Иллюстрация: Veronchikchik

Начало истории здесь.

Писать продолжение я совершенно не планировала, но так сложилось, что уже после публикации меня попросил об этом один из героев текста, и я не сочла возможным ему отказать.

Поэтому — все-таки продолжим.

Наша встреча с Серафимой, описанная в предыдущем тексте, состоялась приблизительно пять лет назад.

Сразу после этого Серафима и ее муж Володя долго обсуждали саму возможность хоть что-нибудь узнать об усыновлении, когда ребенка забрали из роддома провинциального города 26 лет назад. Дима — сын Серафимы от первого брака — участия в обсуждении не принимал, да его, впрочем, и не звали.

В конце концов Володя резонно заметил, что пока не попробуешь, точно ничего не узнаешь.

Супруги поехали в родной город Серафимы. Там сначала навестили тетку, которая по-прежнему жила в старой квартире и уже с трудом ходила (она с детства была инвалидом-опорником). Мать Серафимы после скандального отъезда дочери решила устроить свою личную жизнь, познакомилась по переписке с мужчиной и уехала к нему жить в Пермскую область. Сведения о ней оттуда поступали эпизодически, с дочерью она практически оборвала все контакты, младшего внука никогда не видела, а Серафима и не настаивала. С теткой же, которую звали Анфиса, племянница переписывалась регулярно, поздравляла ее со всеми праздниками, переводила деньги на подарки к праздникам и два раза на несколько дней приезжала в родные места с маленьким Димой. Во время второго приезда и узнала от общей знакомой, что Анфиса пыталась забрать под опеку старшего ребенка Серафимы сразу после ее отъезда, но ей как-то очень поспешно отказали, сославшись на ее инвалидность.

Тетка приняла племянницу с сожителем вроде бы с удовольствием, но слегка отстраненно.

— Может, мы лучше в гостинице поселимся, чтобы ее не напрягать? — шепнула Серафима Володе.

— Да ты что! — возразил Володя. — Нельзя ее обижать. Ты же ей единственный родной человек и сама в этом доме выросла, и вдруг в гостиницу! Она просто стесняется своей слабости и болезни. Ей неловко, что в доме беспорядок и угощение приготовить толком не может. Сейчас мы тут все приберем и стол сварганим.

Два дня Серафима, в душе которой перемешались раздражение, сложные воспоминания, жалость к тетке и любовь к чуткому Володе, драила полы, стены и кухню, стирала занавески, отмывала сантехнику. Володя починил и прибил все оторвавшееся и сломавшееся, заменил ручки у шкафа, сделал удобные поручни в ванной и туалете, выбил два ковра и четыре гобелена и пересадил в новый горшок огромную чахнущую пальму.

Анфиса время от времени запиралась в туалете и тихо плакала.

— Знаешь, мне кажется, мы тянем время, — задумчиво сказал Володя на третий день. Серафима, стоя с тряпкой на стремянке, открыла было рот, чтобы разразиться возмущенно-раздраженной тирадой, но, немного подумав, тихо признала:

— Я боюсь.

— Я с тобой, — сказал Володя.

Роддом находился на прежнем месте. На облупившихся стенах в засиженных мухами рамках висела наглядная агитация против абортов и о предохранении от заболеваний, передающихся половым путем. «Я вот этот плакат помню!» — прошептала Серафима Володе, указывая пальцем.

Ни с чем, кроме простодушно-прямых оскорблений, супруги в роддоме не встретились.

«Нет у нас ничего! Да и было бы, таким сведений не дают. Эка, спохватилась! А предыдущие четверть века ты где, милочка, была?» И даже: «А вместо брошенного когда-то сына молодого мужика себе завела! Удобненько-то как!»

Володя, как всегда, приготовился защищать и успокаивать. Серафима сжала губы и помотала головой:

— Не надо, в общем-то они правы. А что вслух говорят, а не про себя думают, так, может, оно мне где-то и лучше даже.

Встретилась с парой бывших подружек, которые с тоскливой завистью смотрели на подтянутую фигуру Серафимы, на по-юношески стройного, улыбчивого Володю и расспрашивали о жизни в культурной столице.

— Что ж, поехали теперь домой, — сказала Серафима.

Уже перед самым отъездом Анфиса выпрямилась, тяжело опершись на добела отмытую притолоку двери:

— Только ты мне теперь по-честному скажи, Сима: ты приезжала навестить меня или еще для чего?

— Не только, тетя Фиса, — честно ответила Серафима. — Хотя и рада тебя повидать. Захотела я про того ребенка узнать. Не узнала. Ну что же, так тому и быть.

— Я знаю, — сказала Анфиса, глядя в глаза племяннице.

— Чего ж не сказала мне? — взгляд Серафимы, за мгновение до того теплый, мигом заледенел.

— Ждала, пока тебе самой понадобится.

— Володя, сдай билеты, потом другие купим, — попросила Серафима.

***

Поскольку про отказ Серафимы от ребенка было известно заранее, документы на усыновление начали оформлять еще до его рождения, и Митя оказался в своей московской семье в возрасте полтора месяца.

