Когда я знакомилась с нашей новой девочкой в детдоме, она была образцово мила. Ну прям сиротка из романа — смотрит с робкой улыбкой, вежлива, послушна, скромна. Словом, очаровательна. Длилось это ровно до тех пор, пока мы с ней не покинули казенные стены. Уже в гостинице моя новая дочка принялась неистово скакать, безудержно гоготать и вопить «нет!» в ответ на все мои просьбы и предложения. К тому моменту, как мы прибыли домой, моя голова уже шла от нее кругом.

Свое благонравное поведение в первые дни знакомства наша новая девочка позднее прокомментировала так:

— Нам в детдоме всегда говорили: когда кто-то приходит, ведите себя тихо! На гостей не бросайтесь, обнимать и целовать можно, только если они сами захотят. Говорите, когда вас спрашивают, если не спрашивают — молчите и улыбайтесь. Пальцы в рот и нос совать нельзя, материться тоже. Если не слушаешься, ставят на час в угол и никаких подарков!

[blockquote]Она будто с луны свалилась, и ее поражало совершенно все: от лифта (он что, сам едет?!) до моей способности сварить яйцо (ты же не повар!)[/blockquote]

Дома же привычные правила рухнули, и наша новая девочка зажгла по полной: она оказалась хулиганистой, дерзкой, взрывной, упрямой — короче говоря, абсолютно расторможенной. В ее голове, как огоньки в запущенном волчке, мелькали самые разные «хочу», и из-за каждой своей идеи она готова была визжать и биться. Но меня напрягало даже не это — ну да, адаптация, привыкание, перевозбуждение, проверка границ, ничего особенного, — а абсолютная инопланетность нашей новой девочки. Она будто с луны свалилась, и ее поражало совершенно все: от лифта (он что, сам едет?!) до моей способности сварить яйцо (ты же не повар!). В ее поведении, эмоциях, словах не было привычной или хоть какой-то понятной логики — все казалось абсолютно хаотичным.

Я много читала про инопланетность детдомовских детей, но не сталкивалась с этим так близко: моя старшая приемная девочка и наш приемный малыш не были такими уж инопланетянами. Старшая до восьми лет жила с мамой и очень неплохо ориентировалась в текущей реальности. Наши с ней трудности возникали в основном из-за разности наших взглядов на жизнь, мне были не близки ее базовые установки «вкалывают только лохи» и «сильный всегда прав», но ее система координат была четкой и понятной, а ее способности ориентироваться где угодно и находить с кем угодно общий язык можно считать просто-таки выдающимися. А малыш был слишком маленьким, когда мы познакомились, он и говорить-то не умел. Что за картина мира у него в голове, я и теперь не знаю, но думаю, ничего особенного, все примерно как у друзей по детсаду, и вместе с освоением языка он совсем одомашнился. Однако наша новая девочка оказалась классической инопланетянкой из книжек про особенности детдомовских детей.

[blockquote]Курицу никто не видел, но курицы — ее, наверное, вообще нет, это мясо так называется — «курица», а мясо делают, кажется, из хлеба[/blockquote]

Что с ней было до детдома, дочка не помнила. Она подкидыш, ее нашли в торговом центре, возраст определили на глаз. Точнее, на глаз определили, что ей четыре, а для свидетельства о рождении придумали другой возраст, поменьше, чтоб скорректировать отставание в развитии, — два года. Так что мне достался ребенок без каких-либо корней: прочерки вместо родителей, придуманная фамилия, придуманная дата рождения. Хотя свое имя найденная девочка назвала тогда сама — это было чуть ли не единственным, что она смогла сказать. Попав сначала в дом ребенка, а потом и в детдом, девочка как-то привыкла к тамошним условиям, но они не имели отношения к обычной жизни. До нашей встречи девочка в свои условные восемь лет ни разу не наблюдала готовку еды, ничего не знала про деньги, никогда не ходила в магазин, не ездила на машине, автобусе, поезде. Да чего там — она и по улицам города-то не гуляла. За городом была один раз, видела там корову. А вот утку не видела — утки точно существуют? Говорят: утки, утки — а кого ни спроси, никто утку не видел. И курицу никто не видел, но курицы — ее, наверное, вообще нет, это мясо так называется — «курица», а мясо делают, кажется, из хлеба… или из чего-то еще? А из чего делают мясо? А торт? А бананы? А морковь?  

