрать А. у меня, собственно, и не было, у меня было разрешение брать ее в гости. А какие же гости, если между нашими городами даже не сотни, а тысячи километров? Узнав о моих проблемах с документами, администрация детдома заявила, что о полете в гости на продолжительное время не может быть и речи. Надо было что-то придумывать.
Тамошняя опека была со мной предельно вежлива. Устроить в семью девочку А. им хотелось: по словам чиновниц, ее бабушка их тоже замотала. Что до меня — не то чтоб я упала перед опекой на колени в буквальном смысле, но душевно я не вставала с колен пару дней, умоляя войти в мое положение. Я рассказывала, что уже много лет слежу за А., все эти годы думаю о ней и за нее переживаю, бесконечно раскаиваюсь в том, что не долетела до них еще давно. Тьфу-тьфу, в опеках обычно работают сентиментальные дамы, и такие истории не оставляют их равнодушными.
Она уже дозрела до бросания на мою шею и залезания на мои колени, но звала меня по-прежнему по имени и на вы, и мне это нравилось
Мы думали, думали и придумали. Изучили закон и обнаружили, что в нем упомянут формат временной опеки, на полгода, когда ребенка сначала отдают в семью, а уж потом опекун собирает нужные документы. Этот формат обычно используют в случаях, когда родители ребенка внезапно погибли и его сразу же забирают к себе родственники или друзья. Но в законе обстоятельства, при которых оформляется временная опека, не конкретизированы, там просто написано, что она «возможна в интересах ребенка».
— А если ваш город не разрешит оформить через полгода постоянную опеку? — спросила опека маленького сибирского городка. — Что же мы будем делать? Девочка снова к нам вернется?
— Я ее не отдам, — сказала я. — Честное слово, вцеплюсь и не отдам, подключу какие угодно фонды.
Опека маленького сибирского городка собрала свою комиссию, совещались они минут пять. И решили: ну ладно, вы нас убедили, забирайте свою драгоценную А. и дай вам бог удачи.
При всех своих страхах я была совершенно счастлива.
Мне не хотелось никого торопить, ведь чиновники должны были оформить нечто необычное, а я их и без того напрягла. Мы еще пару разу увиделись с А., а потом я вернулась домой. Пообещала прилететь за ней через несколько дней — и прилетела, когда были готовы документы. Опека не подкачала, все было оформлено как надо.
А. была ужасно рада. Она уже дозрела до бросания на мою шею и залезания на мои колени, но звала меня по-прежнему по имени и на вы, и мне это нравилось.
С ее бабушкой я тогда так и не познакомилась, она не пришла в детдом в назначенное время. Я побаивалась этой встречи и решила, что оно и к лучшему, позвоним ей потом.
Мы с А. отошли от детдома на двадцать метров, на сто, на километр — она оставалась все такой же тихой, милой и вежливой. Она не скандалила, не дралась, не орала и уж точно не падала без чувств. Правда, в гостинице А. молниеносно убила мой планшет, пытаясь взломать его, пока я была в ванной, и это было крайне неудачно: в планшете хранилась куча документов и фотографий. Зато выяснения всех обстоятельств этого преступного деяния нас даже и сблизили.
А утром следующего дня мы уже улетели домой.