Сын арабского принца. Как сепарироваться от родителей

— Понимаете, она собирает фантики.

Юноша пришел один. У него примечательная, сразу обращающая на себя внимание внешность. Тонкие черты лица, довольно смуглая чистая кожа, яркие темные глаза, сросшиеся ласточкиным крылом черные брови. Напрашивается слово — «персидский». Парень был бы очень красивый, если бы не некоторая общая тягостно-неприятная и даже опасная мрачность образа. Как будто у парня внутри что-то безвозвратно сломалось. Но, позвольте, кто же в его кругу собирает фантики?

— Я тоже в детстве их собирала, — на всякий случай сообщила я. — Мы с друзьями еще складывали их конвертиком и играли. Надо было щелкнуть по фантику ногтем, и чей фантик запрыгнет поверх чужого, тот его себе и забирает.

Парень выслушал эту информацию вполне серьезно, уложил ее у себя в голове и только потом кивнул, как будто понял.

— А кто у тебя собирает фантики? Младшая сестра? Девушка?

— Моя мама.

— Рассказывай.

Опять кивнул, согласился, но связного рассказа не получилось. Юноша, хотя очень старается и явно готовился к разговору, роняет обрывочные, часто незаконченные фразы. В его голове они несомненно логически связаны, но я эту логику почти не улавливаю.

— Ты учишься в обычной школе?

— Сейчас да.

— А раньше?

— Раньше учился в другой.

У меня есть серьезное подозрение про коррекционную школу, которая наложила свой отпечаток. Но при этом я отчетливо вижу, что парень — изначально и сейчас — без всякой умственной отсталости.

Зовут Артем. 17 лет. Девятый класс (значит, либо позже пошел в школу, либо оставался на второй год, либо коррекционная школа, где программа растянута). Растит мать-одиночка. Кто отец? Неизвестно. Мать неизменно отвечает: арабский принц. Где она могла с ним познакомиться? Говорит, что на благотворительном концерте. Дальше — тупик. Что с матерью — непонятно. У нее практически нет вредных привычек. Она не пьет крепкий алкоголь, может весь вечер просидеть с одним бокалом вина. Курит редко. Наркотики не употребляет.

У матери Артема было сложное детство и нет никаких родных. Предельно неблагополучная семья, мать умерла, отец сгинул. Девочка оказалась сначала в интернате, после — в приемной семье. Кроме нее там было еще восемь детей — родных и приемных, в том числе с нарушениями по здоровью. Семья была образцово-показательная, про них писали в газете и показывали по телевизору. Но девочка два раза сбегала обратно в интернат, ее уговаривали, возвращали, возможно, не хотели портить «образцово-показательный» имидж. Жизнь в той семье мать Артема вспоминать не любит, ушла от них сразу после школы, и никогда больше ни с кем из них не общалась. Что конкретно там было не так — Артем не знает.

Никакого образования после школы женщина не получила, но практически всегда работала — часто в каких-нибудь экзотических местах. Например, в зоопарке, на секторе, где козлы. У Артема до сих пор есть шрам на лбу — маленький козлик лягнул неудачно. Однажды устроилась в мастерскую при кладбище — красить кресты и памятники. Артему на кладбище нравилось: спокойно, красиво и играть интересно. Люди, которые туда приходили, хорошо к нему относились, часто подкармливали, даже дарили подарки. Если давали конфеты, фантики он отдавал матери.

Иногда мать Артема как будто «отключается». Не делает ничего, почти не ест, почти не спит, почти не разговаривает. Пьет воду, сидит и смотрит фильмы. Через неделю или две все проходит. Женщина опять начинает есть, разговаривать, выходит на работу. Артем, когда был маленький, таких периодов очень пугался, потом привык, годам к шести уже научился самостоятельно вести хозяйство. Позже они с матерью стали называть эти эпизоды «перезагрузкой». Обычно они случаются два или три раза за год. Но были годы и без «перезагрузок».

Фантики от конфет мать собирала всегда. В приемной семье оберегала свою уже довольно большую коллекцию: «Вообще-то она не агрессивная, но тут дралась с другими детьми отчаянно, один раз даже зуб кому-то выбила, ее “родители” за это посадили на сутки в темную кладовку, а потом на неделю — на хлеб и воду, но фантики отобрать все же не решились, видимо, понимали, что это — нельзя. Сейчас у нее коллекция — два чемодана. Она каждый фантик в лицо знает», — рассказывает Артем.

— А мужчины? — спрашиваю я.

— Да, бывали мужчины, но ненадолго. Мать не пьет, хозяйство практически не ведет, разговаривает мало. Плюс «перезагрузки». Мужчины сами уходили или меня начинали воспитывать, тогда уже она сама указывала им на дверь. Говорила: Артемка для меня главный, как он захочет, так и будет.

— Мать тебе все позволяла?

— Можно и так сказать. 

— А что насчет учебы?