Родители были богатые и немолодые. Двое их старших детей уже выросли. Сын учился в США и в Россию возвращаться не собирался. Дочь вышла замуж за французского строителя-подрядчика и жила в собственном доме под Парижем. Заводить детей молодые пока не планировали, проводя свободное время в путешествиях.

Супруги решили, что у них еще есть ресурс. Хотелось в пустоватом богатом доме чего-то милого, мягкого, теплого, сентиментального. Поэтому был нужен здоровый (обязательно здоровый! На больного отпрыска асоциальных алкоголиков или наркоманов они не были согласны) младенец. И воспитать его в любви «под себя».

Ребенок юной Серафимы с отцом-студентом под планы богатых москвичей подходил идеально. Вовремя подсуетившихся сотрудников роддома щедро отблагодарили. Назвали младенца Дмитрием и сразу решили, что дома будут звать его Митей. Нарождающаяся перестроечная психология, в отличие от советской, рекомендовала не скрывать от ребенка, что он приемный. Да и возраст родителей не скроешь. В четыре года Мите сообщили, что родила его из животика другая женщина, но мама с папой сразу его забрали и очень-очень любят. Митя воспринял новость спокойно, в каком именно животике прошла его эмбриональная жизнь, ему, по всей видимости, было все равно.

Митя рос типичным мажором. Он не был злым или глупым, но и доброту и ум расходовал весьма экономно. Если нужно было подлизаться к родителям, чтобы что-то получить, использовал все свое обаяние и давал любые обещания. В школе, в которой учиться не любил, тоже ничего не доводил до крайностей: двойки исправлял, с учителями ссорился только в экстренном случае. Предпочитал всем все обещать, но ничего не делать. К чувствам других людей, когда это не несло лично для него очевидной выгоды, был глубоко равнодушен. Никому не сочувствовал. Свои интересы всегда ставил превыше всех прочих. Книг не читал. Любил тусоваться в компании таких же, как он, любил скорость и адреналин (впрочем, тоже вполне умеренно, без риска для жизни и здоровья), с 15 лет крутил ни к чему не обязывающие романы с девушками постарше. К 16-ти имел достаточно четкое мировоззрение: люди делают что-либо только из личной выгоды. Когда они помогают другим, то этим решают какие-то свои задачи. Личная выгода может быть не только материальная, но и духовная. В определенных кругах второе ценится даже больше. Но всегда — только для себя.

Приемные родители Мити не были дураками и видели, что выросло из ребенка. В основном принимали как есть. Иногда упрекали себя: слишком избаловали. Иногда корили Митю: ты как деревяшка, мы как будто Буратино усыновили. Иногда винили судьбу: наверное, это у него генетическое. Митя свою судьбу прекрасно понимал и прямо так и говорил: мам-пап, я отлично понимаю, как мне повезло — если б меня та мать-одиночка из роддома забрала, я бы рос в нищете в провинции и, наверное, спился бы уже или сторчался от тоски, а вы дали мне Москву, всякие ништяки, веселых друзей и вообще все. Я вас за это просто обожаю и ужасно вам благодарен. Однажды в ответ на такое Мите была рассказана история о тетке-инвалиде, которая хотела его забрать к себе уже после того, как мать его бросила. Митя неожиданно воодушевился и сказал: а давайте к ней съездим, подарков отвезем, она же, получается, мне родная и как бы без всякой выгоды, а просто из жалости меня забрать хотела?

Приемным родителям по понятным причинам ничего такого не хотелось, но сын едва ли не впервые проявил нечто похожее на эмпатию, и они поехали. Подарки Митя выбирал сам. Купил икры, мраморной говядины для стейков, шампанского, устриц («наверное, она это нечасто сама ест») и изумительной красоты кашемировую шаль («надо бы платье, но я же не знаю ее размера»).

Визит в провинцию состоялся. Его детали оставим на усмотрение фантазии уважаемых читателей.

Приемные родители Мити тайком оставили Анфисе денег и официально — свою визитку: если что-то надо, обращайтесь. Спросили втайне от Мити: она, которая как бы мать, эти годы судьбой ребенка хоть раз интересовалась? — Ни разу! — честно ответила Анфиса.

На обратном пути Митя был задумчив и в конце концов заключил:

— Ну вот как же мне все-таки повезло, — и, подумав еще, добавил: — Когда вырасту, я ей квартиру куплю.

— Сынок, но у нее уже есть своя квартира, — резонно возразил приемный отец. — Для нее одной она более чем достаточна и, что гораздо важнее, привычна.

— Да, действительно, — сообразил Митя и задумался. — Машина? Ой, тоже нет…

— Возможно, когда-то Анфисе Михайловне понадобится помощница по хозяйству, — подсказала приемная мать.

— Точно! — обрадовался Митя. — Спасибо, мама. Вот это! Тогда! — и выкинул пока все из головы.

На этом, уважаемые читатели, мы прервемся и отложим окончание истории на следующий понедельник. Она получается объемнее, чем я думала, и очередной раз напоминает нам, что любое разделение мира на добро и зло, на злодеев и праведников — всегда относительно.