[blockquote]Почему с тобой живут именно эти дети, мамочка? А вот те во дворе — они тоже мои братья? А почему нет?[/blockquote]

Наша новая девочка вместе со всеми мечтала в детдоме о настоящем доме и маме, но при этом плохо представляла себе, что такое дом и кто такая мама. «А чем мама отличается от воспитательницы? — почти сразу спросила она. И сама ответила: — А, знаю, воспитательница уходит на ночь домой, а мама нет, она тут же и живет. Да, так удобнее!» 

Дом наша девочка воображала себе как мультяшный и хорошенький, с садиком и крылечком, и была разочарована, узнав, что люди чаще живут в довольно тесных квартирах. В этих огромных домах, оказывается, много квартир, вот это да! А почему же говорят «я пришла к себе домой», а не «я пришла в свою квартиру»?

Семья — это тоже непонятно. Почему с тобой живут именно эти дети, мамочка? А вот те во дворе — они тоже мои братья? А почему нет? В какой-то момент моя новая дочка встретилась со своей подругой, которую забрали из детдома еще пару лет назад (мы специально познакомились с ее мамой), ужасно обрадовалась и засуетилась, стала собирать вещички. Что такое? Ну как же, мы давно знакомы, она-то точно моя сестра, я лучше буду жить с ними. Ну а что, ты обиделась? Ну ты не расстраивайся, ты себе другую девочку возьмешь… или мальчика… у нас там один был Саша, очень хороший мальчик, гораздо лучше, чем эти твои мелкие, симпатичнее и послушнее, ты вот его возьми, он будет рад. Почему так нельзя?

[blockquote]Когда наш четырехлетний приемный мальчик не говорил, это казалось мне большой проблемой. С новой девочкой я перестала понимать, на что же я тогда жаловалась[/blockquote]

А кто эти люди вокруг — соседи, прохожие? Кто они нам? А они знают, что я приехала? А почему они со мной не здороваются? А как тебя зовут, они знают? Что ж они ничего не знают — они, что ли, не здесь живут? А куда они все идут? А что такое работа? Давай позовем их в гости? Вот того дядю давай позовем? Он может, знаешь, где спать… вот на той кровати или на той. Почему ты не хочешь? А почему ты с ним не дружишь? А ты подружись! А как ты выбрала нам бабушку? А почему мы живем в этом доме, а не в том? А почему машину ты вызываешь, а автобус нет? А почему автобус был там, а теперь он тут? А почему ты не спрашиваешь у водителя, как у него дела? А почему он сидит отдельно, ему же скучно, пусть пройдет к нам! А вот ту штуку (да, точно, это фонарь называется) — это ты включила? А кто? А почему та машина едет быстро, а эта медленно? А почему у девочки не такая куртка, как у меня? А почему та тетя такая толстая? А почему снег то идет, то не идет? А кто его включает? А холодно почему? А так будет всегда? А лето у вас бывает? А почему сейчас утро, а не вечер?

Когда наш четырехлетний приемный мальчик не говорил, это казалось мне большой проблемой. С новой девочкой я перестала понимать, на что же я тогда жаловалась. С ней мне, наоборот, хотелось, чтобы этот поток слов хоть иногда прекращался, но она болтала постоянно и со всеми подряд. Когда вопросы иссякали, она принималась рассказывать о себе — выберет в автобусе более-менее благожелательную даму и вперед:

— А знаете, что я сегодня ела? Сначала я взяла ка-а-ашу… ну, такая бывает растворрримая, малыши ее едят… вот такую взяла ка-а-ашу, налила туда водички… ну, в тарелочку налила, такую желтую, а потом туда сыпала ка-а-ашу… но не очень получилось вкусно, я маленько попррробовала и думаю: нет, гадость какая-то, не буду ее есть. И я тогда взяла соси-и-иски, две сосиски я взяла, в такой пленке, вот я очистила пленку, и это… и я их на тарелочку положила и разогрррела, вот, а потом они разогрррелись, и я их стала есть с ке-е-етчупом, у нас есть о-о-острый и не очень, и я больше люблю ооострый, который не очень – он вообще не вкусный… и вот я съела одну соси-и-иску, а потом думаю, надо съесть еще сосиску, у нас в детдоме давали только одну сосиску, а тут можно взять сколько хочешь, и я обычно две беру, хотя можно и тррри, и даже пять… и вот я съела еще соси-и-иску, у меня закончился ке-е-етчуп, но я добавила себе маленько кетчупа и съела еще сосиску. А потом я еще съела бана-а-ан, и я еще съела сырррник, у нас есть такие сырники, и я хотела съесть еще такой, ну, с вареньем… бе-е-еленький… ну как его… но мама сказала: хватит тебе уже. И я тогда пошла в туалет пи-и-исать, а потом думала еще маленько поку-у-ушать, но мама сказала: а ты вымыла руки? А зачем руки, я же не какала, но она мне так сказала, и я пошла мыть ру-у-уки, а она спррросила: а воду ты спустила? И я пошла еще воду спускать, хотя я даже не какала, я только пи-и-исала… и вот я спустила во-о-оду, а потом опять эти руки, а потом я пррришла опять на ку-у-ухню, и я думала вот тот с вареньем беленький, а мама сказала…

[blockquote]«Ты меня взяла, вот и люби меня, обо мне заботься, а эти тебе больше не нужны»[/blockquote]

Я подарила нашей девочке мобильник, но вскоре его отобрала, потому что она беспрерывно звонила всем подряд и повторяла все то же самое.

— Не надо всем рассказывать, что ты ешь и как ходишь в туалет! — говорила я.

— Почему?

Почему не надо шуметь, когда все спят? Мне же скучно! Почему не надо есть много конфет? У нас же они есть! Почему я не могу лазить в твой шкаф? Мне же интересно! Почему нельзя бить мелких? Они же сами пристают! Что, никого нельзя бить?! Даже если пристают?! Но они же тогда не отстанут! А зачем они нам вообще? Мне они не нравятся! Давай их выкинем? Пусть их кто-нибудь подберет потом на улице. Меня же подобрали, пусть и их подберут, отправят в детдом, поживут там, нормально. Думаешь, холодно? А ничего, комбинезон можно надеть, кофту… вон у них сколько вещей, можно прям с вещами на помойку, посидят, не замерзнут… выкинем их на помойку и буду в их игрушки играть, а то достали, возьму что-нибудь — сразу орут.

— Мы никого никуда не выкинем!

— Почему?  

— Это мои дети, я их люблю и всегда буду о них заботиться.

— Ну и что? Ты меня взяла, вот и люби меня, обо мне заботься, а эти тебе больше не нужны.

И не то что наша девочка говорила эти слова сердито и обиженно. Вовсе нет, просто поток сознания безо всякой фильтрации, что вижу, о том пою — в детдоме же дети тоже то приходят, то куда-то исчезают, кто-то их забирает, а потом приводит назад. Наверное, и дома так: один прибыл, другой убыл, почему нет. Любовь — вообще непонятно что такое. Вот та воспитательница уж как всех любила, а потом уволилась, и больше никто ее не видел. А когда наша девочка попала в больницу, аж на полгода, к ней туда никто не приходил, хотя вроде все в детдоме обожали и скучали. И в больнице ее очень любили нянечки и другие дети, делились игрушками и сладостями, а где они теперь, даже вспомнить их имена уже не получается.

Моя старшая приемная дочка тоже попала в больницу, когда новая девочка только начала с нами жить, — ничего особенного, плановая госпитализация. И я ездила к ней с продуктами, привозила всякие вещи, встречалась с врачами, как это обычно бывает. Мою новую дочку это ужасно удивляло.

— Зачем ей еда — там же кормят! Зачем тебе говорить с докторами — ты же не доктор! Зачем нужны вещи — ей там найдут что-нибудь!

— Кто найдет?

— Ну, там же есть какие-то… нянечки. Пусть они и ищут.

— Ты знаешь, когда человек попадает в больницу, принято его навещать. Даже если ему не нужны продукты и вещи. Людям нравятся, когда к ним приходят, разговаривают с ними, что-то им приносят. Иначе они чувствуют себя одиноко.

— Почему?