— Она этим никогда не интересовалась, говорила: это не главное. Я сначала совсем плохо учился, многого не понимал, писал с ошибками. Потом, когда начал понимать, что к чему, начал работать, тогда взялся за учебу. Уроки посмотрел в интернете, некоторые с пятого класса, догнал одноклассников. Сейчас я нормально учусь, в среднем на четверку.

— Ты работаешь?

— Да. У нас с двумя друзьями маленький бизнес, в основном в интернете, купи-продай: детали, запчасти, б/у. Доходы пока небольшие. Можно было бы хоть сейчас расшириться, и я уже знаю как, но надо все-таки сначала школу закончить. Правильно?

— Да, правильно, — я энергично киваю. — А с чем же ты ко мне?

— Я насчет матери. Как она и что.

— Артем, я не могу заочно ставить диагнозы. Да и очно тоже. Я не медик. Надо обследоваться, но твоя мама вряд ли захочет.

— Нет, я не про это.

— А про что?

— Мне сейчас надо понять, сможет ли она одна, сама, без меня жить.

Юноша наконец дошел до сути своего визита и предельно нервничал. Он понимает, что именно на его каком-никаком, но воспитании уже семнадцать лет сосредоточена жизнь странноватой женщины с фантиками. А он, с раннего детства предоставленный своей воле и своим способностям и при этом выращенный в той самой любви и безусловном принятии, о котором так любят писать и говорить в современной психологии, многое знающий и умеющий уже сейчас, в 17 лет, готов к самостоятельной жизни. Но он боится оттолкнуться от берега, потому что сомневается: не утопит ли это «отплытие» его мать, единственного по-настоящему близкого ему человека.

— Вот, глядите, — говорит Артем и вытаскивает откуда-то из-за пазухи бумажную фотографию. — Это она молодая.

Я смотрю. На фотографии — женщина вполоборота, уходящая из кадра, длинная изогнутая шея, пушистые волосы, большие глаза.

— Очень красивая, — говорю я.

Артем улыбается. Улыбка освещает его лицо, на мгновение разгоняет тени.

— Что ты хочешь для себя?

— Да как все. Учиться, потом работать. Может, не здесь. Как-то я себя не совсем местным чувствую. Может, дело в арабском принце, — усмехается. — Про Дубай мы думали с друзьями, там есть разные возможности. Потом, когда обустроюсь и если будет нужно, я мать забрал бы туда.

— Ты хочешь, чтобы я поговорила с твоей матерью, а потом сказала тебе?

— Да, если вам не трудно.

***

Женщина улыбается смущенно. За годы от трепетной серны с фотографии не осталось почти ничего. Погрузнела, оплыла. В глазах только осталось что-то неискоренимо молодое.

— Артем вырос, — говорю я.

— Я знаю. Так быстро. Все — быстро.

— Да. Он хочет и может учиться дальше.

— Это… хорошо? — в конце отчетливый знак вопроса.

— Наверное, да, — и я вдруг неожиданно для себя на длинные три или даже четыре секунды затрудняюсь с ответом. — Хорошо. Образование расширяет границы и возможности человека.

— Или сужает, — говорит она. И я почему-то не могу ей возразить.

— У вас есть план для себя? – спрашиваю вместо этого.

— Да, — она оживляется. — Я хочу в Италию или в Испанию. Куда-нибудь, где теплое море, белые каменные стены и красные цветы. Это моя мечта.

— Вы были там?

— Нет, только в фильмах видела. Я люблю их смотреть. Торнаторе, Феллини, Бертолуччи… — она долго и с удовольствием перечисляет итальянских режиссеров, половину фамилий я не слышала.

— Отлично. Но как?

— Есть разные способы. Например, вакансии в сельском хозяйстве, работа няней, уборщицей. Если захотеть, возможности найдутся.

— Найдутся, — соглашаюсь я. — А что вам интересно, кроме фильмов?

— Музыка, — говорит она. — Я слушаю много, и сама умею играть на дудочке. Артему в детстве играла, иначе он не засыпал. Музыка, солнце, белые стены и красные цветы. Сидеть на теплых камнях. Это уже очень много.

— Да, — я опять соглашаюсь и спрашиваю напоследок: — Кто отец Артема?

— Арабский принц, — она пожимает плечами. – Артем вам разве не сказал? 

***

— Ты можешь делать то, что хочешь, — говорю я Артему. — У твоей матери действительно есть свои планы на следующий за твоим воспитанием кусок жизни.

— Спасибо, — говорит он и уходит. 

Складка между его бровями, может, лишь чуть-чуть разгладилась.

***

Тридцать лет стажа — и вот опять новый для меня опыт. Обычно ко мне приходят родители подростков и спрашивают: «И что же, я должен теперь его "отпустить"? А он не пойдет вразнос?» А тут впервые пришел подросток с вопросом, а может ли он «отпустить» свою мать и не выйдет ли из этого чего плохого. Жизнь умеет удивлять. Иногда мне даже кажется, что это ее главная способность.