[blockquote]Попав к нам, девочка открыла для себя дивный мир самой разной еды. Творожки! Сырки! Пудинги! Ветчина! Груши! Киви! Селедка![/blockquote]

Я до сих пор не разобралась, дразнила ли она меня или хотела в таком формате поговорить о том, что ей важно. Или ей в самом деле все это было непонятно, потому что в детдоме она привыкла к другому? Наверное, и то, и это, и еще что-то, чего я даже не умею предположить.

В первое время главным интересом нашей новой девочки была еда. Когда мы только познакомились, я спросила, что она любит есть. Девочка ответила: гречку! И я тогда еще удивилась: надо же, какой неизбалованный ребенок. Да, она была абсолютно неизбалованной! И очень тощей. В ее детдоме детей кормили кашей, кефиром, супами, макаронами, котлетами — ну совсем без излишеств, овощи-фрукты по минимуму, почему-то им даже йогуртов не давали. Попав к нам, девочка открыла для себя дивный мир самой разной еды. Творожки! Сырки! Пудинги! Ветчина! Груши! Киви! Селедка! Пельмени! Маринованный чеснок! Цветная капуста! Соленые огурцы! Колбаса копченая! Оладушки с шоколадом! Кукурузные палочки! Фруктовый чай! Не говоря уже о пицце, гамбургерах, шаурме, картошке фри и прочих деликатесах фастфуда — тут восторгу просто не было предела. Большей части привычной для нас еды моя новая дочка в глаза не видела и в продуктовом магазине обалдевала от восторга — кидала в корзинку все подряд, намереваясь все попробовать. Перед тем, как пробовать, она всюду добавляла сгущенку — так же вкуснее.

А еще нашу новую девочку глубоко потрясла опция круглосуточного доступа к холодильнику. Поэтому она целыми днями что-то ела. Поначалу она просто открывала подряд все упаковки, обертки и баночки, пробовала и бросала оставшееся в мусор. После проведенных бесед о том, что так нельзя, наша новая девочка стала доедать то, что берет, но ей было настолько интересно, что она все равно не могла остановиться и лопала до тошноты. Я уже начала из-за этого переживать и думала, не стоит ли посоветоваться с врачами, но через месяц-другой обжорство само собой пошло на спад.

[blockquote]Мои попытки объяснить, что содержимое любой квартиры так или иначе приобретается людьми, которые в ней живут, были подняты на смех[/blockquote]

Вторым по значимости интересом были вещи. Мы купили нашей новой девочке все, что, на мой взгляд, ей могло понадобиться, от куртки до ластиков, но ей хотелось все новых и новых вещей, «подарков» — имеющиеся ей быстро надоедали, и она постоянно искала в нашей квартире что-то еще, нечто неучтенно-прекрасное. Моей новой дочке казалось, что наша квартира сверху донизу набита желанными объектами — стоит только хорошенько порыться, и найдешь что угодно. Она никак не могла поверить, что квартира — вовсе не склад, полный случайных сокровищ, и я знаю все вещи, что у нас есть. Мои попытки объяснить, что содержимое любой квартиры так или иначе приобретается людьми, которые в ней живут, были подняты на смех.

— Ты все это купила? Ха-ха! Ты бы никогда столько не унесла!

— Ну, вещи же покупаются постепенно. Когда ты переезжаешь в новую квартиру, там сначала ничего нет, а потом ты привозишь шкаф, диван, стол и все остальное.

— Что, ты даже холодильник купила? Ха-ха! Ты бы его не подняла!

— Я нет, но ты можешь нанять грузчиков, которые тебе помогут. У многих магазинов есть доставка, и они сами привозят тебе то, что ты хочешь.

— Ха-ха, так они и побежали! Мало ли, чего ты хочешь!

— Но ты же платишь за это деньги. И на эти деньги можно купить что-то другое. Вы так обмениваетесь: они тебе — холодильник, ты им — деньги.

— Ха-ха! Вот у меня деньги (показывая монетку) — и что, мне теперь привезут холодильник?

— А зачем тебе холодильник?

— А там всегда будет еда!

— А как она туда попадет?

— Ну холодильник же привезут! А в нем еда — что тут непонятного? Ты что, тупая?

[blockquote]Новая девочка ничего не ценила, ничем не дорожила, упоенно дразнила и провоцировала, эмоционально включаясь только от своих «хочу»[/blockquote]

Спорить не имело смысла: наша новая девочка, при всем ее простодушии, была уверена, что я над ней постоянно подшучиваю, говорю заведомую ерунду. Все мои слова она воспринимала очень скептически, взрослым в целом не доверяла — это было мне знакомо и по другим моим приемным детям. Но те не переходили некоторые границы — да, они часто не слушались и вредничали, но моя старшая приемная дочка никогда бы не сказала мне: «Ты что, тупая?» Она не слишком различала нюансы эмоций, но точно сообразила бы: «Ты что, тупая?» — это звучит грубо и обидно, а старшая приемная дочка, при всех наших противоречиях, очень ценила наши добрые отношения.

А новая девочка ничего не ценила, ничем не дорожила, упоенно дразнила и провоцировала, эмоционально включаясь только от своих «хочу» (чужие «хочу» она будто не замечала), и это не слишком способствовало нашему взаимопониманию.

Как только ей что-то не нравилось, она начинала выкрикивать ужасные гадости — не то что она много материлась, все было изощреннее, наша новая девочка подмечала у каждого уязвимые места и начинала прицельно лупить именно по ним. Это было очень неприятно. При этом она обожала петь и выбирала самые сладкие, самые душещипательные песни — залезет ко мне на коленки и давай жалобно пищать прямо в ухо:

Я целую твои руки, моя родна-ая,

Ты нежнее всех на свете, я то-очно зна-аю,

В мире нет тебя дороже, в моем ты се-ердце,

Обними меня покрепче, хочу согре-е-е-е-еться!

Мама-а-а, будь всегда со мною рядом!

Мама-а-а, мне ведь большего не надо!

Мама-а-а, только не грусти!

Ты меня за все, мамочка, прости-и-и!

[blockquote]Какая уж тут программа, когда девочке были неведомы самые базовые представления и значения самых простых слов[/blockquote]

Пища, она норовила засунуть свои ручки мне в рот, нос, уши и деятельно поковыряться там в знак своей огромной любви.

— Ох, давай без этого? — говорила я.

Девочка обижалась, но ненадолго.

Как водится, проблемы взаимопонимания усилились из-за проблем с учебой. Выяснилось, что наша новая девочка, которая училась в детдоме во втором классе, не освоила программу даже первого. Да и какая уж тут программа, когда девочке были неведомы самые базовые представления и значения самых простых слов. Для нее были актуальны красочные мультфильмы, объясняющие понятия вроде «высоко и низко», «далеко и близко» — она смотрела их с моими младшими детьми и ужасно радовалась, правильно отвечая на адресованные малышам вопросы. Безусловно, что угодно можно нагнать, но для этого нужны готовность ребенка заниматься и ваш хороший контакт. А мы только искали контакт. Ни малейшей готовности заниматься у ребенка не было, ни в какую школу наша девочка ходить не хотела. На вопрос, чего же она хочет, девочка отвечала: «Ну, там… играть в планшет, мультики смотреть. Погулять могу, на самокате покататься, в прятки люблю еще и качаться на качелях».

Я отдала ее в первый класс дружелюбной негосударственной школы, атмосфера которой скорее напоминала пикник на природе, но даже те минимальные уроки, которые там задавали, наша девочка делала из-под палки, с визгом и воем осыпая меня проклятьями. В школе она плохо слушалась и часто скандалила. Вроде я должна была быть к этому готова, а все же меня это очень расстраивало.

Иногда мне казалось, что никакое взаимопонимание в нашей ситуации вообще невозможно. Потому что взаимопонимание строится между людьми, а тут вместо человека — случайный набор каких-то импульсов, рефлексов, страхов, симптомов, заученных фраз и автоматических действий. Но порой в девочке вдруг проявлялось что-то очень живое, теплое — она могла искренне жалеть плачущего малыша, делиться последней конфетой, увлеченно чинить сломанную игрушку, добровольно мести пол и мыть посуду, раз у старших много других дел. Она бывала задумчивой, внимательной и даже нежной. И тогда я думала, что инопланетность, грубость, невежество — это преходящее, а когда девочка немного освоится, а заодно разберется в наших «можно» и «нельзя», все у нас будет хорошо.

Я и сейчас в это верю.